Неточные совпадения
Черт побери, есть так
хочется, и в животе трескотня такая, как будто
бы целый полк затрубил в трубы.
— Уж как мне этого Бонапарта
захотелось! — говаривала она Беневоленскому, — кажется, ничего
бы не пожалела, только
бы глазком на него взглянуть!
— Хоть
бы чего-нибудь мне оставили! — и ему
захотелось плакать.
Он чувствовал, что брат его не так, как ему
бы хотелось, посмотрит на это.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем
бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей
захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
— Но в пользу поездки за границу я
бы выставил перемену привычек, удаление от условий, вызывающих воспоминания. И потом матери
хочется, — сказал он.
Он на пороге остановился: ему
хотелось пожать мне руку… и если б я показал ему малейшее на это желание, то он бросился
бы мне на шею; но я остался холоден, как камень, — и он вышел.
— Боже мой, Боже мой! да куда это так спешите?.. Мне столько
бы хотелось вам сказать… столько расспросить… Ну что? в отставке?.. как?.. что поделывали?..
— И вам
бы хотелось теперь меня утвердить в этом мнении? — отвечала она с иронической гримаской, которая, впрочем, очень идет к ее подвижной физиономии.
Ни перед кем не побоялась
бы она обнаружить своих мыслей, и никакая сила не могла
бы ее заставить молчать, когда ей
хотелось говорить.
— Видите ли? он всех удовлетворил, — сказал Платонов. — Однако же, скажите просто: есть ли у вас время, что<
бы> заехать в одну деревню, отсюда верст десять? Мне
бы хотелось проститься с сестрой и зятем.
Да, мои добрые читатели, вам
бы не
хотелось видеть обнаруженную человеческую бедность.
Я не мог надеяться на взаимность, да и не думал о ней: душа моя и без того была преисполнена счастием. Я не понимал, что за чувство любви, наполнявшее мою душу отрадой, можно было
бы требовать еще большего счастия и желать чего-нибудь, кроме того, чтобы чувство это никогда не прекращалось. Мне и так было хорошо. Сердце билось, как голубь, кровь беспрестанно приливала к нему, и
хотелось плакать.
— Я
бы дал, — вполголоса ответил Лонгрен, — но табак у меня в том кармане. Мне, видишь, не
хочется будить дочку.
Казалось, ему очень
бы хотелось хоть к чему-нибудь особенно прицепиться воображением.
— Что
бы со мной без вас-то было! — быстро проговорила она, сойдясь с ним среди комнаты. Очевидно, ей только это и
хотелось поскорей сказать ему. Затем и ждала.
Раскольников стоял и сжимал топор. Он был точно в бреду. Он готовился даже драться с ними, когда они войдут. Когда они стучались и сговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить все разом и крикнуть им из-за дверей. Порой
хотелось ему начать ругаться с ними, дразнить их, покамест не отперли. «Поскорей
бы уж!» — мелькнуло в его голове.
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне
захотелось, именно при этом случае, именно в ту минуту, когда она, казалось
бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже не для такой доли и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем доме», и уж вовсе не для того готовилась, чтобы самой мести пол и мыть по ночам детские тряпки.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как
бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту
хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя
бы в каком
бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
Но в то же время он узнал теперь, и узнал наверно, что хоть и тосковала она и боялась чего-то ужасно, принимаясь теперь читать, но что вместе с тем ей мучительно самой
хотелось прочесть, несмотря на всю тоску и на все опасения, и именно ему,чтоб он слышал, и непременно теперь — « что
бы там ни вышло потом!»…
— Главное, — хлопотал Раскольников, — вот этому подлецу как
бы не дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему
хочется; ишь подлец, не отходит!
И, однако ж, в стороне, шагах в пятнадцати, на краю бульвара, остановился один господин, которому, по всему видно было, очень
бы хотелось тоже подойти к девочке с какими-то целями.
— Я как-то слаб, Дуня; уж очень устал; а мне
бы хотелось хоть в эту-то минуту владеть собою вполне.
Вожеватов. Еще как рад-то, сияет, как апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему
бы жениться поскорей да уехать в свое именьишко, пока разговоры утихнут, так и Огудаловым
хотелось; а он таскает Ларису на бульвар, ходит с ней под руку, голову так высоко поднял, что того гляди наткнется на кого-нибудь. Да еще очки надел зачем-то, а никогда их не носил. Кланяется — едва кивает; тон какой взял; прежде и не слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».
Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал ему: «Поди вон, Савельич; я чаю не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не
хочется. Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего
бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?»
Возвратясь в столовую, Клим уныло подошел к окну. В красноватом небе летала стая галок. На улице — пусто. Пробежал студент с винтовкой в руке. Кошка вылезла из подворотни. Белая с черным. Самгин сел к столу, налил стакан чаю. Где-то внутри себя, очень глубоко, он ощущал как
бы опухоль: не болезненная, но тяжелая, она росла. Вскрывать ее словами — не
хотелось.
Клим остановился. Ему не
хотелось видеть ни Лютова, ни Макарова, а тропа спускалась вниз, идя по ней, он неминуемо был
бы замечен. И подняться вверх по холму не
хотелось, Клим устал, да все равно они услышали
бы шум его шагов. Тогда они могут подумать, что он подслушивал их беседу. Клим Самгин стоял и, нахмурясь, слушал.
— Умереть, — докончил Юрин. — Я и умру, подождите немножко. Но моя болезнь и смерть — мое личное дело, сугубо, узко личное, и никому оно вреда не принесет. А вот вы — вредное… лицо. Как вспомнишь, что вы — профессор, отравляете молодежь, фабрикуя из нее попов… — Юрин подумал и сказал просительно, с юмором: — Очень
хочется, чтоб вы померли раньше меня, сегодня
бы! Сейчас…
Но Клим Самгин привык и даже как
бы считал себя обязанным искать противоречий, это было уже потребностью его разнузданной мысли. Ему
хотелось найти в Марине что-нибудь наигранное, фальшивенькое.
Самгину
хотелось повернуть назад, но сделать это было
бы неловко пред Правдиным, тем более, что он, спрятав перчатки в карман, предложил...
— Прошу не шутить, — посоветовал жандарм, дергая ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу
захотелось сказать об этом офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим подумал, что, если б Инокова не было, он вел
бы себя как-то иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки могут как-то осложнить происходящее.
Шел он торопливо,
хотелось обернуться, взглянуть на старика, но — не взглянул, как
бы опасаясь, что старик пойдет за ним. Мысли тоже торопливо являлись, исчезали, изгоняя одна другую.
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался,
хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя
бы птицу, вообще что-нибудь от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью — небо, не так глубоко вогнутое, как над землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и в нем.
Климу
хотелось уйти, но он находил, что было
бы неловко оставить дядю. Он сидел в углу у печки, наблюдая, как жена писателя ходит вокруг стола, расставляя бесшумно чайную посуду и посматривая на гостя испуганными глазами. Она даже вздрогнула, когда дядя Яков сказал...
Ему уже
хотелось сказать Варваре какое-то необыкновенное и решительное слово, которое еще более и окончательно приблизило
бы ее к нему. Такого слова Самгин не находил. Может быть, оно было близко, но не светилось, засыпанное множеством других слов.
Ему иногда казалось, что оригинальность — тоже глупость, только одетая в слова, расставленные необычно. Но на этот раз он чувствовал себя сбитым с толку: строчки Инокова звучали неглупо, а признать их оригинальными — не
хотелось. Вставляя карандашом в кружки о и а глаза, носы, губы, Клим снабжал уродливые головки ушами, щетиной волос и думал, что хорошо
бы высмеять Инокова, написав пародию: «Веснушки и стихи». Кто это «сударыня»? Неужели Спивак? Наверное. Тогда — понятно, почему он оскорбил регента.
Хотелось какого-то удара, набатного звона, тревоги, которая испугала
бы людей, толкнула, перебросила в другое настроение.
«Может быть, царь с головой кабана и есть Филипп, — подумал Самгин. — Этот Босх поступил с действительностью, как ребенок с игрушкой, — изломал ее и затем склеил куски, как ему
хотелось. Чепуха. Это годится для фельетониста провинциальной газеты. Что сказал
бы о Босхе Кутузов?»
Самгину
хотелось поговорить с Калитиным и вообще ближе познакомиться с этими людьми, узнать — в какой мере они понимают то, что делают. Он чувствовал, что студенты почему-то относятся к нему недоброжелательно, даже, кажется, иронически, а все остальные люди той части отряда, которая пользовалась кухней и заботами Анфимьевны, как будто не замечают его. Теперь Клим понял, что, если б его не смущало отношение студентов, он давно
бы стоял ближе к рабочим.
— Нет, подожди! — продолжал Дмитрий умоляющим голосом и нелепо разводя руками. — Там — четыре, то есть пять тысяч. Возьми половину, а? Я должен
бы отказаться от этих денег в пользу Айно… да, видишь ли, мне
хочется за границу, надобно поучиться…
Идти к Безбедову не
хотелось, не идти — было
бы невежливо, он закурил и вошел.
Она точно не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как
бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но о ее вине и вообще о ней не
хотелось думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
Печь дышала в спину Клима Ивановича, окутывая его сухим и вкусным теплом, тепло настраивало дремотно, умиротворяло, примиряя с необходимостью остаться среди этих людей, возбуждало какие-то быстрые, скользкие мысли. Идти на вокзал по колено в снегу, под толчками ветра — не
хотелось, а на вокзале можно
бы ночевать у кого-нибудь из служащих.
«Какой человек?» — спросил себя Клим, но искать ответа не
хотелось, а подозрительное его отношение к Бердникову исчезало. Самгин чувствовал себя необычно благодушно, как
бы отдыхая после длительного казуистического спора с назойливым противником по гражданскому процессу.
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее слов — не
хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как
бы понижало значение речей Марины.
— Даже
хочется преступление совершить, только
бы остановиться на чем-нибудь, — честное слово!
Самгин старался выдержать тон объективного свидетеля, тон человека, которому дорога только правда, какова
бы она ни была. Но он сам слышал, что говорит озлобленно каждый раз, когда вспоминает о царе и Гапоне. Его мысль невольно и настойчиво описывала восьмерки вокруг царя и попа, густо подчеркивая ничтожество обоих, а затем подчеркивая их преступность. Ему очень
хотелось напугать людей, и он делал это с наслаждением.
Хотелось, чтоб ее речь, монотонная — точно осенний дождь, перестала звучать, но Варвара украшалась словами еще минут двадцать, и Самгин не поймал среди них ни одной мысли, которая не была
бы знакома ему. Наконец она ушла, оставив на столе носовой платок, от которого исходил запах едких духов, а он отправился в кабинет разбирать книги, единственное богатство свое.
Хотелось избить Дронова или рассказать ему, что Маргариту нанимают как проститутку,
хотелось сказать матери что-то очень сильное, что смутило
бы ее.
Каждый раз после свидания с Ритой Климу
хотелось уличить Дронова во лжи, но сделать это значило
бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал, что он не может гордиться своим первым романом. К тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел и заговорил угрюмо...