Неточные совпадения
С Бруншвигом, главным
философом, игравшим роль в кругах Понтиньи, у нас были неприятные философские столкновения и споры, хотя личные отношения были
хорошие.
Французы взяли за основу и впитали в себя разрушительный принцип революции, а
философы взяли за основу картезианское сомнение, которое по сути своей не
лучше скептицизма…
Гностики и теософы
лучше метафизиков и
философов, поскольку они требуют посвящения для религиозного раскрытия истины, но и они «интеллигенты-отщепенцы» в мировом смысле этого слова, оторванные от корней, живущие гипертрофией интеллекта, безблагодатные.
От бытия нельзя отделаться никакими фокусами критического мышления, бытие изначально навязано нашему органическому мышлению, дано ему непосредственно, и здоровое религиозное сознание народов понимает это гораздо
лучше болезненного и извращенного рационалистического сознания новых
философов.
Поэтому скажу тебе кратко, а ты когда-нибудь и вспомнишь слова
философа Тыбурция: если когда-нибудь придется тебе судить вот его, то вспомни, что еще в то время, когда вы оба были дураками и играли вместе, — что уже тогда ты шел по дороге, по которой ходят в штанах и с
хорошим запасом провизии, а он бежал по своей оборванцем-бесштанником и с пустым брюхом…
— Зачем же шампанского?.. Выпьем
лучше чайку! — продолжал новый майор тем же тоном
философа.
Каковы бы ни были образ мыслей и степень образования человека нашего времени, будь он образованный либерал какого бы то ни было оттенка, будь он
философ какого бы то ни было толка, будь он научный человек, экономист какой бы то ни было школы, будь он необразованный, даже религиозный человек какого бы то ни было исповедания, — всякий человек нашего времени знает, что люди все имеют одинаковые права на жизнь и блага мира, что одни люди не
лучше и не хуже других, что все люди равны.
Да, он положительно симпатичнее всех… кроме пристава Васильева. Ах, боже мой, зачем я, однако же, до сих пор не навещу в сумасшедшем доме моего бедного
философа и богослова? Что-то он, как там ориентировался? Находит ли еще и там свое положение сносным и
хорошим? Это просто даже грех позабыть такую чистую душу… Решил я себе, что завтра же непременно к нему пойду, и с тем лег в постель.
Двоеточие. Сбежал я, сударыня! Красивенький
философ — господин Рюмин — загонял меня до полного конфуза! В премудростях я не смышлен и противиться ему никак не могу… Так и увяз я в речах его… точно таракан в патоке… Сбежал, ну его!..
Лучше с вами потолкую… уж очень вы мне, старому лешему, нравитесь, право! А что у вас личико эдакое… как бы опрокинутое? (Смотрит на Ольгу Алексеевну. Смущенно крякает.)
Я не знаю
философов — ни умных, ни полоумных… но если бы я была
философом, я сказала бы женщине: подходя к мужчине, моя милая, бери с собой
хорошее полено.
Вышневский. Все, мой друг. Начиная от излишнего, нарушающего приличия увлечения, до ребяческих, непрактических выводов. Поверь, что каждый писец
лучше тебя знает жизнь; знает по собственному опыту, что
лучше быть сытым, чем голодным
философом, и твои слова, естественно, кажутся им глупыми.
Миклаков все-таки решился
лучше надеть сюртук, предварительно вычистив его самым старательным образом; когда, наконец, за ним приехал экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на ногу: красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного
философа может за: ставить позировать!..
Ты, любезный, зарылся в книги, как профессор, живешь каким-то
философом, да и Владимир не
лучше тебя.
— Слушай,
философ! — сказал сотник, и голос его сделался крепок и грозен, — я не люблю этих выдумок. Ты можешь это делать в вашей бурсе. А у меня не так: я уже как отдеру, так не то что ректор. Знаешь ли ты, что такое
хорошие кожаные канчуки?
— Благодари пана за крупу и яйца, — говорил ректор, — и скажи, что как только будут готовы те книги, о которых он пишет, то я тотчас пришлю. Я отдал их уже переписывать писцу. Да не забудь, мой голубе, прибавить пану, что на хуторе у них, я знаю, водится
хорошая рыба, и особенно осетрина, то при случае прислал бы: здесь на базарах и нехороша и дорога. А ты, Явтух, дай молодцам по чарке горелки. Да
философа привязать, а не то как раз удерет.
Ритор Тиберий Горобець еще не имел права носить усов, пить горелки и курить люльки. Он носил только оселедец, [Оселедец — так называли длинный клок волос на голове, заматываемый за ухо.] и потому характер его в то время еще мало развился; но, судя по большим шишкам на лбу, с которыми он часто являлся в класс, можно было предположить, что из него будет
хороший воин. Богослов Халява и
философ Хома часто дирали его за чуб в знак своего покровительства и употребляли в качестве депутата.
— Эх, славное место! — сказал
философ. — Вот тут бы жить, ловить рыбу в Днепре и в прудах, охотиться с тенетами или с ружьем за стрепетами и крольшнепами! Впрочем, я думаю, и дроф немало в этих лугах. Фруктов же можно насушить и продать в город множество или, еще
лучше, выкурить из них водку; потому что водка из фруктов ни с каким пенником не сравнится. Да не мешает подумать и о том, как бы улизнуть отсюда.
— Напрасно ты думаешь, пан
философ, улепетнуть из хутора! — говорил он. — Тут не такое заведение, чтобы можно было убежать; да и дороги для пешехода плохи. А ступай
лучше к пану: он ожидает тебя давно в светлице.
Какой бы ни был в наше время человек, будь он самый образованный, будь он простой рабочий, будь он
философ, ученый, будь он невежда, будь он богач, будь он нищий, будь он духовное лицо какого бы то ни было исповедания, будь он военный, — всякий человек нашего времени знает, что люди все имеют одинаковые права на жизнь и блага мира, что одни люди не
лучше и не хуже других, что все люди равные. А между тем всякий живет так, как будто не знает этого. Так сильно еще между людьми заблуждение о неравенстве людей.
И об этом
лучше всего свидетельствуют попытки его реставрации, исходившие от философов-неоплатоников или от Юлиана Отступника, который, как ему ни хотелось быть просто язычником, все же остался лишь отступником от христианства.
Фешенебля в нем уже не осталось ничего. Одевался он прилично — и только. И никаких старомодных претензий и замашек также не выказывал. Может быть, долгая жизнь во Франции стряхнула с него прежние повадки. Говорил он
хорошим русским языком с некоторыми старинными ударениями и звуками, например, произносил; не"
философ", а"филозоф".
— Видишь, мой друг, я хотел тебя предупредить… Мне пришло это на мысль по поводу нашей беседы… о тех господах, которые живут здесь под надзором… К выборам начнут съезжаться… бывать у нас. Ты понимаешь, вдруг один из этих господ пожалует к тебе… Например, этот…
философ… Я ничего не говорил тебе до сих пор, но, право,
лучше бы было воздержаться…