Неточные совпадения
Необыкновенно было то, что его все не только любили, но и все прежде несимпатичные,
холодные, равнодушные люди восхищаясь им, покорялись ему во всем, нежно и деликатно обходились с его
чувством и разделяли его убеждение, что он был счастливейшим в мире человеком, потому что невеста его была верх совершенства.
В обнаженных плечах и руках Кити чувствовала
холодную мраморность,
чувство, которое она особенно любила.
Он спросил ужинать и стал рассказывать ей подробности бегов; но в тоне, во взглядах его, всё более и более делавшихся
холодными, она видела, что он не простил ей ее победу, что то
чувство упрямства, с которым она боролась, опять устанавливалось в нем.
Я плачу… если вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть
чувства мелкого рабом?
А если закипит еще у него воображение, восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе жизнь — он спит непокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет
холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни, как плачут по дорогом усопшем, с горьким
чувством сознания, что недовольно сделали для него при жизни.
Я вижу, где обман, знаю, что все — иллюзия, и не могу ни к чему привязаться, не нахожу ни в чем примирения: бабушка не подозревает обмана ни в чем и ни в ком, кроме купцов, и любовь ее, снисхождение, доброта покоятся на теплом доверии к добру и людям, а если я… бываю снисходителен, так это из
холодного сознания принципа, у бабушки принцип весь в
чувстве, в симпатии, в ее натуре!
Дочь не знает
Любви совсем, в ее
холодном сердце
Ни искры нет губительного
чувства;
И знать любви не будет, если ты
Весеннего тепла томящей неги,
Ласкающей, разымчивой…
Хочу любить — но слов любви не знаю,
И
чувства нет в груди; начну ласкаться, —
Услышу брань, насмешки и укоры
За детскую застенчивость, за сердце
Холодное.
Имя сестры начинало теснить меня, теперь мне недостаточно было дружбы, это тихое
чувство казалось
холодным. Любовь ее видна из каждой строки ее писем, но мне уж и этого мало, мне нужно не только любовь, но и самое слово, и вот я пишу: «Я сделаю тебе странный вопрос: веришь ли ты, что
чувство, которое ты имеешь ко мне, — одна дружба? Веришь ли ты, что
чувство, которое я имею к тебе, — одна дружба?Я не верю».
Такие натуры кажутся нередко слишком
холодными, слишком рассудительными, лишенными
чувства.
Выражение лица Варвары Павловны, когда она сказала это последнее слово, ее хитрая улыбка,
холодный и в то же время мягкий взгляд, движение ее рук и плечей, самое ее платье, все ее существо — возбудили такое
чувство отвращения в Лизе, что она ничего не могла ей ответить и через силу протянула ей руку.
Марья Дмитриевна пустилась в описание своих забот, стараний, своих материнских
чувств. Лаврецкий слушал ее молча и вертел в руках шляпу. Его
холодный, тяжелый взгляд смутил разболтавшуюся барыню.
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских
чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали
холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости воли и каждый вечер вносил в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны, писал ему наставления по-французски, в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
Это враждебное
чувство к собственному детищу проснулось в душе Родиона Потапыча в тот день, когда из конторки выносили
холодный труп Карачунского. Жив бы был человек, если бы не продала проклятая Рублиха. Поэтому он вел теперь работы с каким-то ожесточением, точно разыскивал в земле своего заклятого врага. Нет, брат, не уйдешь…
То она твердо отстаивала то, в чем сама сомневалась; то находила удовольствие оставлять под сомнением то, чему верила; читала много и жаловалась, что все книги глупы; задумывалась и долго смотрела в пустое поле, смотрела так, что не было сомнения, как ей жаль кого-то, как ей хотелось бы что-то облегчить, поправить, — и сейчас же на языке насмешка, часто
холодная и неприятная, насмешка над
чувством и над людьми чувствительными.
Не могу выразить
чувства холодного ужаса, охватившего мою душу в эту минуту. Дрожь пробегала по моим волосам, а глаза с бессмыслием страха были устремлены на нищего…
Героя моего последнее время сжигало нестерпимое желание сказать Мари о своих
чувствах; в настоящую минуту, например, он сидел против нее — и с каким бы восторгом бросился перед ней, обнял бы ее колени, а между тем он принужден был сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести
холодный, родственный разговор, — все это начинало уж казаться ему просто глупым: «Хоть пьяну бы, что ли, напиться, — думал он, — чтобы посмелее быть!»
Раньше Луша относилась к отцу почти индифферентно или с сдержанным
чувством холодного презрения, а теперь начинала бояться его.
Мать, невольно отдаваясь
чувству ненависти к этому человеку, вдруг, точно прыгнув в
холодную воду, охваченная дрожью, выпрямилась, шрам ее побагровел, и бровь низко опустилась.
Усталость кружила ей голову, а на душе было странно спокойно и все в глазах освещалось мягким и ласковым светом, тихо и ровно наполнявшим грудь. Она уже знала это спокойствие, оно являлось к ней всегда после больших волнений и — раньше — немного тревожило ее, но теперь только расширяло душу, укрепляя ее большим и сильным
чувством. Она погасила лампу, легла в
холодную постель, съежилась под одеялом и быстро уснула крепким сном…
Ромашов опять подошел к выемке.
Чувство нелепости, сумбурности, непонятности жизни угнетало его. Остановившись на откосе, он поднял глаза вверх, к небу. Там по-прежнему был
холодный простор и бесконечный ужас. И почти неожиданно для самого себя, подняв кулаки над головой и потрясая ими, Ромашов закричал бешено...
Ромашов молча поклонился и пожал протянутую ему руку, большую, пухлую и
холодную руку.
Чувство обиды у него прошло, но ему не было легче. После сегодняшних утренних важных и гордых мыслей он чувствовал себя теперь маленьким, жалким, бледным школьником, каким-то нелюбимым, робким и заброшенным мальчуганом, и этот переход был постыден. И потому-то, идя в столовую вслед за полковником, он подумал про себя, по своей привычке, в третьем лице: «Мрачное раздумье бороздило его чело».
Тебеньков задумался и посмотрел на нее; я даже заметил, что в его
холодных, суровых глазах блеснул на минуту луч нежности. Но это
чувство, осветившее внезапно его существо, столь же внезапно уступило место прежней суровости.
"Простите меня, милая Ольга Васильевна, — писал Семигоров, — я не соразмерил силы охватившего меня
чувства с теми последствиями, которые оно должно повлечь за собою. Обдумав происшедшее вчера, я пришел к убеждению, что у меня чересчур
холодная и черствая натура для тихих радостей семейной жизни. В ту минуту, когда вы получите это письмо, я уже буду на дороге в Петербург. Простите меня. Надеюсь, что вы и сами не пожалеете обо мне. Не правда ли? Скажите: да, не пожалею. Это меня облегчит".
Ужас —
холодный, исключающий все другие мысли и
чувства ужас — объял всё существо его; он закрыл лицо руками и упал на колена.
— Во-первых, Волга произведет в нас подъем
чувств, — сказал он, — а во-вторых, задавшись просветительными целями, мы не должны забывать, что рано или поздно нам все-таки придется отсидеть свой срок в
холодной, а быть может, и совершить прогулку с связанными назад руками.
— Да, она едет вместе с нами… Я говорил с ней. Только ты ошибаешься: это совсем другое. Тут была хоть тень
чувства и увлечения, а не одно
холодное свинство…
Я ослабел в борьбе с собой
Среди мучительных усилий…
И
чувства наконец вкусили
Какой-то тягостный, обманчивый покой!..
Лишь иногда невольною заботой
Душа тревожится в
холодном этом сне,
И сердце ноет, будто ждет чего-то.
Не всё ли кончено — ужели на земле
Страданье новое вкусить осталось мне!..
Вздор!.. дни пройдут — придет забвенье,
Под тягостью годов умрет воображенье;
И должен же покой когда-нибудь
Вновь поселиться в эту грудь!..
Лунёв не чувствовал желания рассказывать о себе, да и вообще ему не хотелось говорить. Он разглядывал Якова и, видя его таким испитым, жалел товарища. Но это была
холодная жалость — какое-то бессодержательное
чувство.
Илья усмехнулся. В груди его
холодной змеёй шевелилось злое
чувство к людям. А память всё выдвигала пред ним знакомые образы. Большая, неуклюжая Матица валялась в грязи среди двора и стонала...
С того дня, как Илья познакомился с Олимпиадой, ему казалось, что дом Филимонова стал ещё грязнее и тесней. Эта теснота и грязь вызывали у него
чувство физического отвращения, как будто тела его касались
холодные, скользкие руки. Сегодня это
чувство особенно угнетало его, он не мог найти себе места в доме, пошёл к Матице и увидал бабу сидящей у своей широкой постели на стуле. Она взглянула на него и, грозя пальцем, громко прошептала, точно ветер подул...
Я зашел к Зинаиде Федоровне с таким
чувством, как будто я был отцом ребенка. Она лежала с закрытыми глазами, худая, бледная, в белом чепчике с кружевами. Помню, два выражения были на ее лице: одно равнодушное,
холодное, вялое, другое детское и беспомощное, какое придавал ей белый чепчик. Она не слышала, как я вошел, или, быть может, слышала, но не обратила на меня внимания. Я стоял, смотрел на нее и ждал.
Это тайное, скрытое в женщине, привлекало его к ней
чувством боязливого любопытства, напряженного интереса к спокойной и
холодной душе ее, темной, как ее глаза.
Фома отбросил рукой нити бисера; они колыхнулись, зашуршали и коснулись его щеки. Он вздрогнул от этого
холодного прикосновения и ушел, унося в груди смутное, тяжелое
чувство, — сердце билось так, как будто на него накинута была мягкая, но крепкая сеть…
С вашей стороны прошу быть совершенно откровенною, и если вам не благоугодно будет дать благоприятный на мое письмо ответ, за получением которого не премину я сам прийти, то вы просто велите вашим лакеям прогнать меня: „не смей-де, этакая демократическая шваль, питать такие
чувства к нам, белокостным!“ Все же сие будет легче для меня, чем сидеть веки-веченские в
холодном и почтительном положении перед вами, тогда как душа требует пасть перед вами ниц и молить вас хоть о маленькой взаимности».
Тот поехал. Елпидифор Мартыныч пошел к княгине и начал ее спиртом и
холодной водой приводить в
чувство.
Не знаю, долго ли я пролежал без
чувств, только когда пришел в себя, то увидел, что мертвец, крепко обхватив меня руками, лежит подле меня лицом к лицу; как лед
холодная щека его прикасается к моей щеке; раскрытые глаза его неподвижны… он не дышит.
Когда прошла гроза, он сидел у открытого окна и покойно думал о том, что будет с ним. Фон Корен, вероятно, убьет его. Ясное,
холодное миросозерцание этого человека допускает уничтожение хилых и негодных; если же оно изменит в решительную минуту, то помогут ему ненависть и
чувство гадливости, какие возбуждает в нем Лаевский. Если же он промахнется, или, для того чтобы посмеяться над ненавистным противником, только ранит его, или выстрелит в воздух, то что тогда делать? Куда идти?
Я смотрел на Гро с приятным
чувством безопасности. Мне было интересно, узнает ли он меня. Я сел за стол, бывший по соседству с его столом, и нарочно громко потребовал
холодного пунша, чтобы Гро обратил на меня внимание. Действительно, старый шкипер, как ни был увлечен собственными повествованиями, обернулся на мой крик и печально заметил...
Но, кроме зависти
холодной,
Природы блеск не возбудил
В груди изгнанника бесплодной
Ни новых
чувств, ни новых сил...
Нежный и красивый настолько, что напоминал лунную ночь где-нибудь на юге, на берегу моря, где кипарисы и черные тени от них, он в то же время будил
чувство огромной спокойной силы, непреоборимой твердости,
холодного и дерзкого мужества.
Он заплакал и сел в угол. Заплакала и старуха в своем углу. Бессильные хоть на мгновение слиться в
чувстве любви и противопоставить его ужасу грядущей смерти, плакали они
холодными, не согревающими сердца слезами одиночества. Мать сказала...
Но очи русского смыкает
Уж смерть
холодною рукой;
Он вздох последний испускает,
И он уж там — и кровь рекой
Застыла в жилах охладевших;
В его руках оцепеневших
Еще кинжал блестя лежит;
В его всех
чувствах онемевших
Навеки жизнь уж не горит,
Навеки радость не блестит.
Я достаточно на своем веку встречал новых губернаторов и других сильных мира, но никогда у меня сердце не ныло так, как в эти дни. Почему-то мне вдруг показалось, что здесь, в этой глуши, со мной все можно сделать: посадить в
холодную, выворотить наизнанку, истолочь в ступе. Разумеется, предварительно завинив в измене, что при умении бойко читать в сердцах сделать очень нетрудно. Поистине, никогда я такого скверного
чувства не испытывал.
Первое время материнское
чувство с такою силой охватило меня и такой неожиданный восторг произвело во мне, что я думала, новая жизнь начнется для меня; но через два месяца, когда я снова стала выезжать,
чувство это, уменьшаясь и уменьшаясь, перешло в привычку и
холодное исполнение долга.
— Я на это имею другой взгляд, — возразил Хозаров. — Женщины сами скрывают свои
чувства; они сами холодны или притворяются такими. Я знаю одну девушку; она любит одного человека; он это знает верно; но до сих пор эта девушка себя маскирует: когда он написал к ней письмо, она прочитала, целовала даже бесчувственную бумагу, но все-таки велела в ответ сказать одно
холодное merci.
— Но сквозь эту
холодную кору прорывалась часто настоящая природа человека; видно было, что он следовал не всеобщей моде, а сжимал свои
чувства и мысли из недоверчивости или из гордости.
Так он стоял, кланялся, крестился там, где это нужно было, и боролся, отдаваясь то
холодному осуждению, то сознательно вызываемому замиранию мыслей и
чувств, когда ризничий, отец Никодим, тоже великое искушение для отца Сергия, — Никодим, которого он невольно упрекал в подделыванье и лести к игумну, — подошел к нему и, поклонившись перегибающимся надвое поклоном, сказал, что игумен зовет его к себе в алтарь. Отец Сергий обдернул мантию, надел клобук и пошел осторожно через толпу.
Но на деле выходит, что они, увлекшись своими мыслями или добрыми стремлениями, не позаботились вовсе о
чувстве, и потому, вместо поэзии, пустились в дидактику, т. е. в
холодные рассуждения.
И во всем тоне песни так и видно, что тут говорит не искреннее
чувство, вырвавшееся из души, а просто риторические,
холодные фразы, придуманные на досуге…