Неточные совпадения
Читала ли она, как героиня романа ухаживала
за больным, ей хотелось
ходить неслышными шагами по комнате
больного; читала ли она о том, как член парламента говорил речь, ей хотелось говорить эту речь; читала ли она о том, как леди Мери ехала верхом
за стаей и дразнила невестку и удивляла всех своею смелостью, ей хотелось это делать самой.
Левин ничего не ответил. Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не
ходила к
больному. «
За что ей мучаться, как я?» подумал он.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец,
больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший,
ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед
за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Не
прошло недели деревенского житья, как Надежда Васильевна почувствовала уже, что времени у нее не хватает для самой неотступной работы, не говоря уже о том, что было бы желательно сделать. Приходилось, как говорится, разрываться на части, чтобы везде поспеть: проведать опасную родильницу, помочь нескольким
больным бабам, присмотреть
за выброшенными на улицу ребятишками… А там уже до десятка белоголовых мальчуганов и девчонок исправно являлись к Надежде Васильевне каждое утро, чтобы «происходить грамоту».
В обособлении членов на группы Хиония Алексеевна, конечно, приняла самое деятельное участие и повела глухую борьбу против аристократических привилегий, то есть против Зоси Ляховской,
за которой
больная молодежь
ходила толпой.
— Ах, Алексей Федорович, ах, голубчик, давайте
за людьми как
за больными ходить!
С тех пор как Lise взяла у вас назад свое обещание, — свое детское обещание, Алексей Федорович, — выйти
за вас замуж, то вы, конечно, поняли, что все это была лишь детская игривая фантазия
больной девочки, долго просидевшей в креслах, — слава Богу, она теперь уже
ходит.
Знаете, Lise, мой старец сказал один раз:
за людьми сплошь надо как
за детьми
ходить, а
за иными как
за больными в больницах…
День
прошел благополучно, но в ночь Маша занемогла. Послали в город
за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел
больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная
больная две недели находилась у края гроба.
Тогда
больная, припав к матери, с горькими слезами просила
сходить за барышней, чтоб она пришла сама благословить ее образом на тот свет.
— У нас, евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно знать,
за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать
за первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около дома нельзя
пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в окна, несут
больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный
больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на минуту не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все
ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Больных, обращавшихся
за медицинскою помощью в 1889 г., было 11309; но так как большинство каторжных в летнее время живет и работает далеко вне тюрьмы, где лишь при больших партиях находятся фельдшера, и так как большинство поселенцев,
за дальностью расстояния и по причине дурной погоды, лишено возможности
ходить и ездить в лазареты, то эта цифра касается главным образом той части населения, которое живет в постах, вблизи врачебных пунктов.
— А того не знает, что, может быть, я, пьяница и потаскун, грабитель и лиходей,
за одно только и стою, что вот этого зубоскала, еще младенца, в свивальники обертывал, да в корыте мыл, да у нищей, овдовевшей сестры Анисьи, я, такой же нищий, по ночам просиживал, напролет не спал,
за обоими ими
больными ходил, у дворника внизу дрова воровал, ему песни пел, в пальцы прищелкивал, с голодным-то брюхом, вот и вынянчил, вон он смеется теперь надо мной!
Очень понимаю, как бедная Варя утомилась душой;поблагодари ее, если мое письмо застанет вас вместе. Добрые ее строки вполне выражают состояние ее души: она
за нас всех отсутствующих сострадала
больной.
Сходи за меня на родную могилу, поклонись праху. Тут соединяются все наши молитвы.
Я, конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как любит меня мать; я наслышался и даже помнил, будто сквозь сон, как она
ходила за мной, когда я был маленький и такой
больной, что каждую минуту ждали моей смерти; я знал, что неусыпные заботы матери спасли мне жизнь, но воспоминание и рассказы не то, что настоящее, действительно сейчас происходящее дело.
— Мамаша в ту же ночь заболела, а капитанша отыскала квартиру у Бубновой, а на третий день мы и переехали, и капитанша с нами; и как переехали, мамаша совсем слегла и три недели лежала
больная, а я
ходила за ней. Деньги у нас совсем все вышли, и нам помогла капитанша и Иван Александрыч.
Действие этой нарядной фаянсовой барышни на нашу
больную превзошло все мои ожидания. Маруся, которая увядала, как цветок осенью, казалось, вдруг опять ожила. Она так крепко меня обнимала, так звонко смеялась, разговаривая со своею новою знакомой… Маленькая кукла сделала почти чудо: Маруся, давно уже не сходившая с постели, стала
ходить, водя
за собой свою белокурую дочку, и по временам даже бегала, по-прежнему шлепая по полу слабыми ногами.
Приехав неизвестно как и зачем в уездный городишко, сначала чуть было не умерла с голоду, потом попала в больницу, куда придя Петр Михайлыч и увидев
больную незнакомую даму, по обыкновению разговорился с ней; и так как в этот год овдовел, то взял ее к себе
ходить за маленькой Настенькой.
— Ну вот, пошел тоже! Дела не наделает, а только себя еще больше встревожит.
Ходи после
за ним,
за больным! — брюзжала Палагея Евграфовна.
Весь этот день ему было не по себе. Он еще не имел определенных опасений
за будущее, но уже одно то волновало его, что случился такой факт, который совсем не входил в обычное распределение его дня, и что факт этот
прошел безнаказанно. Даже к обеду он не вышел, а притворился
больным и скромненько, притворно ослабевшим голосом попросил принести ему поесть в кабинет.
«Зверь! — говорили они, — не дается!» Потом и Шарик стал больно обижать его; страх
прошел, и он, когда натравливали, изловчился хватать его
за больное крыло.
По воскресеньям молодежь
ходила на кулачные бои к лесным дворам
за Петропавловским кладбищем, куда собирались драться против рабочих ассенизационного обоза и мужиков из окрестных деревень. Обоз ставил против города знаменитого бойца — мордвина, великана, с маленькой головой и
больными глазами, всегда в слезах. Вытирая слезы грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя ноги, и добродушно вызывал...
По утрам кухарка, женщина
больная и сердитая, будила меня на час раньше, чем его; я чистил обувь и платье хозяев, приказчика, Саши, ставил самовар, приносил дров для всех печей, чистил судки для обеда. Придя в магазин, подметал пол, стирал пыль, готовил чай, разносил покупателям товар,
ходил домой
за обедом; мою должность у двери в это время исполнял Саша и, находя, что это унижает его достоинство, ругал меня...
Хворал он долго, и всё время
за ним ухаживала Марья Ревякина, посменно с Лукерьей, вдовой, дочерью Кулугурова. Муж её, бондарь, умер, опившись на свадьбе у Толоконниковых, а ей село бельмо на глаз, и, потеряв надежду выйти замуж вторично, она
ходила по домам, присматривая
за больными и детьми, помогая по хозяйству, — в городе её звали Луша-домовница. Была она женщина толстая, добрая, черноволосая и очень любила выпить, а выпив — весело смеялась и рассказывала всегда об одном: о людской скупости.
…С лишком сорок лет
прошло с этого утра, и всю жизнь Матвей Кожемякин, вспоминая о нём, ощущал в избитом и
больном сердце бережно и нетленно сохранённое чувство благодарности женщине-судьбе, однажды улыбнувшейся ему улыбкой пламенной и жгучей, и — богу, закон которого он нарушил,
за что и был наказан жизнью трудной, одинокой и обильно оплёванной ядовитою слюною строгих людей города Окурова.
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг свой как дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить свой долг, не противореча и поступая согласно с волею
больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили в особом доме; что, конечно, трудно, невозможно ему,
больному и умирающему, расстаться с Калмыком, к которому привык и который
ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда имел намерение, чтобы при его жизни дочь и зять зажили своим, домом и своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий день раза по два навещать старика и
ходить за ним почти так же, как и прежде; что в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать
за больной девочкой, кормить грудью маленького и
ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.
Вечера
за картами
проходили действительно веселые. Аграфена Петровна ужасно волновалась и доходила до обвинения меня в подтасовке. Кажется, в репертуар развлечения
больного входили и карточные ссоры. В антракты Аграфена Петровна прилаживалась к столу, по-бабьи подпирала щеку одной рукой и говорила...
Он знает, что в палате № 6
за решетками Никита колотит
больных и что Мойсейка каждый день
ходит по городу и собирает милостыню.
Няня пошла наверх в спальню и, взглянув на
больную, сунула ей в руки зажженную восковую свечу. Саша в ужасе суетилась и умоляла, сама не зная кого,
сходить за папой, потом надела пальто и платок и выбежала на улицу. От прислуги она знала, что у отца есть еще другая жена и две девочки, с которыми он живет на Базарной. Она побежала влево от ворот, плача и боясь чужих людей, и скоро стала грузнуть в снегу и зябнуть.
Мимо, тихо шлёпая туфлями,
проходили один
за другим
больные в жёлтых халатах, поглядывая на него скучающими глазами; со звуками их тихого говора сливались чьи-то стоны, долетавшие издали…
Николя постоял еще некоторое время около князя, а потом вышел и сказал людям, чтоб ехали
за доктором. Те, разумеется, поскакали
за Елпидифором Мартынычем. Тот с своей стороны, несмотря на причиненное ему князем оскорбление, немедля приехал. Николя между тем, чтобы не беспокоить
больного,
ходил уже по зале.
Добрая Аделаида Ивановна, услыхав, что
больная так слаба, что
ходить не может, исполнилась жалостью и
за обедом же сказала брату...
— У нас скоро новая жилица будет!..
Больная дочь графа!.. Барин приказывает мне
за ней
ходить!
— Пятьдесят и семь лет
хожу я по земле, Лексей ты мой Максимыч, молодой ты мой шиш, новый челночок! — говорил он придушенным голосом, улыбаясь
больными серыми глазами в темных очках, самодельно связанных медной проволокой, от которой у него на переносице и
за ушами являлись зеленые пятна окиси. Ткачи звали его Немцем
за то, что он брил бороду, оставляя тугие усы и густой клок седых волос под нижней губой. Среднего роста, широкогрудый, он был исполнен скорбной веселостью.
Больной говорил глухим басом, он чего-то требовал, грозно вытягивая из рукава халата длинную руку с длинными пальцами, мне казалось, что все его тело неестественно вытягивается, бесконечно растет, что этой темной рукою он, не
сходя с места, достигнет меня и схватит
за горло.
— Очень неосмотрительно сделал Валерьян Александрыч; ты можешь любить госпожу, быть ей верен, но никак не
ходить за ней
больною.
Вся жизнь моя, можно сказать,
прошла в горестях: в молодых годах жила с
больным отцом, шесть лет в церкви божией не бывала,
ходила за ним, что называется, денно и нощно, никогда не роптала; только, бывало, и удовольствия, что съезжу в ряды да нарядов себе накуплю: наряжаться любила…
Аполлинария Панфиловна. А кто ж у вас
за больным-то
ходит?
Наступившая зима, морозы, растворяемые беспрерывно на холод двери, против которых лежала Акулина, сильно к тому способствовали. Наконец ей совсем стало невмочь. Григорий
сходил за попом. После обычного обряда отец Петр объявил присутствующим, что божьей воли не пересилить, а
больной вряд ли оставалось пережить ночь. Ее так и оставили.
И когда тот повернулся к нему лицом, он чуть не отшатнулся в испуге: столько дикой злобы и ненависти горело в безумных глазах. Но увидав фельдшера, он тотчас же переменил выражение лица и послушно пошел
за ним, не сказав ни одного слова, как будто погруженный в глубокую думу. Они
прошли в докторский кабинет;
больной сам встал на платформу небольших десятичных весов: фельдшер, свесив его, отметил в книге против его имени 109 фунтов. На другой день было 107, на третий 106.
Приснилось ему, что будто бы он с женой в гостях у доктора в громадной комнате, уставленной по стенам венскими стульями. На стульях сидят все
больные из барака. Доктор с Матрёной
ходят «русскую» среди зала, а он сам играет на гармонике и хохочет, потому что длинные ноги доктора совсем не гнутся, и доктор, важный, надутый,
ходит по залу
за Матрёной — точно цапля по болоту. И все
больные тоже хохочут, раскачиваясь на стульях.
— Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат
за голодных и
больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и в вони; их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так
проходят сот-ни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх.
Она тогда из последних сил публиковалась, сначала, разумеется, заносчиво: «Дескать, гувернантка, согласна в отъезд, и условия присылать в пакетах», а потом: «Согласна на всё, и учить, и в компаньонки, и
за хозяйством смотреть, и
за больной ходить, и шить умею», и т. д., и т. д., всё известное!
В заведение ездил один тупорожденный старичок, воображавший, что он гораздо лучше докторов и смотрителей знает, как надобно
за больным ходить, и всякий раз приказывал такой вздор, что
за него делалось стыдно; однако главный доктор с непокрытой головой слушал его до конца благоговейно и не говорил ему, что все это вздор, не дразнил его, а китайского императора дразнил. Где же тут справедливость!
— Не
ходите, пожалуйста, поговоримте хоть немножко. Брат постоянно сидит
за своими книгами, а мне одной быть с
больным, когда он спит, и думать о его смерти так горько, так тяжело!
— Право, не придумаю, как бы это уладить, — сказала Марья Гавриловна. — Анафролия да Минодора с Натальей только слава одна… Работницы они хорошие, а куда ж им
за больной ходить? Я было свою Таню предлагала матушке — слышать не хочет.
Купец знакомый больного-то его в дом к себе взял,
ходили за ним, лечили, оздравел Симеон Петрович…
Для ухода
за больным они пригласили опытную сестру милосердия. Тем не менее почти не
проходило ночи, чтоб Екатерина Александровна не разбудила меня. Позвонится, вызовет через горничную.