Неточные совпадения
Лидия тоже улыбнулась, а Клим быстро представил себе ее будущее: вот она замужем за учителем гимназии Макаровым, он — пьяница, конечно; она, беременная уже третьим ребенком,
ходит в ночных туфлях, рукава кофты засучены до локтей, в руках
грязная тряпка, которой Лидия стирает пыль, как горничная, по полу ползают краснозадые младенцы и пищат.
Я, конечно, испытывал наслаждение чрезвычайное, но наслаждение это
проходило чрез мучение; все это, то есть эти люди, игра и, главное, я сам вместе с ними, казалось мне страшно
грязным.
Мы
ходили по
грязным улицам и мокрым тротуарам, заходили в магазины,
прошли по ботаническому саду, но окрестностей не видали: за двести сажен все предметы прятались в тумане.
Она, не обращая никакого внимания на то, что происходило вокруг нее,
ходила босая и в одной
грязной серой рубахе взад и вперед по свободному месту камеры, круто и быстро поворачиваясь, когда доходила до стены.
— Да, мне рассказывали про ваше дело, — сказал Нехлюдов,
проходя в глубь камеры и становясь у решетчатого и
грязного окна, — и хотелось бы от вас самих услышать.
—
Сходить за пистолетом, принести его сюда и вот в этом самом,
грязном и темном углу и покончить».
Бо́льшая часть дня уже
прошла. Приближался вечер. По мере того как становилось прохладнее, туман глубже проникал на материк. Словно
грязная вата, он спускался с гор в долины, распространяясь шире и шире и поглощая все, с чем приходил в соприкосновение.
Действительно, совершенно свежие отпечатки большой кошачьей лапы отчетливо виднелись на
грязной тропинке. Когда мы шли сюда, следов на дороге не было. Я это отлично помнил, да и Дерсу не мог бы
пройти их мимо. Теперь же, когда мы повернули назад и пошли навстречу отряду, появились следы: они направлялись в нашу сторону. Очевидно, зверь все время шел за нами «по пятам».
На всем этом пространстве Лефу принимает в себя с левой стороны два притока: Сандуган [Сань-дао-ган — увал, по которому
проходит третья дорога, или третий увал на пути.] и Хунухезу [Ху-ни-хэ-цзы —
грязная речка.]. Последняя протекает по такой же низменной и болотистой долине, как и сама Лефу.
Она увидела, что идет домой, когда
прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику, побежала опять в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на
грязную лестницу, Матрена, подсматривая в щель Верочкиной комнаты, бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается, в кухню не попала, а очутилась в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
Мало — помалу, однако, сближение начиналось. Мальчик перестал опускать глаза, останавливался, как будто соблазняясь заговорить, или улыбался,
проходя мимо нас. Наконец однажды, встретившись с нами за углом дома, он поставил на землю
грязное ведро, и мы вступили в разговор. Началось, разумеется, с вопросов об имени, «сколько тебе лет», «откуда приехал» и т. д. Мальчик спросил в свою очередь, как нас зовут, и… попросил кусок хлеба.
Среди шумной толпы он
проходит брезгливо, точно пробирается по
грязной улице; глаза его бегают сердито и чутко: ищут Дитяткевича, чтобы тот проложил ему дорогу.
Вечером он уехал, ласково простившись со всеми, крепко обняв меня. Я вышел за ворота и видел, как он трясся на телеге, разминавшей колесами кочки мерзлой грязи. Тотчас после его отъезда бабушка принялась мыть и чистить
грязную комнату, а я нарочно
ходил из угла в угол и мешал ей.
У хирургических больных повязки
грязные, морской канат какой-то, подозрительный на вид, точно по нем
ходили.
Проходит в бегах неделя-другая, редко месяц, и он, изнуренный голодом, поносами и лихорадкой, искусанный мошкой, с избитыми, опухшими ногами, мокрый,
грязный, оборванный, погибает где-нибудь в тайге или же через силу плетется назад и просит у бога, как величайшего счастья, встречи с солдатом или гиляком, который доставил бы его в тюрьму.
Породы уток так разнообразны величиной и перьями, селезни некоторых пород так красивы, и осенью все они так бывают жирны, что я и не в молодых летах очень любил
ходить за ними по реке рано утром, когда мороз сгонял утиные стаи с
грязных берегов пруда, даже с мелких разливов, и заставлял их разбиваться врозь и рассаживаться по извилинам реки Бугуруслана.
Жил он очень грязно,
ходил в
грязном белье и скупился ужасно.
Шире, длиннее становились
грязные проталины, полнее наливалось озеро в роще, и,
проходя сквозь забор, уже показывалась вода между капустных гряд в нашем огороде.
На
грязном постоялом дворе,
пройдя через кучи какого-то навоза, они, наконец, вошли в освещенную одной сальной свечкой комнату, в которой Фатеева лежала на постели.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в
грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо
прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
Целый год думала: вот придет гость, настоящий гость, мы все это и покажем, и угостим: и люди похвалят, и самим любо будет; а что его, дурака, напомадила, так он и не стоит того; ему бы все в
грязном ходить.
В редкие трезвые минуты жизни он быстро
проходил по улицам, потупясь и ни на кого не глядя, как бы подавленный стыдом собственного существования;
ходил он оборванный,
грязный, обросший длинными, нечесаными волосами, выделяясь сразу из толпы и привлекая всеобщее внимание; но сам он как будто не замечал никого и ничего не слышал.
— Идемте, идемте… Я не знаю, кто это делает, но мужа осаждают анонимными письмами. Он мне не показывал, а только вскользь говорил об этом. Пишут какую-то
грязную площадную гадость про меня и про вас. Словом, прошу вас, не
ходите к нам.
Из окна направо была видна через ворота часть
грязной, черной улицы, с чьим-то забором по ту сторону. Вдоль этого забора, бережно ступая ногами в сухие места, медленно
проходили люди. «У них целый день еще впереди, — думал Ромашов, завистливо следя за ними глазами, — оттого они и не торопятся. Целый свободный день!»
Старуха матроска, стоявшая на крыльце, как женщина, не могла не присоединиться тоже к этой чувствительной сцене, начала утирать глаза
грязным рукавом и приговаривать что-то о том, что уж на что господа, и те какие муки принимают, а что она, бедный человек, вдовой осталась, и рассказала в сотый раз пьяному Никите о своем горе: как ее мужа убили еще в первую бандировку и как ее домишко на слободке весь разбили (тот, в котором она жила, принадлежал не ей) и т. д. и т.д. — По уходе барина, Никита закурил трубку, попросил хозяйскую девочку
сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а, напротив, побранился с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.
Проходя дальше по улице и спустившись под маленький изволок, вы замечаете вокруг себя уже не дома, а какие-то странные груды развалин-камней, досок, глины, бревен; впереди себя на крутой горе видите какое-то черное,
грязное пространство, изрытое канавами, и это-то впереди и есть 4-й бастион…
Пройдя шагов двести, вы входите в изрытое,
грязное пространство, окруженное со всех сторон турами, насыпями, погребами, платформами, землянками, на которых стоят большие чугунные орудия и правильными кучами лежат ядра.
По воскресеньям молодежь
ходила на кулачные бои к лесным дворам за Петропавловским кладбищем, куда собирались драться против рабочих ассенизационного обоза и мужиков из окрестных деревень. Обоз ставил против города знаменитого бойца — мордвина, великана, с маленькой головой и больными глазами, всегда в слезах. Вытирая слезы
грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя ноги, и добродушно вызывал...
Несколько дней я обреченно ждал — что же будет? Хватался за киот
грязными руками, приложился незаконно, — уж не
пройдет мне даром это, не
пройдет!
Снег
сошел, оставшись еще кое-где
грязными рыхлыми клочками в лощинах и тенистых перелесках.
Обойдя тесным, обледенелым и
грязным двором, служившим для всех жильцов естественной помойной ямой, они спустились вниз, в подвал,
прошли в темноте общим коридором, отыскали ощупью свою дверь и отворили ее.
— Не прикажете ли сетку, ваше сиятельство? Теперь пчела злая, кусает, — сказал старик, снимая с забора пахнущий медом,
грязный холстинный мешок, пришитый к лубку, и предлагая его барину. — Меня пчела знает, не кусает, — прибавил он с кроткой улыбкой, которая почти не
сходила с его красивого, загорелого лица.
Доктор Сергей Борисыч был дома; полный, красный, в длинном ниже колен сюртуке и, как казалось, коротконогий, он
ходил у себя в кабинете из угла в угол, засунув руки в карманы, и напевал вполголоса: «Ру-ру-ру-ру». Седые бакены у него были растрепаны, голова не причесана, как будто он только что встал с постели. И кабинет его с подушками на диванах, с кипами старых бумаг по углам и с больным
грязным пуделем под столом производил такое же растрепанное, шершавое впечатление, как он сам.
— Порядки! Видел я давеча — идут тротуаром плотники и штукатуры. Вдруг — полицейский: «Ах вы, черти!» И прогнал их с тротуара.
Ходи там, где лошади
ходят, а то господ испачкаешь
грязной твоей одежой… Строй мне дом, а сам жмись в ком…
Низко наклонив голову и глядя в землю, он
ходил со двора на двор и, постукивая палкой с железным концом, утирал слёзы рукавом своих лохмотьев или концом
грязного мешка и, не умолкая, певуче, однотонно рассказывал своему помощнику...
Прошел уж и лед на Волге. Два-три легких пароходика пробежали вверх и вниз… На пристанях загудела рабочая сила… Луга и деревья зазеленели, и под яркими, приветливыми лучами животворного солнца даже сам вечно мрачный завод как-то повеселел, хотя
грязный двор с грудами еще не успевшего стаять снега около забора и закоптевшими зданиями все-таки производил неприятное впечатление на свежего человека… Завсегдатаям же завода и эта осторожная весна была счастьем. Эти желтые, чахлые, суровые лица сияли порой…
Весь мокрый, встал он на ноги и вышел на улицу. Темно было. Фонари были загашены, улицы совершенно опустели. Не отдавая себе хорошенько отчета, Колесов пустился идти скорым шагом.
Прошел одну улицу, другую… Прохожие и дворники смотрели с удивлением и сторонились от него, мокрого,
грязного… Он шел быстро, а куда — сам не знал… Колесил без разбору по Москве… Наконец, дошел до какой-то церкви, где служили заутреню… Он машинально вошел туда, и встав в самый темный угол церкви, упал на колени и зарыдал.
Встретив такие сухие и насмешливые ответы, граф счел за лучшее плюнуть на все, — пусть себе делают, как хотят, — и удрал из дому; но, имея синяк под глазом, показаться в каком-нибудь порядочном месте он стыдился и
прошел в
грязную и табачищем провонялую пивную, стал там пить пиво и толковать с немецкими подмастерьями о политике.
— Как это приятно
ходить по
грязным черным лестницам!.. — сказала Домна Осиповна.
Только ей и коту позволялось
ходить по всей квартире: гусь же не имел права переступать порог комнатки с
грязными обоями, а Хавронья Ивановна жила где-то на дворе в сарайчике и появлялась только во время ученья.
Ученье кончилось тем, что незнакомец вытер со лба пот и вышел, Федор Тимофеич брезгливо фыркнул, лег на матрасик и закрыл глаза, Иван Иваныч направился к корытцу, а свинья была уведена старухой. Благодаря массе новых впечатлений день
прошел для Каштанки незаметно, а вечером она со своим матрасиком была уже водворена в комнатке с
грязными обоями и ночевала в обществе Федора Тимофеича и гуся.
И вдруг, непонятный в первую минуту до равнодушия, вступает в поле зрения и медленно
проходит через комнату, никуда не глядя, незнакомый старик, бритый,
грязный, в турецком с большими цветами халате. В оттянутых книзу губах его потухшая папироса в толстом и коротком мундштуке, и идет он медленно, никуда не глядя, и на халате его огромные с завитушками узоры.
Вот поваленное дерево с высохшими иглами, вот черное пятно от костра. Припомнился пикник со всеми его подробностями, огонь, пение абхазцев, сладкие мечты об архиерействе и крестном ходе… Черная речка от дождя стала чернее и шире. Дьякон осторожно
прошел по жидкому мостику, до которого уже дохватывали
грязные волны своими гривами, и взобрался по лесенке в сушильню.
Надежда Федоровна шла утром купаться, а за нею с кувшином, медным тазом, с простынями и губкой шла ее кухарка Ольга. На рейде стояли два каких-то незнакомых парохода с
грязными белыми трубами, очевидно, иностранные грузовые. Какие-то мужчины в белом, в белых башмаках,
ходили по пристани и громко кричали по-французски, и им откликались с этих пароходов. В маленькой городской церкви бойко звонили в колокола.
Вот нам навстречу уже повеяло холодком — и река перед нами, и
грязный, крутой спуск, и деревянный мост с вытянутым по нем обозом, и гарнизонный солдат с пикой возле шлагбаума, — тогда солдаты
ходили с пиками…
Он вошел в свою мокрую комнату. Другая баба, старая, худая, была там и мыла еще. Евгений
прошел на цыпочках через
грязные лужи к стенке, где стояли сапоги, и хотел выходить, когда баба тоже вышла.
— Нетление плоти! — кричал он. — Бой с дьяволом! Бросьте ему, свинье,
грязную дань! Укрощай телесный бунт, Петя! Не согрешив — не покаешься, не покаешься — не спасёшься. Омой душу! В баню
ходим, тело моем? А — душа? Душа просит бани. Дайте простор русской душе, певучей душе, святой, великой!
И, подняв стакан против луны, посмотрел на мутную влагу в нём. Луна спряталась за колокольней, окутав её серебряным туманным светом и этим странно выдвинув из тёплого сумрака ночи. Над колокольней стояли облака, точно
грязные заплаты, неумело вшитые в синий бархат. Нюхая землю, по двору задумчиво
ходил любимец Алексея, мордастый пёс Кучум;
ходил, нюхал землю и вдруг, подняв голову в небо, негромко вопросительно взвизгивал.
Мы
прошли через
грязный двор, между двумя длинными двухэтажными корпусами старинной постройки.
Напрасно я ждал рассвета — через окна, узкие,
грязные, закрытые вечной паутиной, он
пройти не мог.