Неточные совпадения
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги
строил, художников подкармливал, оперетки писал. Есть такие французы? Нет таких французов. Не может быть, — добавил он сердито. — Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И — силам. Все
ходят в чужих шляпах. И не потому, что чужая — красивее, а… черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал...
Ему известно, что десятки тысяч рабочих
ходили кричать ура пред памятником его деда и что
в России основана социалистическая, рабочая партия и цель этой партии — не только уничтожение самодержавия, — чего хотят и все другие, — а уничтожение классового
строя.
А нечего делать японцам против кораблей: у них, кроме лодок, ничего нет. У этих лодок, как и у китайских джонок, паруса из циновок, очень мало из холста, да еще открытая корма: оттого они и
ходят только у берегов. Кемпфер говорит, что
в его время сиогун запретил
строить суда иначе, чтоб они не ездили
в чужие земли. «Нечего, дескать, им там делать».
На поляне, ближайшей к морю, поселился старовер Долганов, занимающийся эксплуатацией туземцев, живущих на соседних с ним реках. Мне не хотелось останавливаться у человека, который
строил свое благополучие за счет бедняков; поэтому мы
прошли прямо к морю и около устья реки нашли Хей-ба-тоу с лодкой. Он прибыл к Кумуху
в тот же день, как вышел из Кусуна, и ждал нас здесь около недели.
Прошло со времени этой записи больше двадцати лет. Уже
в начале этого столетия возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой из продолжительной поездки — и вдруг вижу: дома нет, лишь груда камня и мусора. Работают каменщики, разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо к ним. Оказывается, новый дом
строить хотят.
— И то поговаривают, Галактион Михеич. Зарвался старичок… Да и то сказать, горит у нас работа по Ключевой. Все так и рвут… Вот
в Заполье вальцовая мельница Луковникова, а другую уж
строят в верховье Ключевой. Задавят они других-то крупчатников… Вот уж здесь околачивается доверенный Луковникова: за нашею пшеницей приехал. Своей-то не хватает… Что только будет, Галактион Михеич. Все точно с ума
сошли, так и рвут.
Население здесь перебивается кое-как, но оно тем не менее все-таки каждый день пьет чай, курит турецкий табак,
ходит в вольном платье, платит за квартиры; оно покупает дома у крестьян, отъезжающих на материк, и
строит новые.
И эта женщина хочет втереть мне очки насчет каких-то платонических отношений… с Цыбулей! С этим человеком, который
пройдет сквозь
строй через тысячу человек — и не поморщится! Ну, нет-с, Полина Александровна, — это вы напрасно-с! Мы тоже
в этих делах кое-что смыслим-с!
— Обыкновенно — продать. Чего вам еще? Главное, паныч у нас такой скаженный. Чего захотелось, так весь дом перебулгачит. Подавай — и все тут. Это еще без отца, а при отце… святители вы наши!.. все вверх ногами
ходят. Барин у нас инженер, может быть, слышали, господин Обольянинов? По всей России железные дороги
строят. Мельонер! А мальчишка-то у нас один. И озорует. Хочу поню живую — на тебе поню. Хочу лодку — на тебе всамделишную лодку. Как есть ни
в чем, ни
в чем отказу…
В это время мимо них
прошел Лаптев; он вел Лу-шу, отыскивая место для кадрили. Девушка шла сквозь
строй косых и завистливых взглядов с гордой улыбкой на губах. Раиса Павловна опять испытывала странное волнение и боялась взглянуть на свою любимицу; по восклицанию Прейна она еще раз убедилась
в начинавшемся торжестве Луши.
И вот завтра его порют. Утром мы собрались во второй батальон на конфирмацию. Солдаты выстроены
в каре, — оставлено только место для прохода. Посередине две кучи длинных березовых розог, перевязанных пучками. Придут офицеры, взглянут на розги и выйдут из казармы на крыльцо. Пришел и Шептун. Сутуловатый, приземистый, исподлобья взглянул он своими неподвижными рыбьими глазами на
строй, подошел к розгам, взял пучок, свистнул им два раза
в воздухе и, бережно положив,
прошел в фельдфебельскую канцелярию.
Пятьдесят лет
ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он
строил высокие башни из костей побежденных народов; он разрушал жизнь, споря
в силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек — он хотел отнять у нее все жертвы — да издохнет она с голода и тоски!
— Порядки! Видел я давеча — идут тротуаром плотники и штукатуры. Вдруг — полицейский: «Ах вы, черти!» И прогнал их с тротуара.
Ходи там, где лошади
ходят, а то господ испачкаешь грязной твоей одежой…
Строй мне дом, а сам жмись
в ком…
Я начертил план школы на шестьдесят мальчиков, и земская управа одобрила его, но посоветовала
строить школу
в Куриловке,
в большом селе, которое было всего
в трех верстах от нас; кстати же, куриловская школа,
в которой учились дети из четырех деревень,
в том числе из нашей Дубечни, была стара и тесна, и по гнилому полу уже
ходили с опаской.
Высокий дом, широкий двор
Седой Гудал себе
построил…
Трудов и слез он много стоил
Рабам послушным с давних пор.
С утра на скат соседних гор
От стен его ложатся тени.
В скале нарублены ступени;
Они от башни угловой
Ведут к реке, по ним мелькая,
Покрыта белою чадрόй
Княжна Тамара молодая
К Арагве
ходит за водой.
Он целые дни
ходит в забытьи, целые дни
строит планы за планами и, наконец, делается до того подозрительным, что впадает почти
в ясновидение.
Все это промелькнуло и исчезло. Пыльные улицы, залитые палящим зноем; измученные возбуждением и почти беглым шагом на пространстве целой версты солдаты, изнемогающие от жажды; крик офицеров, требующих, чтобы все шли
в строю и
в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы
прошли еще версты две душным городом и пришли на выгон, отведенный нам под бивуак, я бросился на землю, совершенно разбитый и телом и душою.
Отважнейшие из них действовали
строем, располагаясь кучами
в толпах, где удобно было при содействии казака произвести натиск и смятение и во время суматохи обыскать чужие карманы, сорвать часы, поясные пряжки и повыдергать серьги из ушей; а люди более степенные
ходили в одиночку по дворам, жаловались на убожество, «сказывали сны и чудеса», предлагали привороты, отвороты и «старым людям секретные помочи из китового семени, вороньего сала, слоновьей спермы» и других снадобий, от коих «сила постоянная движет».
Купцу Иуде Петунникову место
в каторжных работах, а он
ходит среди бела дня по улицам и даже хочет
строить какой-то завод.
Тогда девушка или дама со стыда бы сгорела от такой мысли, и ни за что бы не поехала
в подобные места, где мимо одной лакузы-то
пройти — все равно, как сквозь
строй!
Бабка Авдотья, которая
построила постоялый двор, была старой веры, ее же сын и оба внука (отцы Матвея и Якова)
ходили в православную церковь, принимали у себя духовенство и новым образам молились с таким же благоговением, как старым; сын
в старости не ел мяса и наложил на себя подвиг молчания, считая грехом всякий разговор, а у внуков была та особенность, что они понимали писание не просто, а всё искали
в нем (крытого смысла, уверяя, что
в каждом святом слове должна содержаться какая-нибудь тайна.
Он не
ходил бы из угла
в угол, не хватал бы себя за голову и не
строил бы всевозможных планов, а предоставил бы всё жизни, которая мелет
в муку даже жёрновы.
Между членами организации пошел смутный шепот. До слуха Бейгуша как будто долетело слово «изменник». — Вся кровь хлынула ему
в голову. Удаляясь из собрания, он
прошел,
в некотором роде, сквозь
строй беспощадно-враждебных и холодно-презрительных взглядов.
А доктор Николай Николаевич
ходил, подражая кошке, по кругу, фыркал, мяукал и отряхивался по-кошачьему,
строя уморительные гримасы и приводя своими выходками
в полный восторг детишек.
— Да, — пробормотал студент
в раздумье. — Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели войны, играли роль, а теперь их и след простыл. Так и с нами будет. Теперь мы
строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а
пройдут тысячи две лег, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят после тяжелого труда, не останется и пыли.
В сущности, это ужасно!
— Давай
построим котятам домики, — предлагает Ваня. — Они будут жить
в разных домах, а кошка будет к ним
в гости
ходить…
Снег понемножку таял. Стояла холодная черно-белая слякоть. Ночи были непроглядно-темные. Вокруг хутора у нас
ходил патруль, на дворе и у ворот стояло по часовому. Но
в двух шагах не было ничего видно, и хунхузы легко могли подойти без выстрела к самому хутору. А они были теперь вооружены японскими винтовками, обучены
строю и производили наступление по всем правилам тактики.
Построили дом, вместимостью не меньше храма, покрыли его железом; даже загородили проходившую тут проезжую дорожку, чтобы ни конный, ни пеший не мешали делать что нужно, и вот что придумали: завести
в этой русской школе такого учителя, чтобы он за одну учительскую плату был тоже церковным сторожем, а кстати также был бы летом звонарем, подметал бы церковь и
ходил у дьякона, у батюшек и у старосты на посылках…
За что они на него злобствовали, — этого, я думаю, они и сами себе объяснить не могли; но только они как ощетинились, так и не приняли себе ни одного его благодеяния. Он, например,
построил им
в селе общую баню,
в которую всем можно было
ходить мыться, и завел школу,
в которой хотел обучать грамоте мальчиков и девочек; но крестьяне
в баню не стали
ходить, находя, что
в ней будто «ноги стынут», а о школе шумели: зачем нашим детям умнее отцов быть?
— Эх! пане, встали с кочетами, — сказал он с сердцем, перемешивая русские слова с польскими и белорусскими; так как жизнь его
прошла сквозь
строй трех народностей и ни на одной не установилась, то и
в речи его была подобная смесь.
Да и на самом деле гвардейские офицеры должны были позабыть свой прежний изнеженный образ жизни, приучить себя вставать рано, быть до света
в мундирах, перестать кутаться
в шубы и муфты, разъезжать, по примеру вельмож,
в каретах с егерями и гайдуками, но наравне с солдатами должны были быть ежедневно
в строю,
ходить в одних мундирах пешком или ездить на извозчиках и на своих лошадях
в одиночку, и несмотря на зимнюю стужу и сильные морозы, учиться ружейным приемам и упражняться
в них
в присутствии самого государя.
Прошло около трех месяцев. Александр Васильевич продолжал усиленно заниматься и лишь один свободный час
в сутки просиживал у постели больной. Последней доставляло это необычайное наслаждение, но вместе с тем приносило и серьезный вред. Она волновалась и болтала без умолку. Как все чахоточные, она все
строила разные планы на будущее.
На другой день штабс-капитан Бородулин заявился
в госпиталь, сел на койку к фельдфебелю, а у того уже колбасная начинка наскрозь
прошла, — лежит, мух на потолке мысленно
в две шеренги
строит, ничего понять не может. Привскочил было с койки, ан ротный его придержал...
Прошел еще год. Царь основал свою постоянную резиденцию
в Александровской слободе, которая
в короткое время обратилась
в город и торговый центр, и туда стали стекаться со всех сторон земли русской купцы со своими товарами,
строить дома и открывать лавки.
— Зарудин, пожалуй, и прав, — заметил Антон Антонович, — но
в сущности, что нам теперь до этого за дело — жива или не жива Екатерина Петровна Бахметьева, да притом еще замужняя? Что может изменить она
в строе жизни Николая Павловича?.. Тогда дело другое, а теперь, по-моему, нет основания волноваться…
Прошло пятнадцать лет, нельзя же теперь перетряхивать старые истории.