Неточные совпадения
— Que la personne qui est arrivée la dernière, celle qui demande, qu’elle sorte! Qu’elle sorte! [Пусть тот, кто пришел последним, тот, кто спрашивает, пусть он
выйдет. Пусть
выйдет!] — проговорил
Француз, не открывая глаз.
—
Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не взяв ни одного из них, она не кивнула головой на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я не в ладу, не в ладу сама с собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и
выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из страны, где вешают, в страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
Райский пошел опять туда, где оставил мальчишек. За ним шел и Марк. Они прошли мимо того места, где купался Шарль. Райский хотел было пройти мимо, но из кустов, навстречу им,
вышел француз, а с другой стороны, по тропинке, приближалась Ульяна Андреевна, с распущенными, мокрыми волосами.
Вечером я предложил в своей коляске место
французу, живущему в отели, и мы отправились далеко в поле, через С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту, в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому на музыку. На площади, кругом сквера, стояли экипажи. В них сидели гуляющие. Здесь большею частью гуляют сидя. Я не последовал этому примеру,
вышел из коляски и пошел бродить по площади.
Я заметил ему, что немцы — страшные националисты, что на них наклепали космополитизм, потому что их знали по книгам. Они патриоты не меньше
французов, но
французы спокойнее, зная, что их боятся. Немцы знают невыгодное мнение о себе других народов и
выходят из себя, чтоб поддержать свою репутацию.
Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные, не евши, взошли мы в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть; не прошло часу, наши люди с улицы кричат: «
Выходите,
выходите, огонь, огонь!» — тут я взяла кусок равендюка с бильярда и завернула вас от ночного ветра; добрались мы так до Тверской площади, тут
французы тушили, потому что их набольшой жил в губернаторском доме; сели мы так просто на улице, караульные везде ходят, другие, верховые, ездят.
Французы, замкнутые в своей культуре, сказали бы, что они находятся в стадии высокой культуры (цивилизации), русские же еще не
вышли из стадии «природы», то есть варварства.
— Вот хоть взять конфеты, которые «ландрин» зовут… Кто Ландрин? Что монпансье? Прежде это монпансье наши у
французов выучились делать, только продавали их в бумажках завернутые во всех кондитерских… А тут вон Ландрин… Тоже слово будто заморское, что и надо для торговли, а
вышло дело очень просто.
Считалось особым шиком, когда обеды готовил повар-француз Оливье, еще тогда прославившийся изобретенным им «салатом Оливье», без которого обед не в обед и тайну которого не открывал. Как ни старались гурманы, не
выходило: то, да не то.
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера,
француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет
вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Странная
вышла экспедиция
французов в Италию. Вообще все довольно сложно делается. [Пущин возмущается «помощью» французского президента Людовика-Наполеона (Наполеон III) римскому папе (в июле 1849 г.) в подавлении итальянского национально-освободительного движения.]
— Но ведь это логически
выходит из всех твоих заявлений! Подумай только: тебя спрашивают, имеет ли право
француз любить свое отечество? а ты отвечаешь:"Нет, не имеет, потому что он приобрел привычку анализировать свои чувства, развешивать их на унцы и граны; а вот чебоксарец — тот имеет, потому что он ничего не анализирует, а просто идет в огонь и в воду!"Стало быть, по-твоему, для патриотизма нет лучшего помещения, как невежественный и полудикий чебоксарец, который и границ-то своего отечества не знает!
Посмотрите лучше на этого 10-летнего мальчишку, который в старом — должно быть, отцовском картузе, в башмаках на босу ногу и нанковых штанишках, поддерживаемых одною помочью, с самого начала перемирья
вышел за вал и всё ходил по лощине, с тупым любопытством глядя на
французов и на трупы, лежащие на земле, и набирал полевые голубые цветы, которыми усыпана эта роковая долина.
— Плохо, ваше благородие: одолевает
француз, — так дурно бьет из-за шанцов, да и шабаш, а в поле не
выходит.
— Преудивительного
француза я себе, способного к детям, достала: так говорлив, что сам не помнит, о чем, как скворец, болтает, и
выходит от него практика языка большая, а мыслей никаких, и притом вежлив и со двора без спроса не ходит.
Когда казак
вышел из избы, проезжий скинул с себя сюртук и остался в коротком зеленом спензере с золотыми погончиками и с черным воротником; потом, вынув из бокового кармана рожок с порохом, пару небольших пистолетов, осмотрел со вниманием их затравки и подсыпал на полки нового пороха. Помолчав несколько времени, он спросил хозяйку, нет ли у них в деревне
французов.
Через местечко проводили ежедневно целые колонны пленных неприятелей, и лишь только начинало смеркаться, я
высылал на улицу Афоньку приглашать ко мне всех отсталых
французов, которые, не находя приюта, бродили, как тени, взад и вперед по улице.
Но что я говорю? если одна только рота французских солдат
выйдет из России, то и тогда
французы станут говорить и печатать, что эта горсть бесстрашных, этот священный легион не бежал, а спокойно отступил на зимние квартиры и что во время бессмертной своей ретирады [отступления (франц.)] беспрестанно бил большую русскую армию; и нет сомнения, что в этом хвастовстве им помогут русские, которые станут повторять вслед за ними, что климат, недостаток, стечение различных обстоятельств, одним словом, все, выключая русских штыков, заставило отступить французскую армию.
— Кой черт! что это за герольда [вестника (нем.)]
выслали к нам
французы? Уж нет ли у них конных тамбурмажоров?
Через неделю Рославлев совсем выздоровел, и когда наступил день сдачи крепости, то он отправился вместе со всем штабом вслед за главнокомандующим к Оливским воротам, которыми должны были
выходить из Данцига военнопленные
французы.
— Говорят… не дай господи согрешить напрасно! — продолжал Шурлов, понизив голос. — Говорят, будто бы старая-то барыня хочет
выйти замуж за этого
француза.
Чрез несколько минут обед кончился. Офицер закурил сигарку и сел опять возле окна; Степан Кондратьевич, поглядывая на него исподлобья,
вышел в другую комнату; студенты остались в столовой; а Зарецкой, предложив бокал шампанского
французу, который в свою очередь потчевал его лафитом, завел с ним разговор о политике.
— А если это
французы? Нет, брат, в военное время дремать не надобно. Ефрейтор! скажи также дежурному по роте, чтоб люди были на всякой случай в готовности и при первой тревоге
выходили бы все на сборное место.
— Я
вышел сегодня из Перервы, а куда иду, еще сам не знаю. Вот изволите видеть, господин офицер: меня забирает охота подраться также с
французами.
Я прочел ее историю в одной сентиментальной и, может быть, лживой книге, у Ламартина; из ложного пафоса болтливого и любующегося своим языком и манерой
француза для меня ясно и отчетливо
вышла чистая фигура девушки — фанатика добра.
Француз решительно струсил; действительно, все это было очень похоже на правду, а стало быть,
выходило, что я и в самом деле был в силах затеять историю.
Я подозреваю, что у него вчера вечером
вышла с
французом какая-то жаркая контра. Они долго и с жаром говорили о чем-то, запершись.
Француз ушел как будто чем-то раздраженный, а сегодня рано утром опять приходил к генералу — и вероятно, чтоб продолжать вчерашний разговор.
Вы образовывались совершенно под другими условиями, вы, может быть, подобно Онегину,
выйдя из-под ферулы вертлявого, но с прекрасными манерами
француза, еще с семнадцати лет, вероятно, сделались принадлежностью света и балов.
В русском переводе она
вышла в 1831–1832 гг. в Петербурге под названием «Жизнь Наполеона Бонапарта, императора
французов».], написанной слишком рано.
Французы и англичанин из себя
выходят — злятся, а я очень рад.
Через два дня все почти
французы оправились и, одетые в русские матросские костюмы и пальто,
выходили на палубу и скоро сделались большими приятелями наших матросов, которые ухитрялись говорить с
французами на каком-то особенном жаргоне и, главное, понимать друг друга.
В зале было прохладно. В настежь открытые большие окна врывался чудный аромат от цветника, разбитого в саду. Все шумно стали рассаживаться и заказывать себе блюда. Так как вкусы у моряков были разнообразные, то хозяину-французу пришлось обходить каждого и запоминать, кто чего желает. Расторопные лакеи-канаки в своих белых куртках и шароварах бесшумно
выходили, получая приказания хозяина на канацком языке.
И, сделав рукой трагический жест,
француз манерно бросает на стол салфетку и с достоинством
выходит.
Плотников я посещал не раз во время самой стройки, еще до открытия выставки (1 апреля). И около избы у меня
вышел забавный разговор с четой
французов, пришедших также поглазеть на этих"moujiks". Эта чета оказалась: комик Лемениль и его жена, оба бывшие артисты труппы Михайловского театра. Я сейчас же узнал их и воспользовался случаем высказать мое уважение таланту и мужа и жены — превосходной комической"старухи".
Француз последовал за мной. Мы
вышли на Гороховую, и, о ужас, перед глазами моими замелькали вывески разных Шульцев, Миллеров, Мейеров, Марксов. Я зажмурился и храбро шел вперед, но вдруг наткнулся на кого-то.
В деревне Полковичах, когда шайка остановилась для отдыха, Антоний собрал крестьян у корчмы,
вышел к ним с речью подобною произнесенной в Новоселье, но исправленною и дополненною следующими словами: «Ваш царь уже семь лет обманывает вас вольностью;
французы уже в Минске.
Выйдя на другой день в коридор гостиницы, Николай Герасимович встретился с ее хозяином, живым и юрким, не то
французом не то евреем, г. Ласаль.
Между прочим молодая девушка рассказала Николаю Герасимовичу, что в их доме, наверху, затевается свадьба: дочь хозяина дома
выходит замуж за
француза, который приехал в Милан на неделю, но влюбился в Веронику, так звали дочь домохозяина, и сделал ей предложение. После свадьбы молодые уезжают в Париж.
Тетка моя по матери, образованнейшая женщина своего времени, переписывавшаяся с французскими эмигрантами,
вышла замуж за князя Пошлепкина, через год бросила его и, связавшись с
французом парикмахером, убежала за границу.
Прошло около года, поверенный
выслал деньги из имения и уведомил, что подходящий покупатель наклевывается; о тетушке же Ираиде Александровне известил, что она умерла вскоре после бегства
французов из Москвы, в которой она оставалась, и что дом уцелел.
Только что я
вышел от нее на подъезд, француз-фертик (это сбоку припека-то) сейчас за мной.
Как ни лестно было
французам обвинять зверство Растопчина, и русским обвинять злодея Бонапарта, или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого
выйдут хозяева, и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей.
— Мы
французам худого не делаем, — сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. — Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… — На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика,
вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтоб его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
— На чтò же ему остатки-то? — сказал Каратаев. — Нам подверточки-то важные бы
вышли. Ну, да Бог с ним. — И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из-за пазухи сверточек обрезков, и не глядя на него, подал
французу. — Эх ма! — проговорил Каратаев и пошел назад.
Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что-то сказал ему...
Уже поздно ночью они вместе
вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два
француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Рассказывали о том, что
французов и даже всех иностранцев Растопчин
выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении.
Генерал по доброте и простоте тоже был не хуже
француза, но, кроме того, он был и человек могущественный и устроил всех четырех ребятишек Зинаиды Павловны, а зато и его дитя было прекрасно выкормлено, но незадолго перед тем временем, когда ребенка надо было отнимать от груди, генеральша уехала в Ниццу к больному отцу, а генерал сам наблюдал за порядком в детской, и результатом этого
вышло, что бедная Зинаида Павловна опять пострадала, подпав своей ужасной судьбе, которая не хотела дозволить, чтобы ей хоть что-нибудь сошло без последствий.
Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на
французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего кроме путаницы не
выйдет из этого против его воли начатого сражения и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Наташа не следовала тому золотому правилу, проповедываемому умными людьми, в особенности
французами, и состоящему в том, что девушка,
выходя замуж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты, должна еще более чем в девушках заниматься своею внешностью, должна прельщать мужа так же, как она прельщала не мужа.
Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенною подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых
выходят жители, но что
французы их не трогают.