Неточные совпадения
Он снова
молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке,
учитель беседует сам с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас
учитель скажет что-то о матери, о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но
учитель говорил...
Они
молча шли по дорожке. Ни от линейки
учителя, ни от бровей директора никогда в жизни не стучало так сердце Обломова, как теперь. Он хотел что-то сказать, пересиливал себя, но слова с языка не шли; только сердце билось неимоверно, как перед бедой.
В эту неделю ни один серьезный
учитель ничего от него не добился. Он сидит в своем углу, рисует, стирает, тушует, опять стирает или
молча задумается; в зрачке ляжет синева, и глаза покроются будто туманом, только губы едва-едва заметно шевелятся, и в них переливается розовая влага.
— У всякого своя идея, — смотрел я в упор на
учителя, который, напротив,
молчал и рассматривал меня с улыбкой.
— Тише,
молчать, — отвечал
учитель чистым русским языком, —
молчать, или вы пропали. Я — Дубровский.
Эта простая фраза разрушила все старания украинца —
учителя. Когда после этого Буткевич по — украински заговаривал со мною о «Чуприне та Чортовусе», то я потуплялся, краснел, замыкался и
молчал.
Молчите, скаредные
учители, вы есте наемники мучительства; оно, проповедуя всегда мир и тишину, заключает засыпляемых лестию в оковы.
Я решительно замялся, не сказал ни слова больше и чувствовал, что ежели этот злодей-учитель хоть год целый будет
молчать и вопросительно смотреть на меня, я все-таки не в состоянии буду произнести более ни одного звука.
Учитель минуты три смотрел на меня, потом вдруг проявил в своем лице выражение глубокой печали и чувствительным голосом сказал Володе, который в это время вошел в комнату...
— Кажется, я их здесь на окне давеча видела, — встала она из-за стола, пошла, отыскала ножницы и тотчас же принесла с собой. Петр Степанович даже не посмотрел на нее, взял ножницы и начал возиться с ними. Арина Прохоровна поняла, что это реальный прием, и устыдилась своей обидчивости. Собрание переглядывалось
молча. Хромой
учитель злобно и завистливо наблюдал Верховенского. Шигалев стал продолжать...
Но она осеклась; на другом конце стола явился уже другой конкурент, и все взоры обратились к нему. Длинноухий Шигалев с мрачным и угрюмым видом медленно поднялся с своего места и меланхолически положил толстую и чрезвычайно мелко исписанную тетрадь на стол. Он не садился и
молчал. Многие с замешательством смотрели на тетрадь, но Липутин, Виргинский и хромой
учитель были, казалось, чем-то довольны.
Во время дороги они мало разговаривали, и то заводил речи только Николай Афанасьевич. Стараясь развлечь и рассеять протопопа, сидевшего в молчании со сложенными на коленях руками в старых замшевых перчатках, он заговаривал и про то и про другое, но Туберозов
молчал или отзывался самыми краткими словами. Карлик рассказывал, как скучал и плакал по Туберозове его приход, как почтмейстерша, желая избить своего мужа, избила Препотенского, как
учитель бежал из города, гонимый Бизюкиной, — старик все отмалчивался.
Нет, любезнейший Григорий Михайлович, будемте посмирнее да потише: хороший ученик видит ошибки своего
учителя, но
молчит о них почтительно; ибо самые эти ошибки служат ему в пользу и наставляют его на прямой путь.
Придет к
учителю, сядет и
молчит, и как будто что-то высматривает.
Все детишки бойкие, но иные из них — не по возрасту солидны и задумчивы, держатся около
учителя и
молчат.
По вечерам к Михайле рабочие приходили, и тогда заводился интересный разговор:
учитель говорил им о жизни, обнажая её злые законы, — удивительно хорошо знал он их и показывал ясно. Рабочие — народ молодой, огнём высушенный, в кожу им копоть въелась, лица у всех тёмные, глаза — озабоченные. Все до серьёзного жадны, слушают
молча, хмуро; сначала они казались мне невесёлыми и робкими, но потом увидал я, что в жизни эти люди и попеть, и поплясать, и с девицами пошутить горазды.
Но Кувалда
молчал. Он стоял между двух полицейских, страшный и прямой, и смотрел, как
учителя взваливали на телегу. Человек, державший труп под мышки, был низенького роста и не мог положить головы
учителя в тот момент, когда ноги его уже были брошены в телегу. С минуту
учитель был в такой позе, точно он хотел кинуться с телеги вниз головой и спрятаться в земле от всех этих злых и глупых людей, не дававших ему покоя.
Тогда Тяпа, успокоенный, забивался куда-нибудь в угол, где чинил свои лохмотья или читал Библию, такую же старую и грязную, как сам он. Он вылезал из своего угла, когда
учитель читал газету. Тяпа
молча слушал всё, что читалось, и глубоко вздыхал, ни о чем не спрашивая. Но когда, прочитав газету,
учитель складывал ее, Тяпа протягивал свою костлявую руку и говорил...
— Эх, Тяпа, — тоскливо воскликнул
учитель, — это — верно! И народ — верно!.. Он огромный. Но — я ему чужой… и — он мне чужой… Вот в чем трагедия. Но — пускай! Буду страдать… И пророков нет… нет!.. Я действительно говорю много… и это не нужно никому… но — я буду
молчать… Только ты не говори со мной так… Эх, старик! ты не знаешь… не знаешь… не можешь понять.
— Это, брат, нелепо! — сказал ротмистр, тихонько приглаживая рукой растрепанные волосы неподвижного
учителя. Потом ротмистр прислушался к его дыханию, горячему и прерывистому, посмотрел в лицо, осунувшееся и землистое, вздохнул и, строго нахмурив брови, осмотрелся вокруг. Лампа была скверная: огонь в ней дрожал, и по стенам ночлежки
молча прыгали черные тени. Ротмистр стал упорно смотреть на их безмолвную игру, разглаживая себе бороду.
По стенам ночлежки всё прыгали тени, как бы
молча борясь друг с другом. На нарах, вытянувшись во весь рост, лежал
учитель и хрипел. Глаза у него были широко открыты, обнаженная грудь сильно колыхалась, в углах губ кипела пена, и на лице было такое напряженное выражение, как будто он силился сказать что-то большое, трудное и — не мог и невыразимо страдал от этого.
— Нет, не понравилось, — отвечает
учитель. Тон его так внушительно серьезен, что публика
молчит.
Когда Иисуса увели, вышел из-за деревьев притаившийся Петр и в отдалении последовал за
учителем. И, увидя впереди себя другого человека, шедшего
молча, подумал, что это Иоанн, и тихо окликнул его...
— Что ж вы
молчите? — сказал ему
учитель. — Говорите урок.
Старик
молча прошелся несколько раз по комнате. Он словно бы сосредоточивался, словно бы внутренно приготовлялся, решаясь на что-то важное, большое и наконец стал пред
учителем, спокойно и твердо глядя ему в глаза.
— Ты что? — закричал он на Филипка. Филипок ухватился за шапку и ничего не говорил. — Да ты кто? — Филипок
молчал. — Или ты немой? — Филипок так напугался, что говорить не мог. — Ну так иди домой, коли говорить не хочешь. — А Филипок и рад бы что сказать, да в горле у него от страха пересохло. Он посмотрел на
учителя и заплакал. Тогда
учителю жалко его стало. Он погладил его по голове и спросил у ребят, кто этот мальчик.
Любаша
молчала. Она подошла к кафедре, когда остальные посетители уходили, и спросила
учителя...
И пошли выкладывать. Секретарь старательно записывал, что рассказывали мужики.
Учитель сидел понурившись и
молчал.