Неточные совпадения
Заря, быстро изменяя цвета свои, теперь окрасила
небо в тон старой, дешевенькой олеографии, снег как бы покрылся пеплом и уже не блестел.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый
в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат
неба и две звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим
тоном...
Покручивая бородку, он осматривал стены комнаты, выкрашенные
в неопределенный, тусклый
тон; против него на стене висел этюд маслом, написанный резко, сильными мазками: сочно синее
небо и зеленоватая волна, пенясь, опрокидывается на оранжевый песок.
Все погрузилось
в сон и мрак около него. Он сидел, опершись на руку, не замечал мрака, не слыхал боя часов. Ум его
утонул в хаосе безобразных, неясных мыслей; они неслись, как облака
в небе, без цели и без связи, — он не ловил ни одной.
Плывите скорей сюда и скажите, как назвать этот нежный воздух, который, как теплые волны, омывает, нежит и лелеет вас, этот блеск
неба в его фантастическом неописанном уборе, эти цвета, среди которых
утопает вечернее солнце?
Денное
небо не хуже ночного. Одно облако проходит за другим и медленно
тонет в блеске небосклона. Зори горят розовым, фантастическим пламенем, облака здесь, как и
в Атлантическом океане, группируются чудными узорами.
Часов
в семь утра мгновенно стихло, наступила отличная погода. Следующая и вчерашняя ночи были так хороши, что не уступали тропическим. Какие нежные
тоны — сначала розового, потом фиолетового, вечернего
неба! какая грациозная, игривая группировка облаков! Луна бела, прозрачна, и какой мягкий свет льет она на все!
— Не потрафил и тут! А я-то думал тебя даже литературным изложением прельстить: эта «осанна»-то
в небе, право, недурно ведь у меня вышло? Затем сейчас этот саркастический
тон а la Гейне, а, не правда ли?
Я дал распоряжение перенести лестницу на два пролета вперед; она поползла вверх. Я полюбовался голубым
небом, и через минуту,
утопая выше колен
в грязи и каких-то обломках и переползая уличные отбросы, мы зашагали дальше.
Земля все больше проступает из-под зелени своей чернотой,
в небе господствуют холодные
тоны…
Погода нас недолго баловала, и вскоре
небо стало заволакиваться тучами. Подвигались мы теперь медленно. На западных склонах Сихотэ-Алиня снега оказались гораздо глубже, чем
в бассейне рек Тумнина. Собаки
тонули в них, что
в значительной степени затрудняло наше передвижение. К вечеру мы вышли на какую-то речку, ширина ее была не более 6–8 метров. Если это Хунгари, значит, мы попали
в самое верховье ее и, значит, путь наш до Амура будет длинный и долгий.
Вечером солнце село по всем правилам искусства: оно точно
утонуло золотым шаром
в пылавшем море крови, разливая по
небу столбы колебавшихся розовых теней.
Детство, юность — это великие источники идеализма! Осень все больше вступала
в свои права.
Небо все чаще заволакивалось тучами, окрестности
тонули в туманном сумраке; потоки дождя шумно лились на землю, отдаваясь однообразным и грустным гулом
в подземельях.
Перенесите меня
в Швейцарию,
в Индию,
в Бразилию, окружите какою хотите роскошною природой, накиньте на эту природу какое угодно прозрачное и синее
небо, я все-таки везде найду милые мне серенькие
тоны моей родины, потому что я всюду и всегда ношу их
в моем сердце, потому что душа моя хранит их, как лучшее свое достояние.
Секретарь Экзархатов, бывший свидетель этой сцены и очень уж, кажется, скромный человек, не утерпел и, пришедши
в правление, рассказал, как председатель прижимал руку к сердцу, возводил глаза к
небу и уверял совершенно
тоном гоголевского городничего, что он сделал это «по неопытности, по одной только неопытности», так что вице-губернатору, заметно, сделалось гадко его слушать.
И не думал; это всё для того, что когда он уже совсем
утопал и захлебывался, то пред ним мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и
в этой льдинке отразилась Германия или, лучше сказать,
небо Германии, и радужною игрой своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая, «помнишь, скатилась из глаз твоих, когда мы сидели под изумрудным деревом и ты воскликнула радостно: „“Нет преступления!” “„Да, — сказал я сквозь слезы, — но коли так, то ведь нет и праведников”.
В эти минуты светозарный Феб быстро выкатил на своей огненной колеснице еще выше на
небо; совсем разредевший туман словно весь пропитало янтарным
тоном. Картина обагрилась багрецом и лазурью, и
в этом ярком, могучем освещении, весь облитый лучами солнца,
в волнах реки показался нагой богатырь с буйною гривой черных волос на большой голове. Он плыл против течения воды, сидя на достойном его могучем красном коне, который мощно рассекал широкою грудью волну и сердито храпел темно-огненными ноздрями.
Живая ткань облаков рождает чудовищ, лучи солнца вонзаются
в их мохнатые тела подобно окровавленным мечам; вот встал
в небесах тёмный исполин, протягивая к земле красные руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное тело, возникает
в облаках синий змий и
тонет, сгорает
в реке пламени; выросли сумрачные горы, поглощая свет и бросив на холмы тяжкие тени; вспыхнул
в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную землю, точно говоря...
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень,
тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними
небо, которое
в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко
утопая в холодной высоте мутного
неба, над прозрачною грядою перистых облаков; облака чуть окрашены
в розоватые краски и тихо сгорают
в огне первого луча, а на спокойном лоне моря их отражения, точно перламутр, всплывший из синей глубины вод.
Они возвращались из
затона после осмотра пароходов и, сидя
в огромном и покойном возке, дружелюбно и оживленно разговаривали о делах. Это было
в марте: под полозьями саней всхлипывала вода, снег почти стаял, солнце сияло
в ясном
небе весело и тепло.
Вот вся стая их кажется неподвижно стоящей
в пустыне
неба и, все уменьшаясь,
тонет в ней.
Ида знала эту доску, знала, что за нею несколько выше скоро выдвинется другая, потом третья, и каждая будет выдвигаться одна после другой, и каждая будет, то целыми
тонами, то полутонами светлей нижней, и, наконец, на самом верху, вслед за полосами, подобными прозрачнейшему розовому крепу, на мгновение сверкнет самая странная — белая, словно стальная пружина, только что нагретая
в белокалильном пламени, и когда она явится, то все эти доски вдруг сдвинутся, как легкие дощечки зеленых жалюзи
в окне опочивального покоя, и плотно закроются двери
в небо.
Безотраднейшая картина: горсть людей, оторванных от света и лишенных всякой тени надежд на лучшее будущее,
тонет в холодной черной грязи грунтовой дороги. Кругом все до ужаса безобразно: бесконечная грязь, серое
небо, обезлиственные, мокрые ракиты и
в растопыренных их сучьях нахохлившаяся ворона. Ветер то стонет, то злится, то воет и ревет.
— Если он не взят за правдолюбие живой на
небо, то он, очевидно,
утонул в бездне моря.
Мы не будем ничего выписывать из дидактических статей, потому что нового
в них ничего нет; те же самые стремления, какие мы уже показали, выражаются и здесь, только нравоучительным
тоном, то
в рассуждениях о необходимости добродетели, то
в похвалах добрым людям, которые, однако же, очень редко являются
в действии живыми, то
в обращениях к совести, к
небесам, к Минерве российской и пр.
Уже художник начинал мало-помалу заглядываться на
небо, озаренное каким-то прозрачным, тонким, сомнительным светом, и почти
в одно время излетали из уст его слова: «Какой легкий
тон!», и слова: «Досадно, черт побери!» И он, поправляя портрет, беспрестанно съезжавший из-под мышек, ускорял шаг.
Долго еще Варвара Александровна говорила
в том же
тоне. Она на этот раз была очень откровенна. Она рассказала историю одной молодой девушки, с прекрасным, пылким сердцем и с умом образованным, которую родители выдали замуж по расчету, за человека богатого, но отжившего, желчного,
в котором только и были две страсти: честолюбие и корысть, — и эта бедная девушка, как южный цветок, пересаженный из-под родного
неба на бедный свет оранжереи, сохнет и вянет с каждым днем.
Все это
тонуло в море слез и чувствительным душам представлялось злом, вопиющим на
небо.
Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как
небо, меняя
тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако
в штанах!
Запад пылал целым пожаром ярко-пурпуровых и огненно-золотых красок; немного выше эти горячие
тона переходили
в дымно-красные, желтые и оранжевые оттенки, и только извилистые края прихотливых облаков отливали расплавленным серебром; еще выше смугло-розовое
небо незаметно переходило
в нежный зеленоватый, почти бирюзовый цвет.
Когда мой ближний
утопалВ волнах существенного горя —
То гром
небес, то ярость моря
Я добродушно воспевал.
То, взвившись на
небо стрелой,
Тонула в пламенных лучах…
Маленький захолустный городишко уже спал. Не было прохожих на улице. Где-то недалеко за забором лаяла лениво, от нечего делать, собака. Сгущались прозрачные, зеленые, апрельские сумерки;
небо на западе было нежно-зеленое, и
в голых ветках деревьев уже чувствовался могучий темно-зеленый весенний
тон.
Клонится к западу солнце, луч за лучом погашая. Алое тонкое облако под ним разостлалось. Шире и шире оно расстилается,
тонет в нем солнце, и сумрак на
небо восходит, черным покровом лес и поля одевая… Ночь, последняя ночь хмелевая!
Он стоял и слушал, как переливались эти звуки, как окрылялись они парящею
в небеса силой, словно грозно молящие стоны и вопли целого народа, и как потом стали стихать, стихать понемногу, переходя
в более мягкие, нежные
тоны — и вдруг, вместе с этим переходом, раздался страстно-певучий, густой и полный контральто Цезарины...
На
небе брезжит утренняя заря. Холодно… Ямщики еще не выехали со двора, но уж говорят: «Ну, дорога, не дай господи!» Едем сначала по деревне… Жидкая грязь,
в которой
тонут колеса, чередуется с сухими кочками и ухабами; из гатей и мостков, утонувших
в жидком навозе, ребрами выступают бревна, езда по которым у людей выворачивает души, а у экипажей ломает оси…
Западный край
неба уже нежился
в закатном сиянии, над снежными полями кое-где розовел туман, и теневые склоны гор покрылись мягкими фиолетовыми
тонами.
День только что кончился. Уже на западе порозовело
небо и посинели снега, горные ущелья тоже окрасились
в мягкие лиловые
тона, и мелкие облачка на горизонте зарделись так, как будто они были из расплавленного металла, более драгоценного, чем золото и серебро. Кругом было тихо; над полыньей опять появился туман. Скоро, очень скоро зажгутся на
небе крупные звезды, и тогда ночь вступит
в свои права.
В это время я увидел удэхейца Маха, бегущего к нам по льду реки. Он был чем-то напуган.
На другой день первое, что мне бросилось
в глаза, это серое
небо, покрытое слоистыми тучами. Отдаленные горы
тонули в туманной мгле. Там шел снег.
A за ними далеко — синяя же река. И над ними синело все
в осенних мягких
тонах высокое
небо… Они были еще там, далеко,
в нескольких верстах от позиций, занятых передовым сербским отрядом, но по этой медленно придвигающейся огромной массе артиллерии, пехоты и конницы можно было угадать, какая страшная сила готовилась обрушиться на ничтожный по численности сербский передовой отряд.
Ей становилось тогда легко, радостно; какой-то дивный восторг согревал ее; казалось ей, душа ее расправляла огненные крылья, чтобы скорее понестись
в это
небо и
утонуть в нем…
Потух солнечный луч за деревней,
утонул в голубовато-хрустальном озере. Запахло сильнее цветами, первыми ландышами из леса, птицы прокричали
в последний раз свой привет перед ночью, и все уснуло, затихло, замолкло до утра. На
небе зажглась ночная звездочка, яркая, нарядная и красивая. Галя сидела у оконца, глядела на звездочку и вспоминала, как она с мамой часто сидела по вечерам у порога хатки и любовалась звездочками. А маме становилось все хуже да хуже. Она и кашляла-то глуше, и дышала слабее.
Василий Васильевич напряг все свои усилия, вскочил на ноги и бросился из каюты. Он выскочил на барку, спрыгнул на лед реки и побежал, не зная сам куда и зачем. Ветер бил ему
в лицо, поднималась вьюга —
небо заволокло тучами, ноги порой до колен
утопали в снегу, но он, видимо, не обращал на это внимания и бежал все быстрее и быстрее.
Ночь всю держит стужа, и к рассвету она даже еще более злится и грозит днем самым суровым, но чуть лишь Феб выкатит на
небо в своей яркой колеснице, — все страхи и никнут:
небо горит розовыми
тонами,
в воздухе так все и заливает нежная, ласкающая мягкость, снег на освещенных сторонах кровель под угревом улетает как пар.
Над террасой, спускающейся от храма Спасителя, стояла зимняя заря. Замоскворечье
утопало в сизо-розовой дымке; кое-где по
небу загорались звезды. Золоченые главы храма тоже розовели. Величавым простором дышала вся картина.
И все мне представляется почему-то поле и рожь. Закрою глаза и вижу ясно, как
в кинематографе: колышутся колосья, колышутся, колышутся… и жаворонок где-то звенит. Люблю я эту птичку за то, что не на земле поет она, не на деревьях, а только
в небе: летит и поет; другая непременно должна усесться с комфортом на веточке, оправиться и потом уже запеть
в тон с другими, а эта одна и
в небе: летит и поет! Но я уж поэтом становлюсь: вдруг ни с того ни с сего заговорил о жаворонке… а, все равно, только бы говорить!