Неточные совпадения
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она
слышала его шаги и голос и ждала
за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять
за доктором. Ему досадно было на жену
за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к
дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел
слышать.
Но
дверь тотчас же затворилась, и Вронский не
слышал конца фразы и каданса, но понял по грому рукоплесканий из-за
двери, что каданс кончился.
В пять часов скрип отворенной
двери разбудил его. Он вскочил и оглянулся. Кити не было на постели подле него. Но
за перегородкой был движущийся свет, и он
слышал ее шаги.
— Знаем все об вашем положении, все
услышали! — сказал он, когда увидел, что
дверь за ним плотно затворилась. — Ничего, ничего! Не робейте: все будет поправлено. Все станет работать
за вас и — ваши слуги! Тридцать тысяч на всех — и ничего больше.
— A вот и дождались, сударыня, — подхватил Василий Иванович. — Танюшка, — обратился он к босоногой девочке лет тринадцати, в ярко-красном ситцевом платье, пугливо выглядывавшей из-за
двери, — принеси барыне стакан воды — на подносе,
слышишь?.. а вас, господа, — прибавил он с какою-то старомодною игривостью, — позвольте попросить в кабинет к отставному ветерану.
Проверяя свое знание немецкого языка, Самгин отвечал кратко, но охотно и думал, что хорошо бы, переехав границу, закрыть
за собою какую-то
дверь так плотно, чтоб можно было хоть на краткое время не
слышать утомительный шум отечества и даже забыть о нем.
— Взяточку, —
слышите, Аннушка? Взяточку просят, — с радостью воскликнул Ястребов. — Значит, дело в шляпе! — И, щелкнув пальцами, он засмеялся сконфуженно, немножко пискливо. Захарий взял его под руку и увел куда-то
за дверь, а девица Обоимова, с неизменной улыбкой покачав головой, сказала Самгину...
— Брось сковороду, пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на
дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос, пошла к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены снять, и что она в первый раз об этом
слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался
за барышню…
Захар притворился, что не
слышит, и стал было потихоньку выбираться на кухню. Он уж отворил без скрипу
дверь, да не попал боком в одну половинку и плечом так задел
за другую, что обе половинки распахнулись с грохотом.
Захар, заперев
дверь за Тарантьевым и Алексеевым, когда они ушли, не садился на лежанку, ожидая, что барин сейчас позовет его, потому что
слышал, как тот сбирался писать. Но в кабинете Обломова все было тихо, как в могиле.
Не
услышишь филиппики с пеной на губах отсутствующему, не подметишь брошенного на тебя взгляда с обещанием и тебе того же, чуть выйдешь
за дверь.
И вдруг
за дверью услышала шаги и голос… бабушки! У ней будто отнялись руки и ноги. Она, бледная, не шевелясь, с ужасом слушала легкий, но страшный стук в
дверь.
Иногда бросало так, что надо было крепко ухватиться или
за пушечные тали, или
за первую попавшуюся веревку. Ветер между тем завывал больше и больше. У меня
дверь была полуоткрыта, и я
слышал каждый шум, каждое движение на палубе:
слышал, как часа в два вызвали подвахтенных брать рифы, сначала два, потом три, спустили брам-реи, а ветер все крепче. Часа в три утра взяли последний риф и спустили брам-стеньги. Начались сильные размахи.
Еще поднимаясь по лестнице, Нехлюдов
слышал из-за
дверей звуки какой-то сложной бравурной пьесы, разыгрываемой на фортепьяно.
Когда они поднялись на вторую площадку лестницы, Половодов повернул к
двери, которая вела в кабинет хозяина. Из-за этой
двери и неслись крики, как теперь явственно
слышал Привалов.
Когда же мы ему сообщили, что Григорий видел отпертую
дверь раньше своего падения, а выходя из своей спальни,
слышал стонущего
за перегородкой Смердякова — Карамазов был воистину раздавлен.
Вот его
за это и присудили… то есть, видишь, ты меня извини, я ведь передаю сам, что
слышал, это только легенда… присудили, видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров (у нас ведь теперь на километры), и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские
двери и все простят…
Услышав стрельбу, Олентьев решил, что мы подверглись нападению хунхузов. Оставив при лошадях 2 коноводов, он с остальными людьми бросился к нам на выручку. Наконец стрельба из ближайшей к нам фанзы прекратилась. Тогда Дерсу вступил с корейцами в переговоры. Они ни
за что не хотели открывать
дверей. Никакие увещевания не помогли. Корейцы ругались и грозили возобновить пальбу из ружей.
Только что мы зажгли свечу под стулом, чтобы снаружи не было видно, и принялись
за наш ночной завтрак, раздался стук в наружную
дверь; не тот стук, который своей слабостью просит солдата отпереть, который больше боится, что его
услышат, нежели то, что не
услышат; нет, это был стук с авторитетом, приказывающий.
— Да ведь он же режиссер. Ну, пришлют ему пьесу для постановки в театре, а он сейчас же
за мной. Прихожу к нему тайком в кабинет.
Двери позатворяет,
слышу — в гостиной знакомые голоса, товарищи по сцене там, а я, как краденый.
Двери кабинета на ключ. Подает пьесу — только что с почты — и говорит...
В
дверях появляется Дитяткевич. Он
слышал смех и беспокойно оглядывает нас из-за
дверей, но пятна ему не видно. Это интересно. Едва он отходит, как несколько комков летят вдогонку
за первым, и скоро плеяда серых звезд располагается над креслом учителя.
Проходя близко мимо выходных
дверей на лестницу, он
услышал и заметил, что
за дверьми кто-то старается изо всех сил позвонить в колокольчик; но в колокольчике, должно быть, что-то испортилось: он только чуть-чуть вздрагивал, а звука не было.
— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в
дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу,
слышали?
За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада
слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то ни стало меня замуж
за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула
дверью и вышла.
И Алексей Сергеевич
слышал, как она перешла из будуара в спальню и затворила
за собой другую
дверь.
Они явились почти через месяц после тревожной ночи. У Павла сидел Николай Весовщиков, и, втроем с Андреем, они говорили о своей газете. Было поздно, около полуночи. Мать уже легла и, засыпая, сквозь дрему
слышала озабоченные, тихие голоса. Вот Андрей, осторожно шагая, прошел через кухню, тихо притворил
за собой
дверь. В сенях загремело железное ведро. И вдруг
дверь широко распахнулась — хохол шагнул в кухню, громко шепнув...
— Вы остаетесь? — я взялся
за ручку
двери. Ручка была медная, и я
слышал: такой же медный у меня голос.
Сперва я
услышал у себя
за дверью громкие голоса — и узнал ее голос, I, упругий, металлический — и другой, почти негнувшийся — как деревянная линейка — голос Ю. Затем
дверь разверзлась с треском и выстрелила их обеих ко мне в комнату. Именно так: выстрелила.
Бегом через знакомые полутесные гулкие комнаты — почему-то прямо туда, в спальню. Уже у
дверей схватился
за ручку и вдруг: «А если она там не одна?» Стал, прислушался. Но
слышал только: тукало около — не во мне, а где-то около меня — мое сердце.
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась
за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В это время
дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в темноту большую полосу туманного желтого света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов
услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
Он
слышал, как Николаев спросил в буфете рюмку коньяку и как он прощался с кем-то. Потом почувствовал мимо себя шаги Николаева. Хлопнула на блоке
дверь. И вдруг через несколько секунд он
услышал со двора
за своей спиной осторожный шепот...
Но только вдруг вслушиваюсь, и
слышу, что из-за этой циновочной
двери льется песня… томная-претомная, сердечнейшая, и поет ее голос, точно колокол малиновый, так
за душу и щипет, так и берет в полон.
Ежели вы нетерпеливый, горячий человек и попросите ее уйти, вы
услышите своим раздраженным, болезненным слухом, как она
за дверью будет покорно вздыхать и плакать и шептать какой-нибудь вздор вашему человеку.
Наскоро она становит его
за шкаф, а сама, забыв отпереть, бросается к своей пряже и прядет, прядет, не
слыша стука в
дверь своего мужа, с перепуга сучит нитку, которой у нее нет в руках, и вертит веретено, забыв поднять его с пола.
Теперь ни в одной из этих комнат не было видно ни души, но Дарьянов
слышал, что в сенях,
за дверью, кто-то сильно работает сечкой, а в саду, под окном, кто-то другой не то трет кирпич, не то пилит терпугом какое-то железо.
Все трое говорили
за дверью промеж себя, и я время от времени
слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины — безотносительно к ее репутации, — в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
— О нет, нет… Я буду в лесу в это время, никуда из хаты не выйду… Но я буду сидеть и все думать, что вот я иду по улице, вхожу в ваш дом, отворяю
двери, вхожу в вашу комнату… Вы сидите где-нибудь… ну хоть у стола… я подкрадываюсь к вам сзади тихонько… вы меня не
слышите… я хватаю вас
за плечо руками и начинаю давить… все крепче, крепче, крепче… а сама гляжу на вас… вот так — смотрите…
Вещун-сердце ее не выдержало: она чуяла, что со мной худо, и прилетела в город вслед
за дядей; дяде вдруг вздумалось пошутить над ее сантиментальностию. Увидев, что матушка въехала на двор и выходит из экипажа, он запер на крючок
дверь и запел «Святый Боже». Он ей спел эту отходную, и вопль ее, который я
слышал во сне, был предсмертный крик ее ко мне. Она грохнулась у
двери на землю и… умерла от разрыва сердца.
Петруха пошёл, не торопясь, громко стукая каблуками… Мальчики
слышали, как
за дверями он сказал горбуну...
Подойдя к
двери, я
услышал шум драки. Действительно, шло побоище. Как оказалось после, пятеро базарных торговцев и соборных певчих избивали пятерых актеров, и победа была на стороне первых. Прислуга и хозяин сочувствовали актерам, но боялись подступиться к буйствующим. Особенно пугал их огромного роста косматый буян, оравший неистовым басом. Я увидел тот момент свалки, когда этот верзила схватил
за горло прижатого к стене юношу, замахнулся над ним кулаком и орал: «Убью щенка!»
Раз я
слышал, как она
за дверью шепталась с моим доктором, и потом вошла ко мне с заплаканными глазами, — это плохой знак, — но я был растроган, и у меня стало на душе необыкновенно легко.
Вечером он снова зашел к Маякиным. Старика не было дома, и в столовой
за чаем сидела Любовь с братом. Подходя к
двери, Фома
слышал сиплый голос Тараса...
Коринкина. Пожалуйста, не заступайтесь. Вы здесь останетесь, конечно? Вот вам полчаса сроку для разговоров с Кручининой, впрочем, и четверти часа довольно. Потом заедете
за моими ботинками в магазин и в кондитерскую
за конфектами, и в двенадцать часов чтоб у меня, ни раньше, ни позже!
Слышите, в двенадцать часов! Если вы опоздаете хоть пять минут, то
дверь будет заперта для вас.
— Я тебе говорю, она сейчас была тут, вот тут. Она смотрела на меня и на тебя. Вот в лоб меня поцеловала, я еще и теперь чувствую, и сама
слышала, как
дверь за ней скрипнула. Ну, выйди, посмотри лучше, чем спорить.
Со вдовством бабушки отношения их с Ольгой Федотовной сделались еще короче, так как с этих пор бабушка все свое время проводила безвыездно дома. Ольга Федотовна имела светлую и уютную комнату между спальнею княгини Варвары Никаноровны и детскою,
двери между которыми всегда, и днем и ночью, были открыты, так что бабушка, сидя
за рабочим столиком в своей спальне, могла видеть и
слышать все, что делается в детской, и свободно переговариваться с Ольгой Федотовной.
Домна Осиповна заметно осталась очень довольна всем этим разговором; ей давно хотелось объяснить и растолковать себя Бегушеву, что и сделала она, как ей казалось, довольно искусно.
Услышав затем, что
дверь за Бегушевым заперли, Домна Осиповна встала, прошла по всем комнатам своей квартиры, сама погасила лампы в зале, гостиной, кабинете и скрылась в полутемной спальне.
Маша. Ах, как она одевается! Не то чтобы некрасиво, не модно, а просто жалко. Какая-то странная, яркая, желтоватая юбка с этакой пошленькой бахромой и красная кофточка. И щеки такие вымытые, вымытые! Андрей не влюблен — я не допускаю, все-таки у него вкус есть, а просто он так, дразнит нас, дурачится. Я вчера
слышала, она выходит
за Протопопова, председателя здешней управы. И прекрасно… (В боковую
дверь.) Андрей, поди сюда! Милый, на минутку!
Господин Голядкин
слышал ясно, как все, что ни было в зале, ринулось вслед
за ним, как все теснились, давили друг друга и все вместе, в голос, начинали повторять
за господином Голядкиным: «что это ничего; что не бойтесь, Яков Петрович, что это ведь старинный друг и знакомец ваш, Крестьян Иванович Рутеншпиц…» Наконец вышли на парадную, ярко освещенную лестницу; на лестнице была тоже куча народа; с шумом растворились
двери на крыльцо, и господин Голядкин очутился на крыльце вместе с Крестьяном Ивановичем.
Князь Абрезков. Невольным свидетелем неприятной сцены. Я бы желал не слыхать. Но, услыхав, считаю долгом сказать, что
слышал. Меня направили сюда, и у
двери я должен был дождаться выхода этих господ. Тем более что мои постукивания в
дверь были не слышны
за голосами очень громкими.