Неточные совпадения
Швейцар знал не только Левина, но и все его связи и родство и тотчас же
упомянул о близких ему
людях.
Заговорил
о превратностях судьбы; уподобил жизнь свою судну посреди морей, гонимому отовсюду ветрами;
упомянул о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая жизнь его была не раз в опасности со стороны врагов, и много еще рассказал он такого, из чего Тентетников мог видеть, что гость его был скорее практический
человек.
Генерал смутился. Собирая слова и мысли, стал он говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в том смысле, что старику иной раз позволительно сказать молодому
человеку ты(
о чине своем он не
упомянул ни слова).
(Василий Иванович уже не
упомянул о том, что каждое утро, чуть свет, стоя
о босу ногу в туфлях, он совещался с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая на съестные припасы и на красное вино, которое, сколько можно было заметить, очень понравилось молодым
людям.)
— Мы говорили с вами, кажется,
о счастии. Я вам рассказывала
о самой себе. Кстати вот, я
упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими
людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
Там есть социалисты-фабианцы, но
о них можно и не
упоминать, они взяли имя себе от римского полководца Фабия Кунктатора, то есть медлителя,
о нем известно, что он был
человеком тупым, вялым, консервативным и, предоставляя драться с врагами Рима другим полководцам, бил врага после того, как он истощит свои силы.
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой силой, как только она
упомянула о больнице. «Он,
человек света, за которого за счастье сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя на нее.
Талантливый молодой
человек, взявший на себя описать настоящее дело, — все тот же господин Ракитин,
о котором я уже
упоминал, — в нескольких сжатых и характерных фразах определяет характер этой героини: „Раннее разочарование, ранний обман и падение, измена обольстителя-жениха, ее бросившего, затем бедность, проклятие честной семьи и, наконец, покровительство одного богатого старика, которого она, впрочем, сама считает и теперь своим благодетелем.
Кто-то, кажется, разоренный генерал,
человек, ознакомленный с новейшей словесностью,
упомянул о влиянии женщин вообще и на молодых
людей в особенности.
На разъездах, переправах и в других тому подобных местах
люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (
о том, что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно
упомянуть); лошади тоже довольно пожили и послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию своему приличным пускать пыль в глаза.
С
людьми,
о которых я теперь
упомянул, я говорил бы скромно, даже робко.
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а
людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься
людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он
упомянет лишь в двух — трех словах
о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
На станции ** в доме смотрителя,
о коем мы уже
упомянули, сидел в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым, обличающим разночинца или иностранца, то есть
человека, не имеющего голоса на почтовом тракте. Бричка его стояла на дворе, ожидая подмазки. В ней лежал маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спрашивал себе ни чаю, ни кофею, поглядывал в окно и посвистывал к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою.
Несмотря на несомненное простодушие, он, как я уже
упомянул, был великий дока заключать займы, и остряки-помещики не без основания говаривали
о нем: «Вот бы кого министром финансов назначить!» Прежде всего к нему располагало его безграничное гостеприимство: совестно было отказать
человеку, у которого во всякое время попить и поесть можно.
Из общих расстройств питания, кроме цинги, я
упомяну еще
о маразме, от которого на Сахалине умирают далеко не старые
люди, принадлежащие к рабочим возрастам.
Упоминая несколько раз
о дичи, я еще не определил этого слова: собственно дичью называется дикая птица и зверь, употребляемые в пищу
человеком, добываемые разными родами ловли и преимущественно стрельбою из ружья.
Говоря
о болотной дичи, я часто буду
упоминать о месте ее жительства, то есть
о болотах. Я стану придавать им разные названия: чистых, сухих, мокрых и проч., но
людям, не знакомым с ними в действительности, такие эпитеты не объяснят дела, и потому я хочу поговорить предварительно
о качествах болот, весьма разнообразных.
Теперь, после сообщенных фактов, всем, стало быть, и ясно, что господин Бурдовский
человек чистый, несмотря на все видимости, и князь теперь скорее и охотнее давешнего может предложить ему и свое дружеское содействие, и ту деятельную помощь,
о которой он
упоминал давеча, говоря
о школах и
о Павлищеве.
Поводом к этой переписке, без сомнения, было перехваченное на почте письмо Пушкина, но кому именно писанное — мне неизвестно; хотя об этом письме Нессельроде и не
упоминает, а просто пишет, что по дошедшим до императора сведениям
о поведении и образе жизни Пушкина в Одессе его величество находит, что пребывание в этом шумном городе для молодого
человека во многих отношениях вредно, и потому поручает спросить его мнение на этот счет.
В изобретении разных льстивых и просительных фраз он почти дошел до творчества: Сиятельнейший граф! — писал он к министру и далее потом
упомянул как-то
о нежном сердце того. В письме к Плавину он беспрестанно повторял об его благородстве, а Абрееву объяснил, что он, как
человек новых убеждений, не преминет… и прочее. Когда он перечитал эти письма, то показался даже сам себе омерзителен.
— Извините! я —
человек старого покроя, и многое в современных порядках не совсем для меня ясно. Вот вы сейчас
о самозащите
упомянули: скажите, часто бывают доносы в ваших краях?
Незаметно для нее она стала меньше молиться, но все больше думала
о Христе и
о людях, которые, не
упоминая имени его, как будто даже не зная
о нем, жили — казалось ей — по его заветам и, подобно ему считая землю царством бедных, желали разделить поровну между
людьми все богатства земли.
Конечно, ей, как всякой девушке, хотелось выйти замуж, и, конечно, привязанность к князю,
о которой она
упоминала, была так в ней слаба, что она, особенно в последнее время, заметив его корыстные виды, начала даже опасаться его; наконец, Калинович в самом деле ей нравился, как
человек умный и даже наружностью несколько похожий на нее: такой же худой, бледный и белокурый; но в этом только и заключались, по крайней мере на первых порах, все причины, заставившие ее сделать столь важный шаг в жизни.
Тут главное состояло в том, что «новый
человек», кроме того что оказался «несомненным дворянином», был вдобавок и богатейшим землевладельцем губернии, а стало быть, не мог не явиться подмогой и деятелем. Я, впрочем,
упоминал и прежде вскользь
о настроении наших землевладельцев.
— Нет, это было нечто высшее чудачества и, уверяю вас, нечто даже святое!
Человек гордый и рано оскорбленный, дошедший до той «насмешливости»,
о которой вы так метко
упомянули, — одним словом, принц Гарри, как великолепно сравнил тогда Степан Трофимович и что было бы совершенно верно, если б он не походил еще более на Гамлета, по крайней мере по моему взгляду.
Нам не случилось до сих пор
упомянуть о его наружности. Это был
человек большого роста, белый, сытый, как говорит простонародье, почти жирный, с белокурыми жидкими волосами, лет тридцати трех и, пожалуй, даже с красивыми чертами лица. Он вышел в отставку полковником, и если бы дослужился до генерала, то в генеральском чине был бы еще внушительнее и очень может быть, что вышел бы хорошим боевым генералом.
Повторю, эти слухи только мелькнули и исчезли бесследно, до времени, при первом появлении Николая Всеволодовича; но замечу, что причиной многих слухов было отчасти несколько кратких, но злобных слов, неясно и отрывисто произнесенных в клубе недавно возвратившимся из Петербурга отставным капитаном гвардии Артемием Павловичем Гагановым, весьма крупным помещиком нашей губернии и уезда, столичным светским
человеком и сыном покойного Павла Павловича Гаганова, того самого почтенного старшины, с которым Николай Всеволодович имел, четыре с лишком года тому назад, то необычайное по своей грубости и внезапности столкновение,
о котором я уже
упоминал прежде, в начале моего рассказа.
Разойдясь с Б-м, так случилось, что я тотчас же должен был разойтись и с Т-ским, тем самым молодым
человеком,
о котором я
упоминал в предыдущей главе, рассказывая
о нашей претензии.
Мне хотелось поговорить с ним, когда он трезв, но трезвый он только мычал, глядя на все отуманенными, тоскливыми глазами. От кого-то я узнал, что этот на всю жизнь пьяный
человек учился в казанской академии, мог быть архиереем, — я не поверил этому. Но однажды, рассказывая ему
о себе, я
упомянул имя епископа Хрисанфа; октавист тряхнул головою и сказал...
Таковы два главные недоразумения относительно христианского учения, из которых вытекает большинство ложных суждений
о нем. Одно — что учение Христа поучает
людей, как прежние учения, правилам, которым
люди обязаны следовать, и что правила эти неисполнимы; другое — то, что всё значение христианства состоит в учении
о выгодном сожитии человечества как одной семьи, для чего, не
упоминая о любви к богу, нужно только следовать правилу любви к человечеству.
На совершаемых или свидетельствуемых у него актах Гудаевский любил делать смешные пометки, например, вместо того, чтобы написать об Иване Иваныче Иванове, живущем на Московской площади, в доме Ермиловой, он писал об Иване Иваныче Иванове, что живет на базарной площади, в том квартале, где нельзя дышать от зловония, и т. д.;
упоминал даже иногда
о числе кур и гусей у этого
человека, подпись которого он свидетельствует.
— Позвольте спросить вас, — сказал я, нерешительно выступая вперед, — сейчас вы изволили
упомянуть о Фоме Фомиче; кажется, его фамилия, если только не ошибаюсь, Опискин. Вот видите ли, я желал бы… словом, я имею особенные причины интересоваться этим лицом и, с своей стороны, очень бы желал узнать, в какой степени можно верить словам этого доброго
человека, что барин его, Егор Ильич Ростанев, хочет подарить одну из своих деревень Фоме Фомичу. Меня это чрезвычайно интересует, и я…
Один из двух мужчин, бывших в комнате, был еще очень молодой
человек, лет двадцати пяти, тот самый Обноскин,
о котором давеча
упоминал дядя, восхваляя его ум и мораль.
— Елена Николаевна, — начал он наконец, и голос его был тише обыкновенного, что почти испугало Елену, — я понимаю,
о каком
человеке вы сейчас
упомянули.
— Собралось опять наше трио, — заговорил он, — в последний раз! Покоримся велениям судьбы, помянем прошлое добром — и с Богом на новую жизнь! «С Богом, в дальнюю дорогу», — запел он и остановился. Ему вдруг стало совестно и неловко. Грешно петь там, где лежит покойник; а в это мгновение, в этой комнате, умирало то прошлое,
о котором он
упомянул, прошлое
людей, собравшихся в нее. Оно умирало для возрождения к новой жизни, положим… но все-таки умирало.
Заговорил же я
о лице и волосах Орлова потому только, что в его наружности было нечто,
о чем стоит
упомянуть, а именно: когда Орлов брался за газету или книгу, какая бы она ни была, или же встречался с
людьми, кто бы они ни были, то глаза его начинали иронически улыбаться и все лицо принимало выражение легкой, незлой насмешки.
Следует
упомянуть, что к этому моменту я был чрезмерно возбужден резкой переменой обстановки и обстоятельств, неизвестностью, что за
люди вокруг и что будет со мной дальше, а также наивной, но твердой уверенностью, что мне предстоит сделать нечто особое именно в стенах этого дома, иначе я не восседал бы в таком блестящем обществе. Если мне не говорят, что от меня требуется, — тем хуже для них: опаздывая, они, быть может, рискуют. Я был высокого мнения
о своих силах.
Не
упоминая, разумеется, ни одного слова
о приходившей к нему с угрозами депутации молодого поколения, Бенни просил генерала Анненкова, во внимание к распространившимся в столице ужасным слухам, что в поджогах Петербурга принимают участие молодые
люди, обучающиеся в высших учебных заведениях, дать этим молодым
людям возможность разрушить эти нелепые и вредные толки, образовав из себя на это смутное время волонтеров для содействия огнегасительной команде.
Я
упомянул о нем только для того, чтобы объяснить, отчего охотники суевернее других
людей.
Я посмотрел на Фустова, как бы желая окончательно добиться от него, что заставляло его посещать подобных
людей… Но в эту минуту вошла в комнату девушка высокого роста в черном платье, та старшая дочь г. Ратча,
о которой
упоминал Фустов… Я понял причину частых посещений моего приятеля.
Не
упоминая о нашей прежней, довольно близкой встрече, мы отрекомендовались друг другу, как
люди, которые видятся в первый раз в жизни.
Он беспрестанно
упоминал о своем близком знакомстве с знатными
людьми: графы, князья, генералы и действительные тайные советники не сходили у него с языка.
Этот
человек всегда отличался чувством приличия, а тут начал вдруг проводить рукою по лбу, ломаться, хвастаться своими связями, беспрестанно
упоминать о каком-то дядюшке своем, очень важном
человеке…
— Однако, — говорит, — дядюшка, при двухстах душах богадельня на сорок
человек велика. Впрочем, я
о полевом хозяйстве
упомянул только для примера, чтобы показать вам, как оно при отце было безрасчетно; я на него и вниманья не буду обращать, не стоит труда; пусть оно идет, как шло, лишь бы денег от меня не требовало; но у меня другое в виду, здесь золотое дно — фабричное производство; вот здесь в чем капитальная сила именья заключается.
Верно, дело идет большое, до всех добираются, говорят, что даже самые архимандриты призваны к ответу и лишены своих мест, не
упоминаю уж
о попах, монахах и прочего звания духовных
людях.
В том же разговоре с Толстым,
о котором я
упоминал, в том же споре
о «счастье в любви», я рассказал Льву Николаевичу случай с одной моей знакомой: медленно, верно и бесповоротно она губила себя, сама валила себя в могилу, чтоб удержать от падения в могилу другого
человека, — все равно обреченного жизнью.
— К чему вы, Наталья Александровна,
упоминаете о «живых
людях», что они для вас? — воскликнул Сергей Андреевич. — Будьте же откровенны до конца: говорите
о вашей промышленности и оставьте живых
людей в покое. Если бы они грозили остановить развитие вашего капитализма, то разве вы стали бы с ними считаться? Что значит для вас эта сотня тысяч каких-то «живых
людей», умирающих с голоду!
Палтусов улыбнулся ей с того места, где стоял. Он находил, что княжна, в своем суконном платье с пелериной, в черной косынке на редких волосах и строгом отложном воротнике, должна нравиться до сих пор. Ее он считал «своим
человеком» не по идеям, не по традициям, а по расе. Расу он в себе очень ценил и не забывал при случае
упомянуть, кому нужно,
о своей «умнице» кузине, княжне Лидии Артамоновне Куратовой, прибавляя: «прекрасный остаток доброго старого времени».
Если бы это было так, то, во-первых, не нужно было заставлять отца высказывать это презрение
людей, а во-вторых, Эдмунд в своем монологе
о несправедливости презирающих его за его незаконнорожденность должен был бы
упомянуть об этих словах отца.
В моих отрывочных воспоминаниях я не раз говорил
о некоторых лицах английской семьи Шкот. Их отец и три сына управляли огромными имениями Нарышкиных и Перовских и слыли в свое время за честных
людей и за хороших хозяев. Теперь здесь опять нужно
упомянуть о двух из этих Шкотов.