Неточные совпадения
Как часто летнею порою,
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою
И вод веселое стекло
Не отражает лик Дианы,
Воспомня прежних лет романы,
Воспомня прежнюю любовь,
Чувствительны, беспечны вновь,
Дыханьем ночи благосклонной
Безмолвно
упивались мы!
Как в лес зеленый из тюрьмы
Перенесен колодник сонный,
Так уносились мы мечтой
К началу
жизни молодой.
Все бы это прекрасно: он не мечтатель; он не хотел бы порывистой страсти, как не хотел ее и Обломов, только по другим причинам. Но ему хотелось бы, однако, чтоб чувство потекло по ровной колее, вскипев сначала горячо у источника, чтобы черпнуть и
упиться в нем и потом всю
жизнь знать, откуда бьет этот ключ счастья…
— Да, поэт в
жизни, потому что
жизнь есть поэзия. Вольно людям искажать ее! Потом можно зайти в оранжерею, — продолжал Обломов, сам
упиваясь идеалом нарисованного счастья.
Он убаюкивался этою тихой
жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и
упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
То писал он стихи и читал громко,
упиваясь музыкой их, то рисовал опять берег и плавал в трепете, в неге: чего-то ждал впереди — не знал чего, но вздрагивал страстно, как будто предчувствуя какие-то исполинские, роскошные наслаждения, видя тот мир, где все слышатся звуки, где все носятся картины, где плещет, играет, бьется другая, заманчивая
жизнь, как в тех книгах, а не та, которая окружает его…
Вы черпнете познания добра и зла,
упьетесь счастьем и потом задумаетесь на всю
жизнь, — не этой красивой, сонной задумчивостью.
Видишь ли, Вера, как прекрасна страсть, что даже один след ее кладет яркую печать на всю
жизнь, и люди не решаются сознаться в правде — то есть что любви уже нет, что они были в чаду, не заметили, прозевали ее,
упиваясь, и что потом вся
жизнь их окрашена в те великолепные цвета, которыми горела страсть!..
Пойдем туда, где дышит радость,
Где шумный вихрь забав шумит,
Где не живут, но тратят
жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час
упившись счастьем ложным,
Я приучусь к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я сердца усмирю заботы,
Я думам не велю летать;
Небес на тихое сиянье
Я не велю глазам своим взирать,
и проч.
Рассказывали, например, про декабриста Л—на, что он всю
жизнь нарочно искал опасности,
упивался ощущением ее, обратил его в потребность своей природы; в молодости выходил на дуэль ни за что; в Сибири с одним ножом ходил на медведя, любил встречаться в сибирских лесах с беглыми каторжниками, которые, замечу мимоходом, страшнее медведя.
Эти мгновения, обыкновенно реющие, как молния, — лучшее, прекраснейшее достояние нашей
жизни, которого мы не умеем ценить, и вместо того чтоб
упиваться им, мы торопимся, тревожные, ожидающие все чего-то в будущем…
Полная горделивого сознания, что ею совершено что-то смелое и необыкновенное, страстно любящая и, как казалось ей, страстно любимая, томная, предвкушающая крепкий и счастливый сон, Зинаида Федоровна
упивалась новою
жизнью.
И у Вернера начинала кружиться голова. И казалось минутами, что они едут на какой-то праздник; странно, но почти все ехавшие на казнь ощущали то же и, наряду с тоскою и ужасом, радовались смутно тому необыкновенному, что сейчас произойдет.
Упивалась действительность безумием, и призраки родила смерть, сочетавшаяся с
жизнью. Очень возможно, что на домах развевались флаги.
То, что снилося мне, того нет наяву!
Кто мне скажет, зачем, для чего я живу?
Кто мне смысл разгадает загадки?
Смысла в ней беспокойной душой не ищи,
Но, как камень, сорвавшись с свистящей пращи,
Так лети все вперед, без оглядки!
Невозможен мне отдых! Несносен покой!
Уж я цели нигде не ищу никакой,
Жизнь надеждой мою не украшу!
Не
упился я ею, как крепким вином,
Но зато я, смеясь, опрокинул вверх дном
Бесполезно шипящую чашу!
Дай
упитьсяИ насладиться
Жизнью земной
Вместе с тобой!
— Я полагал, что военная служба вовсе не каторга, что быть военным — это честь! — резко ответил он. — Хорошо, нечего сказать, что мне приходится напоминать об этом родному сыну. Свобода, свет,
жизнь! Уж не думаешь ли ты, что в шестнадцать лет имеешь право очертя голову броситься в водоворот
жизни и
упиваться всеми ее благами? Для тебя эта именно свобода была бы только распущенностью, твоей погибелью.