Неточные совпадения
Покамест
упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию,
друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный
друг,
Напомнил хоть единый звук.
Все бы это прекрасно: он не мечтатель; он не хотел бы порывистой страсти, как не хотел ее и Обломов, только по
другим причинам. Но ему хотелось бы, однако, чтоб чувство потекло по ровной колее, вскипев сначала горячо у источника, чтобы черпнуть и
упиться в нем и потом всю жизнь знать, откуда бьет этот ключ счастья…
То писал он стихи и читал громко,
упиваясь музыкой их, то рисовал опять берег и плавал в трепете, в неге: чего-то ждал впереди — не знал чего, но вздрагивал страстно, как будто предчувствуя какие-то исполинские, роскошные наслаждения, видя тот мир, где все слышатся звуки, где все носятся картины, где плещет, играет, бьется
другая, заманчивая жизнь, как в тех книгах, а не та, которая окружает его…
— Должно быть, князь. Но садись, слушай далее. В
другой раз Иван Васильевич,
упившись, начал (и подумать срамно!) с своими любимцами в личинах плясать. Тут был боярин князь Михаило Репнин. Он заплакал с горести. Царь давай и на него личину надевать. «Нет! — сказал Репнин, — не бывать тому, чтобы я посрамил сан свой боярский!» — и растоптал личину ногами. Дней пять спустя убит он по царскому указу во храме божием!
Два голоса обнялись и поплыли над водой красивым, сочным, дрожащим от избытка силы звуком. Один жаловался на нестерпимую боль сердца и,
упиваясь ядом жалобы своей, — рыдал скорбно, слезами заливая огонь своих мучений.
Другой — низкий и мужественный — могуче тек в воздухе, полный чувства обиды. Ясно выговаривая слова, он изливался густою струей, и от каждого слова веяло местью.
Но Германн не унялся. Лизавета Ивановна каждый день получала от него письма, то тем, то
другим образом. Они уже не были переведены с немецкого. Германн их писал, вдохновенный страстию, и говорил языком, ему свойственным: в них выражались и непреклонность его желаний, и беспорядок необузданного воображения. Лизавета Ивановна уже не думала их отсылать: она
упивалась ими; стала на них отвечать, — и ее записки час от часу становились длиннее и нежнее. Наконец, она бросила ему в окошко следующее письмо...
В буфете
упиваются кавказским коньяком два акцизных надзирателя, ветеринар, помощник пристава и агроном, пьют на «ты», обнимаются, целуются мокрыми мохнатыми ртами, поливая
друг другу шеи и сюртуки вином, поют вразброд «Не осенний мелкий дождичек» и при этом каждый дирижирует, а к одиннадцати часам двое из них непременно подерутся и натаскают
друг у
друга из головы кучу волос.
Играйте
друг с
другом в преферанс, ездите
друг к
другу в гости, угощайтесь,
упивайтесь, прелюбодействуйте!
Часто пересматривал он его, перебирал сердцем разные имена, в нем означенные, учил их наизусть; то одно имя, то
другое, будто по предчувствию, отмечал кровавою чертою и
упивался иногда радостью, как будто с этим списком имел во власти уже и тех самих, которые были в нем помечены.
— Эй! — кричу. — Отставить. Будет вам, черти, соломенную кровь проливать. Распускаю всех на три дня, три ночи… Кажному по рублю, а кто из моей губернии, — четвертак прибавлю… Вали в город. Только чтоб без безобразиев: кто
упьется, веди себя честно, — в одну сторону качнись, в
другую поправься.
Ночь улетала в диком разгуле; многие,
упившись вином, спали у догоравших костров,
другие еще не спали, но и не замечали, как на небе несколько раз скралась луна.