Неточные совпадения
Теперь дворец начальника
С балконом, с башней, с лестницей,
Ковром богатым устланной,
Весь стал
передо мной.
На окна поглядела
я:
Завешаны. «В котором-то
Твоя опочиваленка?
Ты сладко ль
спишь, желанный мой,
Какие видишь сны?..»
Сторонкой, не по коврику,
Прокралась
я в швейцарскую.
Фаддеев встретил
меня с раковинами. «Отстанешь ли ты от
меня с этою дрянью?» — сказал
я, отталкивая ящик с раковинами, который он, как блюдо с устрицами, поставил
передо мной. «Извольте посмотреть, какие есть хорошие», — говорил он, выбирая из ящика то рогатую, то красную, то синюю с пятнами. «Вот эта, вот эта; а эта какая славная!» И он сунул
мне к носу. От нее запахло
падалью. «Что это такое?» — «Это
я чистил: улитки были, — сказал он, — да, видно, прокисли». — «Вон, вон! неси к Гошкевичу!»
Я полагал, что дело окончится небольшим дождем, и, убаюканный этой мыслью, заснул. Сколько
я спал, не помню. Проснулся
я оттого, что кто-то
меня будил.
Я открыл глаза,
передо мной стоял Мурзин.
— Это вы? — воскликнул человек в сюртуке и одним взмахом отшиб в сторону вскочившего с пола и бросившегося на
меня банкомета, борода которого была в крови. Тот снова
упал.
Передо мной, сконфуженный и пораженный, стоял беговой «спортсмен», который вез
меня в своем шарабане. Все остальные окаменели.
Год этот тянулся для
меня вяло и скучно, и
я хорошо понимал брата, который, раз выскочив из этой колеи, не мог и не стремился опять
попасть в нее.
Передо мной конец близко.
Я, конечно, должен кончить во что бы то ни стало…
В другой раз, вдруг очнувшись ночью, при свете нагоревшей свечи, стоявшей
передо мной на придвинутом к дивану столике,
я увидел, что Елена прилегла лицом на мою подушку и пугливо
спала, полураскрыв свои бледные губки и приложив ладонь к своей теплой щечке.
— Твой дедушка? да ведь он уже умер! — сказал
я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок.
Я схватился было поддержать ее, чтоб она не
упала. Через несколько минут ей стало лучше, и
я ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая
передо мною свое волнение.
Она вздрогнула, взглянула на
меня, чашка выскользнула из ее рук,
упала на мостовую и разбилась. Нелли была бледна; но, взглянув на
меня и уверившись, что
я все видел и знаю, вдруг покраснела; этой краской сказывался нестерпимый, мучительный стыд.
Я взял ее за руку и повел домой; идти было недалеко. Мы ни слова не промолвили дорогою. Придя домой,
я сел; Нелли стояла
передо мной, задумчивая и смущенная, бледная по-прежнему, опустив в землю глаза. Она не могла смотреть на
меня.
Зинаида стала
передо мной, наклонила немного голову набок, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть
меня, и с важностью протянула
мне руку. У
меня помутилось в глазах;
я хотел было опуститься на одно колено,
упал на оба — и так неловко прикоснулся губами к пальцам Зинаиды, что слегка оцарапал себе конец носа ее ногтем.
На улице. Ветер. Небо из несущихся чугунных плит. И так, как это было в какой-то момент вчера: весь мир разбит на отдельные, острые, самостоятельные кусочки, и каждый из них,
падая стремглав, на секунду останавливался, висел
передо мной в воздухе — и без следа испарялся.
Когда
я смотрю на него,
мне, не знаю почему, всегда кажется, что вот
передо мной человек, который ночи три сряду не
спал и не снимал с себя ни"обеденного фрака", ни рубашки.
Ну, тут
я вижу, что он пардону просит, поскорее с него сошел, протер ему глаза, взял за вихор и говорю: «Стой, собачье мясо, песья снедь!» да как дерну его книзу — он на колени
передо мною и
пал, и с той поры такой скромник сделался, что лучше требовать не надо: и садиться давался и ездил, но только скоро издох.
Сразу, то есть, как она
передо мною над подносом нагнулась и
я увидал, как это у нее промеж черных волос на голове, будто серебро, пробор вьется и за спину
падает, так
я и осатанел, и весь ум у
меня отняло.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, еще стоя в толпе, и
упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали
передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
Не знаю, долго ли
я спала, но вдруг
мне сделалось как-то тяжело,
я раскрыла глаза —
передо мною стоял Бельтов, и никого не было в комнате…
Напрасно
я ищу повсюду развлеченья,
Пестреет и жужжит толпа
передо мной…
Но сердце холодно, и
спит воображенье:
Они все чужды
мне, и
я им всем чужой!
Прочь от
меня, гиена.
И думал
я, глупец, что, тронута, с тоской,
С раскаяньем во всем
передо мнойОна откроется…
упавши на колена?
Да,
я б смягчился, если б увидал
Одну слезу… одну… нет! смех был
мне ответом.
Он вышел, а
я подошел к кровати, думая, не вызовет ли ее вид желания
спать. Ничего такого не произошло.
Я не хотел
спать:
я был возбужден и неспокоен. В моих ушах все еще стоял шум; отдельные разговоры без моего усилия звучали снова с характерными интонациями каждого говорящего.
Я слышал смех, восклицания, шепот и, закрыв глаза, погрузился в мелькание лиц, прошедших
передо мной за эти часы…
И если б все живущие народы
И всех грядущих поколений тьмы,
Все
пали ниц
передо мной — ужели б
Я хоть на миг ту жажду позабыл,
Которой нет на свете утоленья?
Он ушел.
Я упал на диван и закрыл лицо руками. Кто-то тронул
меня за плечо;
я принял руки —
передо мной стоял Пасынков.
Я, больной, бросился на кровать,
я бредил,
спал и не
спал, и в обоих случаях образ несчастной служанки носился
передо мною.
Я воротился в дежурную, лег
спать, но заснуть долго не мог:
я, улыбаясь, смотрел в темноту, и
передо мною вставало счастливое детское личико, и слышался слабый шепот: «спа-си-бо!..»
От толчка в спину
я пробежал несколько шагов:
падая, ударился лицом о чье-то колено; это колено с силой отшвырнуло
меня в сторону. Помню, как, вскочив на ноги и в безумном ужасе цепляясь за чей-то рвавшийся от
меня рукав,
я кричал: «Братцы!.. голубчики!..» Помню пьяный рев толпы, помню мелькавшие
передо мною красные, потные лица, сжатые кулаки… Вдруг тупой, тяжелый удар в грудь захватил
мне дыхание, и, давясь хлынувшею из груди кровью,
я без сознания
упал на землю.
Мы вышли на улицу.
Передо мною, отлого спускаясь к реке, широко раскинулось Заречье; в двух-трех местах мерцали огоньки, вдали лаяли собаки. Все
спало тихо и безмятежно, а в темноте вставал над городом призрак грозной гостьи…
Исправник, тот красивый мужчина, о котором
я тебе писала, стал
передо мной на колени, хотел прочесть стихи своего сочинения (он у нас поэт), но… не хватило сил… покачнулся и
упал…