Неточные совпадения
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой
в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше:
в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда
судорога от слез
в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается
в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен
падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь
в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
— Мамаша, где мамаша? — проговорила она, как
в беспамятстве, — где, где моя мамаша? — вскрикнула она еще раз, протягивая свои дрожащие руки к нам, и вдруг страшный, ужасный крик вырвался из ее груди;
судороги пробежали по лицу ее, и она
в страшном припадке
упала на пол…
Полина схватилась за стул, чтоб не
упасть.
Судороги исказили лицо моего героя; но минута — и они перешли
в улыбку.
Мельник с усилием поднял голову и, казалось, с трудом отвел взор от бадьи. Его дергали
судороги, пот катился с лица его; он, стоная и охая, дотащился до завалины и
упал на нее
в изнеможении.
Корзина с провизией склонилась
в руках ослабевшего человека, сидевшего
в углу вагона, и груши из нее посыпались на пол. Ближайший сосед поднял их, тихо взял корзину из рук спящего и поставил ее рядом с ним. Потом вошел кондуктор, не будя Матвея, вынул билет из-за ленты его шляпы и на место билета положил туда же белую картонную марку с номером. Огромный человек крепко
спал, сидя, и на лице его бродила печальная
судорога, а порой губы сводило, точно от испуга…
Федосей, подав ей знак молчать, приближился к двери, отворил ее до половины и высунул голову с намерением осмотреть, всё ли кругом пусто и тихо; довольный своим обзором, он покашляв проворчал что-то про себя и уж готовился совершенно расхлопнуть дверь, как вдруг он охнул, схватил рукой за шею, вытянулся и
в судорогах упал на землю; что-то мокрое брызнуло на руки и на грудь Ольги.
Мы долго говорили, но я наконец пришла
в исступление, сказала, что не могу жить у бабушки, что убегу от нее, что не хочу, чтоб меня булавкой пришпиливали, и что я, как он хочет, поеду с ним
в Москву, потому что без него жить не могу. И стыд, и любовь, и гордость — все разом говорило во мне, и я чуть не
в судорогах упала на постель. Я так боялась отказа!
Расчеты тети Сони на действие свежего воздуха, на перемещение
в карету нисколько не оправдались; затруднения только возросли. Верочка, лежа на ее коленях, продолжала, правда, рыдать, по-прежнему вскрикивая поминутно: «Ай, мальчик! Мальчик!!» — но Зизи стала жаловаться на
судорогу в ноге, а Паф плакал, не закрывая рта, валился на всех и говорил, что ему
спать хочется… Первым делом тети, как только приехали домой, было раздеть скорее детей и уложить их
в постель. Но этим испытания ее не кончились.
Воспаленные, широко раскрытые глаза (он не
спал десять суток) горели неподвижным горячим блеском; нервная
судорога подергивала край нижней губы; спутанные курчавые волосы
падали гривой на лоб; он быстрыми тяжелыми шагами ходил из угла
в угол конторы, пытливо осматривая старые шкапы с бумагами и клеенчатые стулья и изредка взглядывая на своих спутников.
Михей Михеич тоже засмеялся, на него глядя, и повторил даже: «Именно, следовало бы ему шею намять»; но когда Степан Петрович
упал, наконец, на диван
в судорогах истерического смеха, Михей Михеич обратился к Борису Андреичу и промолвил, слегка расставив руки...
Как жаба муху.
Судороги ног
Лишь видели мы
в пасти на мгновенье —
И конь исчез. Едва дышать я мог...
Ко мне приехала из провинции сестра; она была учительницей
в городской школе, но два года назад должна была уйти вследствие болезни; от переутомления у нее развилось полное нервное истощение; слабость была такая, что дни и ночи она лежала
в постели, звонок вызывал у нее припадки
судорог,
спать она совсем не могла, стала злобною, мелочною и раздражительною.
Сказала и без чувств
упала наземь. Подняли ее, положили на диванчик возле Дуни. Тяжело дышала Варенька. Из высоко и трепетно поднимавшейся груди исходили болезненные, жалобные стоны. Всю ее сводило и корчило
в судорогах. Марья Ивановна бережно прикрыла ее покровцем. Но из других, бывших
в сионской горнице, никто не встревожился ее припадком. Все были рады ему. С набожным восторгом говорили хлысты...
В изнеможенье, без чувств
упала Марья Ивановна на диван. Глаза ее закрылись, всю ее дергало и корчило
в судорогах. Покрытое потом лицо ее горело, белая пена клубилась на раскрытых, трепетавших губах. Несколько минут продолжался такой припадок, и
в это время никто из Луповицких не потревожился — и корчи и
судороги они считали за действие святого духа, внезапно озарившего пророчицу. С благоговеньем смотрели они на страдавшую Марью Ивановну.
Когда часа через два вернулся облепленный снегом и замученный Савелий, она уже лежала раздетая
в постели. Глаза у нее были закрыты, но по мелким
судорогам, которые бегали по ее лицу, он догадался, что она не
спит. Возвращаясь домой, он дал себе слово до завтра молчать и не трогать ее, но тут не вытерпел, чтобы не уязвить.
Холодные мурашки, бегавшие по телу генеральши, скинулись горячим песком; ее горло схватила
судорога, и она сама была готова
упасть вместе с Ларисой и Бодростиной. Ум ее был точно парализован, а слух поражен всеобщим и громким хлопаньем дверей, такою беготней, таким содомом, от которого трясся весь дом. И весь этот поток лавиной стремился все ближе и ближе, и вот еще хлоп, свист и шорох,
в узких пазах двери сверкнули огненные линии… и из уст Лары вырвался раздирающий вопль.
Родился я преждевременно, на восьмом, кажется, месяце, и родился «
в сорочке». Однако вообще был мальчишка здоровый, да и теперь на физическое здоровье пожаловаться не могу. Но однажды, — мне было тогда лет семь, — когда у нас кончились занятия
в детском саду, вдруг я с пронзительным криком, без всякого повода,
упал, начал биться
в судорогах, потом заснул. И проспал трое суток.
Князь Никита вздрогнул, лицо его исказилось страшными
судорогами, он подскочил к брату и с неимоверною силою вонзил ему нож
в горло по самую рукоятку… Ратники выпустили из рук бездыханный труп, шум от падения которого гулко раздался среди наступившей
в палате мертвой тишины. Братоубийца обвел присутствующих помутившимся взглядом, дико вскрикнул и
упал без чувств рядом со своею жертвою…
Часто
в «почетных кубках» вина, посылаемых царем за пышными трапезами
в Александровской слободе приглашенному тому или другому боярину, находилось «Бомелиево зелье», от которого выпивший кубок, с низким поклоном царю «за честь»,
падал замертво и умирал
в страшных
судорогах.
Но Каракача не слушал, бесился, топал ногами, хватал себя за голову, отчего перевязки на ней сползли и показалась кровь;
судороги начали его корчить. Отец испугался. «Лекарь колдун, вогнал опять хворость
в сына, чтобы отмстить за невесту», — подумал Даньяр и
пал в ноги Антону, умоляя его спасти Каракаченьку и клянясь, что они за невестой не погонятся.