Неточные совпадения
Стану я
руки убийством марать,
Нет, не тебе
умирать!»
Яков
на сосну высокую прянул,
Вожжи в вершине ее укрепил,
Перекрестился,
на солнышко глянул,
Голову в петлю — и ноги спустил!..
«И стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный стыд — всё спасается смертью.
Умереть — и он будет раскаиваться, будет жалеть, будет любить, будет страдать за меня». С остановившеюся улыбкой сострадания к себе она сидела
на кресле, снимая и надевая кольца с левой
руки, живо с разных сторон представляя себе его чувства после ее смерти.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза
руками и стал читать молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди
умирают в гошпиталях и
на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
Я вывел Печорина вон из комнаты, и мы пошли
на крепостной вал; долго мы ходили взад и вперед рядом, не говоря ни слова, загнув
руки на спину; его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы
на его месте
умер с горя.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне
на руки это — детей, дела; оставьте и семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы в моих
руках; ведь дело идет к тому, чтобы
умирать с голоду. Тут уже
на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
Поверяя богу в теплой молитве свои чувства, она искала и находила утешение; но иногда, в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она клала себе
на постель свою собачонку моську (которая лизала ее
руки, уставив
на нее свои желтые глаза), говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и говорила: «Полно, я и без тебя знаю, что скоро
умру».
Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было
на Сечи, ибо никто из запорожцев не
умирал своею смертью) и, взявши каждый в
руки земли, которая
на ту пору от бывшего дождя растворилась в грязь, положили ее ему
на голову.
— Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась покойница Марфа Петровна… и вся в белом… подошла ко мне, взяла за
руку, а сама головой качает
на меня, и так строго, строго, как будто осуждает… К добру ли это? Ах, боже мой, Дмитрий Прокофьич, вы еще не знаете: Марфа Петровна
умерла!
Кивнув головой, Самгин осторожно прошел в комнату, отвратительно пустую, вся мебель сдвинута в один угол. Он сел
на пыльный диван, погладил ладонями лицо,
руки дрожали, а пред глазами как бы стояло в воздухе обнаженное тело женщины, гордой своей красотой. Трудно было представить, что она
умерла.
У дома, где жил и
умер Пушкин, стоял старик из «Сказки о рыбаке и рыбке», — сивобородый старик в женской ватной кофте,
на голове у него трепаная шапка, он держал в
руке обломок кирпича.
В двери встала Фелицата, сложив
руки на груди так, как будто она уже
умерла и положена в гроб.
Елизавета Львовна стояла, скрестив
руки на груди. Ее застывший взгляд остановился
на лице мужа, как бы вспоминая что-то; Клим подумал, что лицо ее не печально, а только озабоченно и что хотя отец
умирал тоже страшно, но как-то более естественно, более понятно.
Самгин посмотрел
на ее широкую, согнувшуюся спину,
на большие, изработанные, уже дрожащие
руки и, подумав: «
Умрет скоро», — спросил...
Живи он с одним Захаром, он мог бы телеграфировать
рукой до утра и, наконец,
умереть, о чем узнали бы
на другой день, но глаз хозяйки светил над ним, как око провидения: ей не нужно было ума, а только догадка сердца, что Илья Ильич что-то не в себе.
Старые служаки, чада привычки и питомцы взяток, стали исчезать. Многих, которые не успели
умереть, выгнали за неблагонадежность, других отдали под суд: самые счастливые были те, которые, махнув
рукой на новый порядок вещей, убрались подобру да поздорову в благоприобретенные углы.
А если огонь не угаснет, жизнь не
умрет, если силы устоят и запросят свободы, если она взмахнет крыльями, как сильная и зоркая орлица,
на миг полоненная слабыми
руками, и ринется
на ту высокую скалу, где видит орла, который еще сильнее и зорче ее?.. Бедный Илья!
Она была несколько томна, но казалась такою покойною и неподвижною, как будто каменная статуя. Это был тот сверхъестественный покой, когда сосредоточенный замысел или пораженное чувство дают человеку вдруг всю силу, чтоб сдержать себя, но только
на один момент. Она походила
на раненого, который зажал рану
рукой, чтоб досказать, что нужно, и потом
умереть.
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему
руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как
на угольях,
умирали сто раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится в
руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
— Ты знаешь, нет ничего тайного, что не вышло бы наружу! — заговорила Татьяна Марковна, оправившись. — Сорок пять лет два человека только знали: он да Василиса, и я думала, что мы
умрем все с тайной. А вот — она вышла наружу! Боже мой! — говорила как будто в помешательстве Татьяна Марковна, вставая, складывая
руки и протягивая их к образу Спасителя, — если б я знала, что этот гром ударит когда-нибудь в другую… в мое дитя, — я бы тогда же
на площади, перед собором, в толпе народа, исповедала свой грех!
То представлялась скала, у подножия которой лежит наше разбитое судно, и утопающие напрасно хватаются усталыми
руками за гладкие камни; то снилось, что я
на пустом острове, выброшенный с обломком корабля,
умираю с голода…
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь
на небо и сесть по правую
руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением
на них
рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не
умрет, а останется здоровым.
Вот я и думаю
умру, ты останешься одна с маленькой девочкой
на руках…
Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул
на вопрошавшего отца свои очи,
на того, кому вверил его,
умирая, бывший руководитель его, бывший владыка сердца и ума его, возлюбленный старец его, и вдруг, все по-прежнему без ответа, махнул
рукой, как бы не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами пошел к выходным вратам вон из скита.
Иван Петрович осенью 1828 года занемог простудною лихорадкою, обратившеюся в горячку, и
умер, несмотря
на неусыпные старания уездного нашего лекаря, человека весьма искусного, особенно в лечении закоренелых болезней, как то мозолей и тому подобного. Он скончался
на моих
руках на тридцатом году от рождения и похоронен в церкви села Горюхина близ покойных его родителей.
Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. «Отец ты наш, — кричали они, целуя ему
руки, — не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с судом мы управимся.
Умрем, а не выдадим». Владимир смотрел
на них, и странные чувства волновали его. «Стойте смирно, — сказал он им, — а я с приказным переговорю». — «Переговори, батюшка, — закричали ему из толпы, — да усовести окаянных».
— Миша приказал долго жить, — отвечал Кирила Петрович. —
Умер славною смертью, от
руки неприятеля. Вон его победитель, — Кирила Петрович указывал
на Дефоржа, — выменяй образ моего француза. Он отомстил за твою… с позволения сказать… Помнишь?
Но через год случилось несчастие. Леночка
умерла родами, оставив
на руках пятидесятилетней матери новорожденную дочь Сашеньку. А недолго спустя после смерти жены скончался и поручик Красавин.
Результат этой системы перевоспитания не заставил себя долго ждать. Не прошло и трех лет совместной жизни супругов, как Гервасий Ильич
умер, оставив
на руках жены двух мальчиков-близнецов. Снесла Марья Маревна мужа
на погост и, как говорится, обеими
руками перекрестилась.
Ухватил всадник страшною
рукою колдуна и поднял его
на воздух. Вмиг
умер колдун и открыл после смерти очи. Но уже был мертвец и глядел как мертвец. Так страшно не глядит ни живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева, и от земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих лицом
на него.
Помню еще, что сын владельца музея В. М. Зайцевский, актер и рассказчик, имевший в свое время успех
на сцене, кажется, существовал только актерским некрупным заработком,
умер в начале этого столетия. Его знали под другой, сценической фамилией, а друзья, которым он в случае нужды помогал щедрой
рукой, звали его просто — Вася Днепров.
Бывали случаи, что дитя утром
умирало на руках нищей, и она, не желая потерять день, ходила с ним до ночи за подаянием.
Он целовал у них
руки, обещал, что никогда больше не будет, просил хоть
на этот раз простить его и лучше очень больно высечь когда-нибудь в другой раз, потому что теперь он непременно
умрет.
Не успевших убежать женщин высекли, а мужчин шесть человек взяли с собою
на байдары, а чтобы воспрепятствовать побегу, им связали
руки назад, но так немилостиво, что один из них
умер.
Экой ты горький паренек-то, как я
на тебя посмотрю!..» Она сожалеет об его горе, как о таком, которого никакими человеческими средствами отвратить уж невозможно, — как будто бы она услыхала, например, о том, что Митя себе
руки обрубил, или — что мать его
умерла…
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела
на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [
На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями,
умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в
руках, — и
умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Детей у них не было, и Ермошка мечтал, когда
умрет жена, завестись настоящей семьей и имел уже
на примете Феню Зыкову. Так рассчитывал Ермошка, но не так вышло. Когда Ермошка узнал, как ушла Феня из дому убегом, то развел только
руками и проговорил...
Старая Палагея, державшая весь дом железною
рукой,
умерла по зиме, и Тит вывел пока меньшака Фрола с женой Агафьей да Пашку; они приехали
на одной телеге сам-четверт, не считая двух Агафьиных погодков-ребятишек.
Опять из Туринска приветствую тебя, любезный, милый друг Евгений. Опять горестная весть отсюда: я не застал Ивашева. Он скоропостижно
умер 27 декабря вечером и похоронен в тот самый день, когда в прошлом году
на наших
руках скончалась Камилла Петровна. В Тобольске это известие меня не застало: письмо Басаргина, где он просил меня возвратиться скорее, пришло два дни после моего отъезда. В Ялуторовске дошла до меня эта печальная истина — я тотчас в сани и сюда…
Груша ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами
на балкон вошла старая-престарая старушка, с сморщенным лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же подошла к барину и взяла было его за
руку, чтобы поцеловать, но он решительно не дал ей того сделать; одета Алена Сергеевна была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед тем только
умер в Москве.
— Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты там в углу
на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К тому же твой дедушка у меня
на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне
на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег, а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть,
на чужих
руках; так или нет?
А она хоть и плюнула ему в его подлое лицо, да ведь у ней Володька
на руках оставался:
умри она, что с ним будет?
То видел он, что Марья Петровна
умирает, что он один успел приехать к последним ее минутам, что она прозрела и оценила его любовь, что она цепенеющею
рукой указывает ему
на шкатулку и говорит:"Друг мой сердечный!
Хорошо
умереть молодой и красивой, в цвете сил,
умереть, как засыпает ребенок
на руках матери.
— Стойте! Я знаю, как спасти вас. Я избавлю вас от этого: увидать своего ребенка — и затем
умереть. Вы сможете выкормить его — понимаете — вы будете следить, как он у вас
на руках будет расти, круглеть, наливаться, как плод…
— Мне что делается! я уж стар, и
умру, так удивительного не будет… А ты береги свое здоровье, мой друг! это — первое наше благо.
Умру, так вся семья
на твоих
руках останется. Ну, а по службе как?
— Помолимся! — сказала Настенька, становясь
на колени перед могилой. — Стань и ты, — прибавила она Калиновичу. Но тот остался неподвижен. Целый ад был у него в душе; он желал в эти минуты или себе смерти, или — чтоб
умерла Настенька. Но испытание еще тем не кончилось: намолившись и наплакавшись, бедная девушка взяла его за
руку и положила ее
на гробницу.
— И я решительно бы тогда что-нибудь над собою сделала, — продолжала Настенька, — потому что, думаю, если этот человек
умер, что ж мне? Для чего осталось жить
на свете? Лучше уж
руки на себя наложить, — и только бог еще, видно, не хотел совершенной моей погибели и внушил мне мысль и желание причаститься… Отговела я тогда и пошла
на исповедь к этому отцу Серафиму — помнишь? — настоятель в монастыре: все ему рассказала, как ты меня полюбил, оставил, а теперь
умер, и что я решилась лишить себя жизни!
Михайлов остановился
на минуту в нерешительности и, кажется, последовал бы совету Игнатьева, ежели бы не вспомнилась ему сцена, которую он на-днях видел
на перевязочном пункте: офицер с маленькой царапиной
на руке пришел перевязываться, и доктора улыбались, глядя
на него и даже один — с бакенбардами — сказал ему, что он никак не
умрет от этой раны, и что вилкой можно больней уколоться.
И какие лица увидел он тут!
На улице как будто этакие и не встречаются и не выходят
на божий свет: тут, кажется, они родились, выросли, срослись с своими местами, тут и
умрут. Поглядел Адуев пристально
на начальника отделения: точно Юпитер-громовержец; откроет рот — и бежит Меркурий с медной бляхой
на груди; протянет
руку с бумагой — и десять
рук тянутся принять ее.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся
умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели
на пол, махали
руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа
на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил
на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.