Неточные совпадения
А день сегодня праздничный,
Куда пропал народ?..»
Идут
селом — на
улицеОдни ребята малые,
В домах — старухи старые,
А то и вовсе заперты
Калитки на замок.
Покамест Чичиков думал и внутренне посмеивался над прозвищем, отпущенным мужиками Плюшкину, он не заметил, как въехал в средину обширного
села со множеством изб и
улиц.
Ему захотелось где-нибудь
сесть или лечь, на
улице.
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на
улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне
садиться с ним в кибитку.
Возвратясь в столовую, Клим уныло подошел к окну. В красноватом небе летала стая галок. На
улице — пусто. Пробежал студент с винтовкой в руке. Кошка вылезла из подворотни. Белая с черным. Самгин
сел к столу, налил стакан чаю. Где-то внутри себя, очень глубоко, он ощущал как бы опухоль: не болезненная, но тяжелая, она росла. Вскрывать ее словами — не хотелось.
Из облака радужной пыли выехал бородатый извозчик, товарищи
сели в экипаж и через несколько минут ехали по
улице города, близко к панели. Клим рассматривал людей; толстых здесь больше, чем в Петербурге, и толстые, несмотря на их бороды, были похожи на баб.
Она тотчас пришла. В сером платье без талии, очень высокая и тонкая, в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на
улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она
села на кровать в ногах мужа, взяла рецепт из его рук, сказав...
За чаем выпили коньяку, потом дьякон и Макаров
сели играть в шашки, а Лютов забегал по комнате, передергивая плечами, не находя себе места; подбегал к окнам, осторожно выглядывал на
улицу и бормотал...
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел к себе,
сел у окна на
улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
Перед дамой никогда не
сядет, и даже на
улице говорит без шапки, прежде всех поднимет платок и подвинет скамеечку.
Она вышла. Я поспешно и неслышно прошел в кухню и, почти не взглянув на Настасью Егоровну, ожидавшую меня, пустился через черную лестницу и двор на
улицу. Но я успел только увидать, как она
села в извозчичью карету, ожидавшую ее у крыльца. Я побежал по
улице.
Посьет
сел потом в паланкин и велел нести себя к какому-то банкиру, а я отправился дальше по
улице к великолепным, построенным четырехугольником, казармам.
Потом станция, чай, легкая утренняя дрожь, теньеровские картины; там опять живая и разнообразная декорация лесов, пашен, дальних
сел и деревень, пекущее солнце, оводы, недолгий жар и снова станция, обед, приветливые лица да двугривенные; после еще сон, наконец, знакомый шлагбаум, знакомая
улица, знакомый дом, а там она, или он, или оно…
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в
улицу, которая вела в поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые,
сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Пройдя с четверть версты, он
сел на извозчика и поехал вперед, но на середине
улицы в пролетке ему показалось еще жарче.
Пройдя площадь с церковью и длинную
улицу с ярко светящимися окнами домов, Нехлюдов вслед за проводником вышел на край
села в полный мрак.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот
садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас на
улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
Когда башкирам было наконец объявлено, что вот барин поедет в город и там будет хлопотать, они с молчаливой грустью выслушали эти слова, молча вышли на
улицу,
сели на коней и молча тронулись в свою Бухтарму. Привалов долго провожал глазами этих несчастных, уезжавших на верную смерть, и у него крепко щемило и скребло на сердце. Но что он мог в его дурацком положении сделать для этих людей!
Пропустив нас, женщина тоже вошла в юрту,
села на корточки у огня и закурила трубку, а дети остались на
улице и принялись укладывать рыбу в амбар.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка вернулась в свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо скажет матери — ведь драться на
улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее
садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные, не евши, взошли мы в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть; не прошло часу, наши люди с
улицы кричат: «Выходите, выходите, огонь, огонь!» — тут я взяла кусок равендюка с бильярда и завернула вас от ночного ветра; добрались мы так до Тверской площади, тут французы тушили, потому что их набольшой жил в губернаторском доме;
сели мы так просто на
улице, караульные везде ходят, другие, верховые, ездят.
Бродя по
улицам, мне наконец пришел в голову один приятель, которого общественное положение ставило в возможность узнать, в чем дело, а может, и помочь. Он жил страшно далеко, на даче за Воронцовским полем; я
сел на первого извозчика и поскакал к нему. Это был час седьмой утра.
В
селе было до десяти
улиц, носивших особые наименования; посредине раскинулась торговая площадь, обставленная торговыми помещениями, но в особенности
село гордилось своими двумя обширными церквами, из которых одна, с пятисотпудовым колоколом, стояла на площади, а другая, осенявшая сельское кладбище, была выстроена несколько поодаль от
села.
И даром, что отец Афанасий ходил по всему
селу со святою водою и гонял черта кропилом по всем
улицам, а все еще тетка покойного деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене.
Проезжал через Диканьку блаженной памяти архиерей, хвалил место, на котором стоит
село, и, проезжая по
улице, остановился перед новою хатою.
Я вышел на
улицу и только хотел
сесть на извозчика, как увидел моего товарища по журнальной работе — иллюстратора Н. А. Богатова.
Описываемая сцена происходила на
улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством.
Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские
села, но в страду оно безлюдело.
В одном из домиков нашей
улицы поселился какой-то барин, с шишкой на лбу и чрезвычайно странной привычкой: по праздникам он
садился у окна и стрелял из ружья дробью в собак, кошек, кур, ворон, а также и в прохожих, которые не нравились ему.
Села у окна и, посасывая губу, стала часто сплевывать в платок. Раздеваясь, я смотрел на нее: в синем квадрате окна над черной ее головою сверкали звезды. На
улице было тихо, в комнате — темно.
Потом, как-то не памятно, я очутился в Сормове, в доме, где всё было новое, стены без обоев, с пенькой в пазах между бревнами и со множеством тараканов в пеньке. Мать и вотчим жили в двух комнатах на
улицу окнами, а я с бабушкой — в кухне, с одним окном на крышу. Из-за крыш черными кукишами торчали в небо трубы завода и густо, кудряво дымили, зимний ветер раздувал дым по всему
селу, всегда у нас, в холодных комнатах, стоял жирный запах гари. Рано утром волком выл гудок...
Когда со временем все три Арково сольются вместе, то Сахалин будет иметь очень большое
село, состоящее из одной только
улицы.
— Ну куда мы теперь потащимся, как вы думаете, генерал? — сказал он. — К князю не хотите, с Лебедевым рассорились, денег у вас нет, у меня никогда не бывает: вот и
сели теперь на бобах, среди
улицы.
— Святыми бывают после смерти, когда чудеса явятся, а живых подвижников видывала… Удостоилась видеть схимника Паисия, который спасался на горе Нудихе. Я тогда в скитах жила… Ну, в лесу его и встретила: прошел от меня этак будет как через
улицу. Борода уж не седая, а совсем желтая, глаза опущены, — идет и молитву творит. Потом уж он в затвор
сел и не показывался никому до самой смерти… Как я его увидела, так со страху чуть не умерла.
Вообще я недоволен переходом в Западную Сибирь, не имел права отказать родным в желании
поселить меня поближе, но под Иркутском мне было бы лучше. Город наш в совершенной глуши и имеет какой-то свой отпечаток безжизненности. Я всякий день брожу по пустым
улицам, где иногда не встретишь человеческого лица. Женский пол здесь обижен природой, все необыкновенно уродливы.
Как праотец, изгнанный из рая, вышел из ворот маркизиного дома Пархоменко на
улицу и, увидев на балконе маркизино общество, самым твердым голосом сторговал за пятиалтынный извозчика в гостиницу Шевалдышева. Когда успокоившаяся маркиза возвратилась и
села на свой пружинный трон, Бычков ткнул человек трех в ребра и подступил к ней с словами...
Она прибавила свет, вернулась на свое место и
села в своей любимой позе — по-турецки. Оба молчали. Слышно было, как далеко, за несколько комнат, тренькало разбитое фортепиано, несся чей-то вибрирующий смех, а с другой стороны — песенка и быстрый веселый разговор. Слов не было слышно. Извозчик громыхал где-то по отдаленной
улице…
Несмотря на то, что,
садясь в сани, я замечаю, что перед бабушкиными окнами
улица устлана соломой и что какие-то люди в синих чуйках стоят около наших ворот, я никак не могу понять, для чего нас посылают кататься в такой неурочный час.
Иван продолжал дико смотреть на него; затем его снова выпустили в сени и там надели на него остальное платье; он вышел на
улицу и
сел на тумбу. К нему подошли его хозяева, за которых он шел в рекруты.
Мамаша едва могла ходить и каждую минуту
садилась на
улице, а я ее придерживала.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то на
улице, когда он
садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
— После схода в
селе сидит он с мужиками на
улице и рассказывает им, что, дескать, люди — стадо, для них всегда пастуха надо, — так!
Она ходила по комнате,
садилась у окна, смотрела на
улицу, снова ходила, подняв бровь, вздрагивая, оглядываясь, и, без мысли, искала чего-то. Пила воду, не утоляя жажды, и не могла залить в груди жгучего тления тоски и обиды. День был перерублен, — в его начале было — содержание, а теперь все вытекло из него, перед нею простерлась унылая пустошь, и колыхался недоуменный вопрос...
Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и
села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на окнах и, взяв книгу с полки, снова
села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с
улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала...
Вечером, когда
садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по
улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
А уже светало, ей было боязно и стыдно ждать, что кто-нибудь выйдет на
улицу, увидит ее, полунагую. Она сошла к болоту и
села на землю под тесной группой молодых осин. И так сидела долго, объятая ночью, неподвижно глядя во тьму широко раскрытыми глазами, и боязливо пела, баюкая уснувшего ребенка и обиженное сердце свое…
В деревнях на
улице появляется грязь; ребятишки гурьбами возятся по дороге и везде, где под влиянием лучей солнца образовалась вода; старики также выползают из душных изб и
садятся на завалинах погреться на солнышке.
Разобрав свои вещи, он сейчас же
сел у окна и стал глядеть с жадным любопытством на
улицу: там сновали уже туда и сюда экипажи, шли пешеходы, проехал взвод казаков, провезли, по крайней мере на десяти лошадях, какую-то машину.
«Это звери, а не люди!» — проговорил он,
садясь на дрожки, и решился было не знакомиться ни с кем более из чиновников; но, рассудив, что для парадного визита к генеральше было еще довольно рано, и увидев на ближайшем доме почтовую вывеску, велел подвезти себя к выходившему на
улицу крылечку.
— Мать твоя правду пишет, — сказал он, — ты живой портрет покойного брата: я бы узнал тебя на
улице. Но ты лучше его. Ну, я без церемонии буду продолжать бриться, а ты
садись вот сюда — напротив, чтобы я мог видеть тебя, и давай беседовать.
Иногда он переходил к окну, выходившему на двор и на
улицу в
село.