Неточные совпадения
«Пусть уж лучше я пред тем, убитым и ограбленным, убийцей и вором выйду и пред всеми людьми, и в Сибирь пойду, чем если Катя вправе будет сказать, что я ей изменил, и
у нее же деньги
украл, и на ее же деньги с Грушенькой убежал добродетельную
жизнь начинать!
— Я одну такую же видел… в полку… — вдумчиво произнес Митя, — только
у той задняя ножка была сломана… Петр Ильич, хотел я тебя спросить кстати:
крал ты когда что в своей
жизни аль нет?
«
У людей этих сначала
крадут их время (забирая их в солдаты) для того, чтобы потом вернее
украсть их
жизнь. Чтобы приготовить их к резне, разжигают их ненависть, уверяя их, что они ненавидимы. И кроткие, добрые люди попадаются на эту удочку, и вот-вот бросятся с жестокостью диких зверей друг на друга толпы мирных граждан, повинуясь нелепому приказанию. И всё бог знает из-за какого-нибудь смешного столкновения на границе или из-за торговых колониальных расчетов.
— Строители
жизни! Гущин — подаешь ли милостыню племяшам-то? Подавай хоть по копейке в день… немало
украл ты
у них… Бобров! Зачем на любовницу наврал, что обокрала она тебя, и в тюрьму ее засадил? Коли надоела — сыну бы отдал… все равно, он теперь с другой твоей шашни завел… А ты не знал? Эх, свинья толстая.! А ты, Луп, — открой опять веселый дом да и лупи там гостей, как липки… Потом тебя черти облупят, ха-ха!.. С такой благочестивой рожей хорошо мошенником быть!.. Кого ты убил тогда, Луп?
Это не нами, не нашими руками создано, и не нашим умом судится» — говорила она, и никогда в целую свою
жизнь не высказала ни одного суждения, никогда не хотела знать, если
у нее что-нибудь
крали.
Долинский хотел очертить свою мать и свое детское житье в киевском Печерске в двух словах, но увлекаясь, начал описывать самые мелочные подробности этого житья с такою полнотою и ясностью, что перед Дорою проходила вся его
жизнь; ей казалось, что, лежа здесь, в Ницце, на берегу моря, она слышит из-за синих ниццских скал мелодический гул колоколов Печерской лавры и видит живую Ульяну Петровну,
у которой никто не может ничего
украсть, потому что всякий, не крадучи, может взять
у нее все, что ему нужно.
— Теперь я понял, — сказал Ганувер. — Откройтесь! Говорите все. Вы были гостями
у меня. Я был с вами любезен, клянусь, — я вам верил. Вы
украли мое отчаяние, из моего горя вы сделали воровскую отмычку! Вы, вы, Дигэ, сделали это! Что вы, безумные, хотели от меня? Денег? Имени?
Жизни?
— Документы
украли, — дико озираясь, ответил растерзанный Коротков, — и кот появился. Не имеет права. Я никогда в
жизни не дрался, это спички. Преследовать не имеет права. Я не посмотрю, что он Кальсонер.
У меня
украли до…
Ераст. Ну, вот-с человек
у вас
украдет что или ограбит вас, ну, вред вам какой сделает… Так вы простите его или всю
жизнь будете зло на него в душе иметь?
У всякого своя радость, своя утеха; он копил, берег, в том и вся
жизнь его была; ничего ему не нужно, одни только деньги, одни свои деньги, а
украли деньги, нет денег, зачем ему жить?
— Я не люблю читать о мужиках; что интересного в их
жизни? Я знаю их, живу с ними и вижу, что о них пишут неверно, неправду. Они такими жалкими описываются, а они просто подлые, их совсем не за что жалеть. Они только одного и хотят — надуть вас,
украсть у вас что-нибудь. Клянчат всегда, ноют, гадкие, грязные… А они ведь умные, о! они даже очень хитрые; как они мучат меня иногда, если б вы знали!
«Космы-то, — говорю, — патлы-то свои подбери, — потому я ей всю прическу расстроила. — То, — говорю, — ты
у меня
украла, что я тебя, варварку, поила-кормила две недели; обула-одела тебя; я, — говорю, — на всякий час отягощаюсь, я веду прекратительную
жизнь, да еще через тебя должна куска хлеба лишиться, как ты меня с таким человеком поссорила!»
— Если бы я готовил к печати те три маленькие историйки, которые хочу рассказать вам о нашей социабельности, то я, вероятно, назвал бы это как-нибудь трилогиею о том, как вор
у вора дубинку
украл и какое от того вышло для всех благополучие
жизни.
Если я не любил говорить ложь, не
крал, не убивал и вообще не делал очевидно грубых ошибок, то это не в силу своих убеждений, — их
у меня не было, — а просто только потому, что я по рукам и ногам был связан нянюшкиными сказками и прописной моралью, которые вошли мне в плоть и кровь и которые незаметно для меня руководили мною в
жизни, хотя я и считал их нелепостью…
Перевод состоялся, и переведенный солдат в первые же дни
украл у товарища сапоги, пропил их и набуянил. Сергей Иванович собрал роту и, вызвав перед фронт солдата, сказал ему: «Ты знаешь, что
у меня в роте не бьют и не секут, и тебя я не буду наказывать. За сапоги, украденные тобой, я заплачу свои деньги, но прошу тебя, не для себя, а для тебя самого, подумать о своей
жизни и изменить ее». И, сделав дружеское наставление солдату, Сергей Иванович отпустил его.