Неточные совпадения
— Матери у меня нет, ну, а дядя каждый год сюда приезжает и почти каждый раз меня не узнает, даже снаружи, а человек умный; ну, а
в три года вашей разлуки много
воды ушло.
Он пошел к Неве по
В—му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем
в воду? Не лучше ли
уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь,
в одиноком месте,
в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что не
в состоянии всего ясно и здраво обсудить
в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Робинзон. Для тебя
в огонь и
в воду. (
Уходит в кофейную.)
Он
ушел, и комната налилась тишиной. У стены, на курительном столике горела свеча, освещая портрет Щедрина
в пледе; суровое бородатое лицо сердито морщилось, двигались брови, да и все, все вещи
в комнате бесшумно двигались, качались. Самгин чувствовал себя так, как будто он быстро бежит, а
в нем все плещется, как
вода в сосуде, — плещется и, толкая изнутри, еще больше раскачивает его.
Тихонько свистнул сквозь зубы и
ушел. Клим Иванович Самгин встряхнулся, точно пудель, обрызганный
водою дождевой лужи, перешагнул из сумрака прихожей
в тепло и свет гостиной, остановился и, вынимая папиросу, подвел итог...
Он благоговейно ужасался, чувствуя, как приходят
в равновесие его силы и как лучшие движения мысли и воли
уходят туда,
в это здание, как ему легче и свободнее, когда он слышит эту тайную работу и когда сам сделает усилие, движение, подаст камень, огня и
воды.
Он захватил ковш
воды, прибежал назад: одну минуту колебался, не
уйти ли ему, но оставить ее одну
в этом положении — казалось ему жестокостью.
Он пошел к двери и оглянулся. Она сидит неподвижно: на лице только нетерпение, чтоб он
ушел. Едва он вышел, она налила из графина
в стакан
воды, медленно выпила его и потом велела отложить карету. Она села
в кресло и задумалась, не шевелясь.
Он взглянул на Веру: она налила себе красного вина
в воду и, выпив, встала, поцеловала у бабушки руку и
ушла. Он встал из-за стола и
ушел к себе
в комнату.
Вандик крикнул что-то другому кучеру, из другого карта выскочил наш коричневый спутник, мальчишка-готтентот, засучил панталоны и потащил лошадей
в воду; но вскоре ему стало очень глубоко, и он воротился на свое место, а лошади
ушли по брюхо.
Получив желаемое, я
ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь
воды, нет ли здесь
воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста,
в городе русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
«Сохрани вас Боже! — закричал один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь
ушла по пояс
в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то
в каком положении
в это время? Между тем придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»
Вследствие колебания морского дна у берегов Японии
в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел
уйти из бухты, как навстречу ему, с моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся
в бухте
вода пришла
в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув на берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.
«Завтра на вахту рано вставать, — говорит он, вздыхая, — подложи еще подушку, повыше, да постой, не
уходи, я, может быть, что-нибудь вздумаю!» Вот к нему-то я и обратился с просьбою, нельзя ли мне отпускать по кружке пресной
воды на умыванье, потому-де, что мыло не распускается
в морской
воде, что я не моряк, к морскому образу жизни не привык, и, следовательно, на меня, казалось бы, строгость эта распространяться не должна.
— Впрочем, мы после поговорим, — сказал Селенин. — Иду, — обратился он к почтительно подошедшему к нему судебному приставу. — Непременно надо видеться, — прибавил он, вздыхая. — Только застанешь ли тебя? Меня же всегда застанешь
в 7 часов, к обеду. Надеждинская, — он назвал номер. — Много с тех пор
воды утекло, — прибавил он
уходя, опять улыбаясь одними губами.
— Это оттого, что ваш палец
в воде. Ее нужно сейчас же переменить, потому что она мигом нагреется. Юлия, мигом принеси кусок льду из погреба и новую полоскательную чашку с
водой. Ну, теперь она
ушла, я о деле: мигом, милый Алексей Федорович, извольте отдать мне мое письмо, которое я вам прислала вчера, — мигом, потому что сейчас может прийти маменька, а я не хочу…
По его словам, такой же тайфун был
в 1895 году. Наводнение застало его на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два дня и две ночи он разъезжал на оморочке и снимал людей с крыш домов и с деревьев. Сделав это доброе дело, Дерсу
ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада
воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать
в тайге.
Долина последней речки непропорционально широка,
в особенности
в верхней части. Горы с левой стороны так размыты, что можно совершенно незаметно перейти
в соседнюю с ней реку Кулумбе. Здесь я наблюдал такие же каменные россыпи, как и на реке Аохобе. Воронки среди них, диаметром около 2 м и глубиной 1,5 м, служат водоприемниками. Через них
вода уходит в землю и вновь появляется на поверхности около устья.
Мои спутники рассмеялись, а он обиделся. Он понял, что мы смеемся над его оплошностью, и стал говорить о том, что «грязную
воду» он очень берег. Одни слова, говорил он, выходят из уст человека и распространяются вблизи по воздуху. Другие закупорены
в бутылку. Они садятся на бумагу и
уходят далеко. Первые пропадают скоро, вторые могут жить сто годов и больше. Эту чудесную «грязную
воду» он, Дерсу, не должен был носить вовсе, потому что не знал, как с нею надо обращаться.
Следующий день был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей. На восточном горизонте темной полосой все еще лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с другой частью отряда не мог
уйти далеко. Наводнение должно было задержать его где-нибудь около реки Билимбе. Для того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться на правый берег реки. Сделать это надо было как можно скорее, потому что ниже
в реке
воды будет больше и переправа труднее.
Корейцы считают, что их способ соболевания самый лучший, потому что ловушка действует наверняка и случаев, чтобы соболь
ушел, не бывает. Кроме того, под
водой соболь находится
в сохранности и не может быть испорчен воронами или сойками.
В корейские ловушки, так же как и
в китайские, часто попадают белки, рябчики и другие мелкие птицы.
19 декабря наш отряд достиг реки Бягаму, текущей с юго-востока, по которой можно выйти на реку Кусун. Эта река и по величине, и по обилию
воды раза
в два больше Мыге. Близ своего устья она около 20 м шириной и 1–1,5 м глубиной. По словам удэгейцев, вся долина Бягаму покрыта гарью; лес сохранился только около Бикина. Раньше Бягаму было одним из самых зверовых мест; особенно много было здесь лосей. Ныне это пустыня. После пожаров все звери
ушли на Арму и Кулумбе, притоки Имана.
Я весь
ушел в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь один, вдали от бивака. Вдруг
в стороне от себя я услышал шорох. Среди глубокой тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал
в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал
воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
Следующий день, 8 июня,
ушел на поиски
в воде ружей. Мы рассчитывали, что при солнце будет видно дно реки, но погода, как на грех, снова испортилась. Небо покрылось тучами, и стало моросить. Тем не менее после полудня Меляну удалось найти 2 ружья, ковочный инструмент, подковы и гвозди. Удовольствовавшись этим, я приказал собираться
в дорогу.
С этими словами он преспокойно
ушел в кабинет, вынул из кармана большой кусок ветчины, ломоть черного хлеба, —
в сумме это составляло фунта четыре, уселся, съел все, стараясь хорошо пережевывать, выпил полграфина
воды, потом подошел к полкам с книгами и начал пересматривать, что выбрать для чтения: «известно…», «несамобытно…», «несамобытно…», «несамобытно…», «несамобытно…» это «несамобытно» относилось к таким книгам, как Маколей, Гизо, Тьер, Ранке, Гервинус.
— Поди, Маша,
в свою комнату и не беспокойся. — Маша поцеловала у него руку и
ушла скорее
в свою комнату, там она бросилась на постелю и зарыдала
в истерическом припадке. Служанки сбежались, раздели ее, насилу-насилу успели ее успокоить холодной
водой и всевозможными спиртами, ее уложили, и она впала
в усыпление.
В моей комнате стояла кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с
водой, возле стул,
в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все
ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под голову, я лег на голую кровать и закурил трубку.
В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку на самом том месте, где казак вытащил из
воды Карла Ивановича. Отец мой, как всегда, шел угрюмо и сгорбившись; возле него мелкими шажками семенил Карл Иванович, занимая его сплетнями и болтовней. Мы
ушли от них вперед и, далеко опередивши, взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах.
Но ведьма и тут нашлась: оборотилась под
водою в одну из утопленниц и через то
ушла от плети из зеленого тростника, которою хотели ее бить утопленницы.
Знакомство с купленным мальчиком завязать было трудно. Даже
в то время, когда пан Уляницкий
уходил в свою должность, его мальчик сидел взаперти, выходя лишь за самыми необходимыми делами: вынести сор, принести
воды, сходить с судками за обедом. Когда мы при случае подходили к нему и заговаривали, он глядел волчком, пугливо потуплял свои черные круглые глаза и старался поскорее
уйти, как будто разговор с нами представлял для него опасность.
Она ослабевает мало-помалу и уже не может сопротивляться течению и
уходит в затоны или же стоит за карчей, уткнувшись мордой
в берег; здесь ее можно брать прямо руками, и даже медведь достает ее из
воды лапой.
Иногда ручей бежит по открытому месту, по песку и мелкой гальке, извиваясь по ровному лугу или долочку. Он уже не так чист и прозрачен — ветер наносит пыль и всякий сор на его поверхность; не так и холоден — солнечные лучи прогревают сквозь его мелкую
воду. Но случается, что такой ручей поникает, то есть
уходит в землю, и, пробежав полверсты или версту, иногда гораздо более, появляется снова на поверхность, и струя его, процеженная и охлажденная землей, катится опять, хотя и ненадолго, чистою и холодною.
Если утка скрывается с утятами
в отдельном камыше или береговой траве и охотник с собакой подойдет к ней так близко, что
уйти некуда и некогда, утка выскакивает или вылетает, смотря по расстоянию, также на открытую
воду и производит тот же маневр: ружейный выстрел прекращает тревогу и убивает матку наповал.
Горная порода, вынесенная из оврага и разрушенная морским прибоем, превратилась
в гравий и образовала широкую отмель.
Вода взбегала на нее с сердитым шипеньем и тотчас
уходила в песок, оставляя после себя узенькую полоску пены, но следующая волна подхватывала ее и бросала на отмель дальше прежнего.
На этот раз солдат действительно «обыскал работу».
В Мурмосе он был у Груздева и нанялся сушить пшеницу из разбитых весной коломенок. Работа началась, как только спала
вода, а к страде народ и разбежался. Да и много ли народу
в глухих деревушках по Каменке? Работали больше самосадчане, а к страде и те
ушли.
Для видимости Таисья прикрикивала и на Оленку, грозила ей лестовкой и опять
уходила к топившейся печке, где вместе с
водой кипели и варились ее бабьи мысли.
В это время под окном кто-то нерешительно постучал, и незнакомый женский голос помолитвовался.
Мать равнодушно смотрела на зеленые липы и березы, на текущую вокруг нас
воду; стук толчеи, шум мельницы, долетавший иногда явственно до нас, когда поднимался ветерок, по временам затихавший, казался ей однообразным и скучным; сырой запах от пруда, которого никто из нас не замечал, находила она противным, и, посидев с час, она
ушла домой,
в свою душную спальню, раскаленную солнечными лучами.
Одни говорили, что беды никакой не будет, что только выкупаются, что холодная
вода выгонит хмель, что везде мелко, что только около кухни
в стари́це будет по горло, но что они мастера плавать; а другие утверждали, что, стоя на берегу, хорошо растабарывать, что глубоких мест много, а
в стари́це и с руками
уйдешь; что одежа на них намокла, что этак и трезвый не выплывет, а пьяные пойдут как ключ ко дну.
Собственно говоря, я почти не принимал участия
в этой любостяжательной драме, хотя и имел воспользоваться плодами ее. Самым процессом ликвидации всецело овладел Лукьяныч, который чувствовал себя тут как рыба
в воде. Покупщики приходили,
уходили, опять приходили, и старик не только не утомлялся этою бесконечною сутолокою, но даже как будто помолодел.
Мне было хорошо, как рыбе
в воде, и я бы век не
ушел из этой комнаты, не покинул бы этого места.
Но она молчит. Я вдруг слышу тишину, вдруг слышу — Музыкальный Завод и понимаю: уже больше 17, все давно
ушли, я один, я опоздал. Кругом — стеклянная, залитая желтым солнцем пустыня. Я вижу: как
в воде — стеклянной глади подвешены вверх ногами опрокинутые, сверкающие стены, и опрокинуто, насмешливо, вверх ногами подвешен я.
Глухой взрыв — толчок — бешеная бело-зеленая гора
воды в корме — палуба под ногами
уходит — мягкая, резиновая — и все внизу, вся жизнь, навсегда…
Сонная
вода густо и лениво колыхалась под его ногами, мелодично хлюпая о землю, а месяц отражался
в ее зыбкой поверхности дрожащим столбом, и казалось, что это миллионы серебряных рыбок плещутся на
воде,
уходя узкой дорожкой к дальнему берегу, темному, молчаливому и пустынному.
Река, задержанная плотиной, была широка и неподвижна, как большой пруд. По обеим ее сторонам берега
уходили плоско и ровно вверх. На них трава была так ровна, ярка и сочна, что издали хотелось ее потрогать рукой. Под берегами
в воде зеленел камыш и среди густой, темной, круглой листвы белели большие головки кувшинок.
Стоят по сторонам дороги старые, битые громом березы, простирая над головой моей мокрые сучья; слева, под горой, над черной Волгой, плывут, точно
в бездонную пропасть
уходя, редкие огоньки на мачтах последних пароходов и барж, бухают колеса по
воде, гудят свистки.
Если у меня были деньги, я покупал сластей, мы пили чай, потом охлаждали самовар холодной
водой, чтобы крикливая мать Людмилы не догадалась, что его грели. Иногда к нам приходила бабушка, сидела, плетя кружева или вышивая, рассказывала чудесные сказки, а когда дед
уходил в город, Людмила пробиралась к нам, и мы пировали беззаботно.
И дальше тысячи огней, как звезды, висели над
водой,
уходя вдаль, туда, где новые огни горели
в Нью-Джерси.
Вода около корабля светилась,
в воде тихо ходили бледные огни, вспыхивая, угасая, выплывая на поверхность,
уходя опять
в таинственную и страшную глубь…
Нет, кабы были между нами путные люди, не
ушла бы от нас эта девушка, эта чуткая душа, не ускользнула бы, как рыба
в воду!
После обеда, то
уходя на палубу, то
в кубрик, я увидел Дэзи, вышедшую из кухни вылить ведро с
водой за борт.