Неточные совпадения
Случилась ее
кончина без супруга и без сына.
Там, в Крапивне, гремел бал;
Никто этого не
знал.
Телеграмму
о смерти получили
И со свадьбы укатили.
Здесь лежит супруга-мать
Ольга, что бы ей сказать
Для души полезное?
Царство ей небесное».
Два слова письменных в дополнение к письму вашего соименника, дорогой фотограф, в ответ на ваши строки от 18 декабря…
О кончине Вольфа — вы, верно, это уже
знаете от Ж.Адамовны, к которой писали из Тобольска. Он страдал жестоко пять месяцев. Горячка тифозная, а потом вода в груди. Смерть была успокоением, которого он сам желал,
зная, что нет выздоровления.
Вы спрашиваете меня
о Василии Львовиче и об Николае Александровиче. К прискорбию должен вам сказать, что никто из близких не написал мне об его
кончине. Я от посторонних
узнал об этих потерях.
Бабушки уже нет, но еще в нашем доме живут воспоминания и различные толки
о ней. Толки эти преимущественно относятся до завещания, которое она сделала перед
кончиной и которого никто не
знает, исключая ее душеприказчика, князя Ивана Иваныча. Между бабушкиными людьми я замечаю некоторое волнение, часто слышу толки
о том, кто кому достанется, и, признаюсь, невольно и с радостью думаю
о том, что мы получаем наследство.
Захар и товарищи ничего, следовательно, не
знали еще
о кончине Глеба.
Васю Григорьева никто не называл Василием Григорьевичем: Вася да Вася или Васенька, до самой его
кончины уже в начале этого столетия,
о которой я
узнал в Москве от его друга Володи Кригера...
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу
о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед
кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не
знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
Кроме коротких и отрывочных сведений, сообщенных
о смерти Бенни газетами в Петербурге близкими покойнику людьми, интересовавшимися
знать все обстоятельства его
кончины, получены сначала частным путем следующие известия.
— Вы сами
знаете, что такое mademoiselle Blanche. Больше ничего с тех пор не прибавилось. Mademoiselle Blanche наверно будет генеральшей, — разумеется, если слух
о кончине бабушки подтвердится, потому что и mademoiselle Blanche, и ее матушка, и троюродный cousin-маркиз, — все очень хорошо
знают, что мы разорились.
— Вы ошибаетесь, — заговорила она наконец, — я
знаю женщину, которая горячо полюбила вашего покойного друга; она любит и помнит его до сих пор… И весть
о его
кончине поразит ее глубоко.
— В Новгороде-с, — отвечала она, заложив обе руки под платок. — Я только третьего дня от Елисея Тимофеича
узнала о их кончине-с. Яков Иваныч, как в Сибирь отъехали, писать обещались, и два раза писали, а больше не писали-с. Я бы за ними и в Сибирь поехала, да они не хотели-с.
— Да, по моему мнению, оно должно крыться еще в московской
кончине племянника Бодростина: это событие престранное. Я
о нем разбеседовался с Висленевым… Разумеется, мое дело сторона, а так от нечего делать разболтался; он говорит: «я
знаю: его Горданов у цыган отравил».
Ольга Николаевна Хвостова не
узнала о трагической смерти своего племянника — она в это время лежала на смертном одре.
Кончина в ее объятиях любимой, хотя и оскорбившей ее дочери, окончательно расшатала даже ее железный организм, и она стала хиреть и слабеть и, наконец, слегла в постель, с которой ей не было суждено уже вставать.
Несмотря на то что в описываемое нами время — а именно в ноябре 1758 года — не было ни юрких репортеров, ни ловких интервьюеров, ни уличных газетных листов, подхватывающих каждое сенсационное происшествие и трубящих
о нем на тысячу ладов, слух
о загадочной смерти молодой красавицы княжны, при необычайной, полной таинственности обстановке, пронесся, повторяем, с быстротою электричества,
о котором тогда имели очень смутное понятие, не только по великосветским гостиным Петербурга, принадлежавшим к той высшей придворной сфере, в которой вращалась покойная, но даже по отдаленным окраинам тогдашнего Петербурга, обитатели которых
узнали имя княжны только по поводу ее более чем странной
кончины.
«Немилость к первому, — говорит Григорович, — и внезапная
кончина второго, тотчас, как он
узнал о восшествии на престол Павла, произошла будто бы вследствие этого».
— Настала
кончина века и час Страшного суда! Мучьтесь, окаянные нечестивцы! я умираю страдальцем
о Господе, — произнес он, пробился сквозь солдат и бросился стремглав с берега в Лелию. Удар головы его об огромный камень отразился в сердцах изумленных зрителей. Ужас в них заменил хохот. Подняли несчастного. Череп был разбит; нельзя было
узнать на нем образа человеческого.
Позже оказалось, что генерал-губернатору ничего не было сообщено и что
о новом акте, положенном к прочим актам в Успенском соборе, он
узнал только уже после
кончины императора Александра Павловича от самого Филарета.
О судьбе Шатова отец Варсонофий
знал через одного их общего товарища, который наводил справки и получил известие об его грустной
кончине.
Знал, конечно, и Константин Николаевич.
— Скажите, вы не
знали еще
о кончине графини, когда остались в Москве? — сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами
о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они может быть не имели.