Неточные совпадения
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная
сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне
знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей
от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в человека, который меня
знать не хотел, и что я умираю
от любви к нему? И это мне говорит
сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она
знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его
сестрой, и слышать
от нее готовые фразы увещания и утешения.
Ее
сестра звалась Татьяна…
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я
знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и в наших именах
(Не говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось
от него
Жеманство, — больше ничего.
Раскольников не проронил ни одного слова и зараз все
узнал: Лизавета была младшая, сводная (
от разных матерей)
сестра старухи, и было ей уже тридцать пять лет.
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его
знает что, старшим детям — только однажды девочка,
сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич
от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
— Посмеете ли вы сказать, — свирепо и раздельно, как по складам, проговорил он, — что, брав мои деньги весь месяц, вы не
знали, что ваша
сестра от меня беременна?
— Кроме того, что это честно приобретено,
от столь уважаемой и святой «сестры-с»,
знаете ли вы, что я маменьку и Ниночку — горбатенького-то ангела моего, дочку-то, полечить теперь могу?
Вышел из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему
от братьев и достигнув того, что мужья запретили его
сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не
знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
— Вот, — сказал мне с усилием отец, — завещаю тебе мою дочь — твою
сестру. Ты все
узнаешь от Якова, — прибавил он, указав на камердинера.
Мать моя была католичка. В первые годы моего детства в нашей семье польский язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я
знал по — польски и по — славянски, с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский язык я слышал
от сестер отца, но они приезжали к нам редко.
А может быть,
сестры Аглаи и намеренно в чем-нибудь проболтались, чтоб и самим что-нибудь
узнать от Варвары Ардалионовны; могло быть, наконец, и то, что и они не хотели отказать себе в женском удовольствии немного подразнить подругу, хотя бы и детства: не могли же они не усмотреть во столько времени хоть маленького краешка ее намерений.
— Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это
знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать
от сестры…
Хотелось бы подать голос бедному Вильгельму, он после десятилетнего одиночного заключения поселен в Баргузине и там женился; вы об нем можете
узнать от его
сестры.
Человек — странное существо; мне бы хотелось еще
от вас получить, или, лучше сказать, получать, письма, — это первое совершенно меня опять взволновало. Скажите что-нибудь о наших чугунниках, [Чугунники — лицеисты 1-го курса, которым Энгельгардт роздал в 1817 г. чугунные кольца в знак прочности их союза.] об иных я кой-что
знаю из газет и по письмам
сестер, но этого для меня как-то мало. Вообразите, что
от Мясоедова получил год тому назад письмо, — признаюсь, никогда не ожидал, но тем не менее был очень рад.
Назначение Тобольска с общего нашего согласия с Оболенским и по желанию
сестры Annette, которая,
узнавши от меня, что Басаргин перебирается в Курган, пишет мне, чтоб я окончательно просился в губернский город.
Вообще было много оснований с большою обстоятельностью утверждать, что политичность Рогнеды Романовны, всех ее
сестер и самой маркизы много выигрывала
от того, что они не
знали ничего такого, что стоило бы скрывать особенно ловкими приемами, но умели жить как-то так, что как-то всем о них хотелось расспросить.
Я бы сейчас заметил это, ничего бы не сказал, пришел бы к Дмитрию и сказал бы: „Напрасно, мой друг, мы стали бы скрываться друг
от друга: ты
знаешь, что любовь к твоей
сестре кончится только с моей жизнию; но я все
знаю, ты лишил меня лучшей надежды, ты сделал меня несчастным; но
знаешь, как Николай Иртеньев отплачивает за несчастие всей своей жизни?
— Нет, далеко не все. Я опять повторяю эти четыре заветные слова. А в доказательство того, что я вовсе не порхающий папильон [Мотылек (
от фр. papillon).], я скажу вам такую вещь, о которой не
знают ни моя мать, ни мои
сестры и никто из моих товарищей, словом, никто, никто во всем свете.
Он скоро
узнал от нее, что она Софья Матвеевна Улитина и проживает собственно в К., имеет там
сестру вдовую, из мещан; сама также вдова, а муж ее, подпоручик за выслугу из фельдфебелей, был убит в Севастополе.
Муза Николаевна,
узнав от мужа в тюрьме всю историю, происшедшую между влюбленными, о чем Лябьеву рассказывал сам Углаков, заезжавший к нему прощаться, немедля же по возвращении заговорила об этом с
сестрой.
И когда
сестры рассказали Саше про свою затею и сказала ему Людмилочка: «Мы тебя нарядим японкою», Саша запрыгал и завизжал
от восторга. Там будь что будет, — и особенно, если никто не
узнает, — а только он согласен, — еще бы не согласен! — ведь это ужасно весело всех одурачить.
Слабый голос спросил: «Кто тут?» Дедушка
узнал голос
сестры своей, прослезился
от радости, что застал ее живою, и, крестясь, громко закричал: «Слава богу!
— Агафон Павлыч ваш друг? Моя бедная
сестра имела несчастье его полюбить, а в этом состоянии женщина делается эгоисткой до жестокости. Я
знаю историю этой несчастной Любочки и, представьте себе, жалею ее
от души… Да, жалею, вернее сказать — жалела. Но сейчас мне ее нисколько не жаль… Может быть, я несправедлива, может быть, я ошибаюсь, но… но… Одним словом, что она может сделать, если он ее не любит, то есть Любочку?
Василиса. Вася! Зачем — каторга? Ты — не сам… через товарищей! Да если и сам — кто
узнает? Наталья — подумай! Деньги будут… уедешь куда-нибудь… меня навек освободишь… И что
сестры около меня не будет — это хорошо для нее. Видеть мне ее — трудно… злоблюсь я на нее за тебя и сдержаться не могу… мучаю девку, бью ее… так — бью… что — сама плачу
от жалости к ней… А — бью. И — буду бить!
— Вот мы остались с тобою одни, — строго и печально сказала
сестра брату после похорон матери, отодвигая его
от себя острым взглядом серых глаз. — Нам будет трудно, мы ничего не
знаем и можем много потерять. Так жаль, что я не могу сейчас же выйти замуж!
Он
знал, что все девочки зовут его «изобретателем», — это
сестра внушила им, — и что
от него ждут в будущем чего-то, что должно прославить имя его отца, —
сестра говорила об этом уверенно.
— Да, — отвечала Анна Михайловна, проклиная эту пытливую особу, и, чтобы отклонить ее
от допроса, сама спросила — Так вы
знали… видели мою
сестру в Ницце, вы ее
знали там?
«Да спасет тебя господь бог
от такой жены, — отвечала Долинскому
сестра. — Как ты с ними познакомился? Я
знаю эту фальшивую, лукавую и бессердечную девчонку. Она вся ложь, и ты с нею никогда не будешь счастлив».
— Это не
от меня зависит, доктор. Надо
знать, как
сестра, или, лучше, как ее средства.
— Не
знаю. Я люблю вас, мне невыразимо жаль, что мы так далеки друг
от друга, — вот я и пришел. Я еще люблю вас, но
сестра уже окончательно порвала с вами. Она не прощает и уже никогда не простит. Ваше одно имя возбуждает в ней отвращение к прошлому, к жизни.
— Ты решительно стал невозможен, — начала она. — Это такой характер, с которым ангел но уживется, — и, как всегда, стараясь уязвить меня как можно больнее, она напомнила мне мой поступок с
сестрой (это был случай с
сестрой, когда я вышел из себя и наговорил
сестре своей грубости; она
знала, что это мучит меня, и в это место кольнула меня). — После этого меня уж ничто не удивит
от тебя, — сказала она.
—
Знаешь ли,
сестра! — примолвил вполголоса Ижорской, смотря вслед за Рославлевым, который вышел вместе с Полиною, —
знаешь ли, кто больше всех пострадал
от этого несчастного случая? Ведь это он! Свадьба была назначена на прошлой неделе, а бедняжка Владимир только сегодня в первый раз поговорит на свободе с своей невестою. Не в добрый час он выехал из Питера!
После ужина я воротился во флигель вместе с моими товарищами, которые уже
знали через брата Елагиных, как меня ласкали и потчевали его
сестры; товарищи расспрашивали и завидовали мне, и я не скоро заснул
от волнения и каких-то непонятных мне фантазий.
Ирина. Вы говорите: прекрасна жизнь. Да, но если она только кажется такой! У нас, трех
сестер, жизнь не была еще прекрасной, она заглушала нас, как сорная трава… Текут у меня слезы. Это не нужно… (Быстро вытирает лицо, улыбается.) Работать нужно, работать. Оттого нам невесело и смотрим мы на жизнь так мрачно, что не
знаем труда. Мы родились
от людей, презиравших труд…
Андрей. Да. Отец, царство ему небесное, угнетал нас воспитанием. Это смешно и глупо, но в этом все-таки надо сознаться, после его смерти я стал полнеть и вот располнел в один год, точно мое тело освободилось
от гнета. Благодаря отцу я и
сестры знаем французский, немецкий и английский языки, а Ирина
знает еще по-итальянски. Но чего это стоило!
Вы должны были сберечь мою
сестру от увлечений; да, сберечь,
сестра любила вас; она за вас не собиралась замуж, а так любила, сама не
зная почему; вы увлекли ее…
Больным местом готовившейся осады была Дивья обитель, вернее сказать — сидевшая в затворе княжиха, в иночестве Фоина. Сам игумен Моисей не посмел ее тронуть, а без нее и
сестры не пойдут. Мать Досифея наотрез отказалась:
от своей смерти, слышь, никуда не уйдешь, а господь и не это терпел
от разбойников. О томившейся в затворе Охоне
знал один черный поп Пафнутий, а
сестры не
знали, потому что привезена она была тайно и сдана на поруки самой Досифее. Инок Гермоген тоже ничего не подозревал.
— Неужто Маня все рассказала
сестре? неужто у Иды Ивановны до того богатырские силы, что,
узнав от Мани все, что та могла рассказать ей, она все-таки еще может сохранять спокойствие и шутить?
Сам Перри свидетельствует, что Лефорта
узнал Петр только с того времени, когда удалился он в Троицкую лавру, спасаясь
от властолюбивой
сестры.
Ничипоренко твердил: «Что
сестры! теперь не до родства, а вы без меня бог
знает чего напутаете», — и он ни на пядь не отставал
от Бенни.
Заговорив о долголетии крестьянина моей памяти, останавливаюсь на семействе дебелой и красивой кормилицы
сестры Анюты, приходившей в свободное
от уроков время ко мне с ребенком в классную. Это бесспорно была весьма добродушная женщина; тем не менее ее выхоленная и массивная самоуверенность вызывали с моей стороны всякого рода выходки. Так, например,
зная лично ее мужа, Якова, я, обучая ее молитве Господней, натвердил вместо: «яко на небеси» — «Яков на небеси».
На этот раз мои каникулы были особенно удачны. Я застал
сестру Лину не только вполне освоившеюся в семействе, но и успевшею заслужить всеобщую симпатию, начиная с главных лиц, то есть нашего отца и дяди Петра Неофитовича. Старушка Вера Александровна Борисова,
узнав от матери нашей, что Лина есть сокращенное — Каролина и что покойного Фета звали Петром, сейчас же переделала имя
сестры на русский лад, назвав ее Каролиной Петровной.
(Удивительное известие: сейчас только услышал
от нашей няни, которую встретил на лестнице, что Марья Филипповна отправилась сегодня одна-одинешенька в Карлсбад, с вечерним поездом, к двоюродной
сестре. Это что за известие? Няня говорит, что она давно собиралась; но как же этого никто не
знал? Впрочем, может, я только не
знал. Няня проговорилась мне, что Марья Филипповна с генералом еще третьего дня крупно поговорила. Понимаю-с. Это наверное — m-lle Blanche. Да, у нас наступает что-то решительное.)
Немец завел бы дрожки, оранжерею, штиблеты — «
сестры» ездили в простых телегах, но зато это была такая телега, в которой
от колеса до последнего винта все подавляло высоким достоинством своего качества; любители заморского удивляются чистоте немецких домиков, но войдите в избу разбогатевшего русского мужика, особенно из раскольников — не
знаю, какой еще чистоты можно требовать
от места, в котором живут, а не удивляют своей чистотой.
Анна Ивановна. Ну, а коли хорош, так люби, тебе ближе
знать. Я ведь так говорю, к примеру. Мало ли нашей
сестры от них плачутся. Долго ль до греха, не спросившись-то ума-разума.
— Где это ты, сестрица, все
узнала? — спросил он однажды, прослушав
от сестры живой рассказ о нечаянной встрече одной молодой девушки с любимым человеком.
— Эх, Маша, Маша! И вы туда же!
Сестра моя тоже об этом убивается. Да, во-первых, я вовсе не пьяница; а во-вторых,
знаете ли вы, для чего я пью? Посмотрите-ка вон на эту ласточку… Видите, как она смело распоряжается своим маленьким телом, куда хочет, туда его и бросит! Вон взвилась, вон ударилась книзу, даже взвизгнула
от радости, слышите? Так вот я для чего пью, Маша, чтобы испытать те самые ощущения, которые испытывает эта ласточка… Швыряй себя куда хочешь, несись куда вздумается…
Кончивши с Тетясею любовные наши восторги, я приступил притворяться больным. Батенька слепо дались в обман. При них я, лежа под шубами, стонал и охал; а чуть они уйдут, так я и вскочил, и ем, и пью, что мне вздумается. С Тетясею амурюсь, маменька
от радости хохочут,
сестры — они уже
знали о плане нашем — припевают нам свадебные песни. Одни только батенька не видели ничего и, приходя проведывать меня, только что сопели
от гнева, видя, что им не удается притеснить меня.
До 11 декабря мы не видали Гоголя; морозы сделались сноснее, и он,
узнав от меня, что я не могу ничего положительного сказать о своем отъезде, решался через неделю уехать один с
сестрами.