Неточные совпадения
— Я давненько не вижу гостей, — сказал он, — да, признаться сказать, в них мало вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а в хозяйстве-то упущения… да и лошадей их корми сеном! Я давно
уж отобедал, а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась: начнешь топить, еще пожару наделаешь.
Всю дорогу он был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами, приставивши ко рту кулак, как будто играл на
трубе, и наконец затянул какую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал, слушал и потом, покачав слегка головой, сказал: «Вишь ты, как барин поет!» Были
уже густые сумерки, когда подъехали они к городу.
А из города
уже выступало неприятельское войско, гремя в литавры и
трубы, и, подбоченившись, выезжали паны, окруженные несметными слугами.
Меж тем на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червем, с сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал
уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым стаканом, в песне золотых
труб, святое вино.
В пекарне становилось все тише, на печи кто-то
уже храпел и выл, как бы вторя гулкому вою ветра в
трубе. Семь человек за столом сдвинулись теснее, двое положили головы на стол, пузатый самовар возвышался над ними величественно и смешно. Вспыхивали красные огоньки папирос, освещая красивое лицо Алексея, медные щеки Семена, чей-то длинный, птичий нос.
Заснул Клим на рассвете, проснулся поздно, утомленным и нездоровым. Воскресенье,
уже кончается поздняя обедня, звонят колокола, за окном хлещет апрельский дождь, однообразно звучит железо водосточной
трубы. Клим обиженно подумал...
Когда Самгин выбежал на двор, там
уже суетились люди, — дворник Панфил и полицейский тащили тяжелую лестницу, верхом на крыше сидел, около
трубы, Безбедов и рубил тес. Он был в одних носках, в черных брюках, в рубашке с накрахмаленной грудью и с незастегнутыми обшлагами; обшлага мешали ему, ерзая по рукам от кисти к локтям; он вонзил топор в крышу и, обрывая обшлага, заревел...
— Тут
уж невозможно догадаться: почему душа должна вылетать в
трубу, как банкрот?
Хорошо. А почему прежде, бывало, с восьми часов вечера у ней слипаются глаза, а в девять, уложив детей и осмотрев, потушены ли огни на кухне, закрыты ли
трубы, прибрано ли все, она ложится — и
уже никакая пушка не разбудит ее до шести часов?
Был туман и свежий ветер, потом пошел дождь. Однако ж мы в
трубу рассмотрели, что судно было под английским флагом. Адмирал сейчас отправил навстречу к нему шлюпку и штурманского офицера отвести от мели. Часа через два корабль стоял
уже близ нас на якоре.
Представьте себе
узкий коридор, верхние края которого немного загнуты внутрь так, что вода идет как бы в
трубе.
Из-за тумана, а может быть и оттого, что печь давно
уже не топилась, в
трубе не было тяги, и вся фанза наполнилась дымом.
Непромокаемые плащики, не говоря
уже о том, что мешали стрелять, пропускали воду самым бесстыдным образом; а под деревьями точно, на первых порах, как будто и не капало, но потом вдруг накопившаяся в листве влага прорывалась, каждая ветка обдавала нас, как из дождевой
трубы, холодная струйка забиралась под галстух и текла вдоль спинного хребта…
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он
уже поднял руку… он даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная
труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
— Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на
трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди на крышу,
уже и оседлал, собачий сын,
трубу.
Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принес, пусть же сам и вынесет!» Черт между тем, когда еще влетал в
трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом,
уже далеко от избы.
Мы быстро пересекли площадь. Подколокольный переулок, единственный, где не было полиции, вывел нас на Яузский бульвар. А железо на крышах домов
уже гремело. Это «серьезные элементы» выбирались через чердаки на крышу и пластами укладывались около
труб, зная, что сюда полиция не полезет…
По зимам охотники съезжались в Москву на собачью выставку отовсюду и
уже обязательно бывали на
Трубе. Это место встреч провинциалов с москвичами. С рынка они шли в «Эрмитаж» обедать и заканчивать день или, вернее сказать, ночь у «Яра» с цыганскими хорами, «по примеру своих отцов».
— А, пусть вас возьмут все черти! Ну, понимаешь, то, о чем теперь трубят во все
трубы. Даже хамы
уже громко разговаривают об этом…
Не доезжая верст пяти, «Первинка» чуть не села на мель, речная галька
уже шуршала по дну, но опасность благополучно миновала. Вдали виднелись
трубы вальцовой мельницы и стеаринового завода, зеленая соборная колокольня и новое здание прогимназии. Галактион сам командовал на капитанском мостике и сильно волновался. Вон из-за мыса выглянуло и предместье. Город отделялся от реки болотом, так что приставать приходилось у пустого берега.
— Ну, и пусть выходит, когда проспится. Прежде-то снохи свекров за ворота выскакивали встречать, а нынче свекоры должны их ждать, как барынь… Нет, это
уж не модель, Симон Михеич. Я вот тебе загадку загну: сноху привели и
трубу на крышу поставили. Прощай, миленький!
Пароход приближался. Можно
уже было рассмотреть и черную
трубу, выкидывавшую черную струю дыма, и разгребавшие воду красные колеса, и три барки, тащившиеся на буксире. Сибирский хлеб на громадных баржах доходил только до Городища, а здесь его перегружали на небольшие барки. Михея Зотыча беспокоила мысль о том, едет ли на пароходе сам Галактион, что было всего важнее. Он снял даже сапоги, засучил штаны и забрел по колена в воду.
Это путешествие чуть не закончилось катастрофой. Старики
уже возвращались домой. Дело происходило ночью, недалеко от мельницы Ермилыча. Лошадь шла шагом, нога за ногу. Старики дремали, прикорнув в телеге. Вдруг Вахрушка вздрогнул, как строевая лошадь, заслышавшая
трубу.
И мы добрались до какой-то избы,
О завтрашнем утре мечтая;
С оконцем из слюды, низка, без
трубы,
Была наша хата такая,
Что я головою касалась стены,
А в дверь упиралась ногами;
Но мелочи эти нам были смешны,
Не то
уж случалося с нами.
Мы вместе! теперь бы легко я снесла
И самые трудные муки…
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике высокая зеленая железная
труба водокачки пускала густые клубы черного дыма. В общем движении не принимал никакого участия один Кержацкий конец, — там было совсем тихо, точно все вымерли. В Пеньковке
уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
Катря и Домнушка все-таки укутали барышню в большую шаль, ноги покрыли одеялом, а за спину насовали подушек. Но и это испытание кончилось, — Антип растворил ворота, и экипаж весело покатил на Самосадку. Мелькнула контора, потом фабрика, дальше почерневшие от дыма избушки Пеньковки, высокая зеленая
труба медного рудника, прогремел под колесами деревянный мост через Березайку, а дальше
уже начинался бесконечный лес и тронутые первою зеленью лужайки. Дорога от р. Березайки пошла прямо в гору.
— Я огонь и воду прошла и медные
трубы… Ничто
уже больше ко мне не прилипнет.
«Надо, говорит, новые
трубы ставить, а лучше всего, говорит, продай ты свою кислую дребедень в музей… вроде как какой-нибудь памятник…» Ну да
уж ладно!
Громадный
узкий пруд был сдавлен в живописных крутых берегах; под плотиной курилось до десятка больших
труб и две доменных печи; на берегу пруда тянулась заповедная кедровая роща, примыкавшая к большому господскому дому, походившему на дворец.
По коридору бродили люди, собирались в группы, возбужденно и вдумчиво разговаривая глухими голосами. Почти никто не стоял одиноко — на всех лицах было ясно видно желание говорить, спрашивать, слушать. В
узкой белой
трубе между двух стен люди мотались взад и вперед, точно под ударами сильного ветра, и, казалось, все искали возможности стать на чем-то твердо и крепко.
Коридор. Тысячепудовая тишина. На круглых сводах — лампочки, бесконечный, мерцающий, дрожащий пунктир. Походило немного на «
трубы» наших подземных дорог, но только гораздо
уже и не из нашего стекла, а из какого-то другого старинного материала. Мелькнуло — о подземельях, где будто бы спасались во время Двухсотлетней Войны… Все равно: надо идти.
Когда я вошел на «Интеграл» — все
уже были в сборе, все на местах, все соты гигантского, стеклянного улья были полны. Сквозь стекло палуб — крошечные муравьиные люди внизу — возле телеграфов, динамо, трансформаторов, альтиметров, вентилей, стрелок, двигателей, помп,
труб. В кают-компании — какие-то над таблицами и инструментами — вероятно, командированные Научным Бюро. И возле них — Второй Строитель с двумя своими помощниками.
— Ну да, ну да! — поощряет его собеседник-ненавистник, — вот именно это самое и есть! Наконец-то ты догадался! Только, брат, надо пожарные
трубы всегда наготове держать, а ты, к сожалению, свою только теперь выкатил! Ну, да на этот раз бог простит, а на будущее время будь
уж предусмотрительнее. Не глумись над исправниками вместе с свистунами, а помни, что в своем роде это тоже предержащая власть!
— А то вы думаете? — говорит он, — все зло именно в этой пакостной литературе кроется! Я бы вот такого-то… Не говоря худого слова, ой-ой, как бы я с ним поступил! Надо зло с корнем вырвать, а мы мямлим! Пожар
уж силу забрал, а мы только пожарные
трубы из сараев выкатываем!
Вышед на улицу, Флегонт Михайлыч приостановился, подумал немного и потом не пошел по обыкновению домой, а поворотил в совершенно другую сторону. Ночь была осенняя, темная, хоть глаз, как говорится, выколи; порывистый ветер опахивал холодными волнами и воймя завывал где-то в соседней
трубе. В целом городе хотя бы в одном доме промелькнул огонек: все
уже мирно спали, и только в гостином дворе протявкивали изредка собаки.
— А
уж кричат во все
трубы?
— Что до меня, то я на этот счет успокоен и сижу вот
уже седьмой год в Карльсруэ. И когда прошлого года городским советом положено было проложить новую водосточную
трубу, то я почувствовал в своем сердце, что этот карльсруйский водосточный вопрос милее и дороже для меня всех вопросов моего милого отечества… за всё время так называемых здешних реформ.
Исполинские дома в шесть и семь этажей ютились внизу, под мостом, по берегу; фабричные
трубы не могли достать до моста своим дымом. Он повис над водой, с берега на берег, и огромные пароходы пробегали под ним, как ничтожные лодочки, потому что это самый большой мост во всем божьем свете… Это было направо, а налево
уже совсем близко высилась фигура женщины, — и во лбу ее, еще споря с последними лучами угасавшей в небе зари, загоралась золотая диадема, и венок огоньков светился в высоко поднятой руке…
А пароходик
уже свистнул два раза жалобно и тонко, и черный дым пыхнул из его
трубы в сырой воздух, — видно, что сейчас уходить хочет, а пока лозищане оглядывались, — раздался и третий свисток, и что-то заклокотало под ногами так сильно, что наши даже вздрогнули и невольно подались назад.
Передонов не ходил в гимназию и тоже чего-то ждал. В последние дни он все льнул к Володину. Страшно было выпустить его с глаз, — не навредил бы.
Уже с утра, как только проснется, Передонов с тоскою вспоминал Володина: где-то он теперь? что-то он делает? Иногда Володин мерещился ему: облака плыли по небу, как стадо баранов, и между ними бегал Володин с котелком на голове, с блеющим смехом; в дыме, вылетающем из
труб, иногда быстро проносился он же, уродливо кривляясь и прыгая в воздухе.
—
Труба —
узкая, — нерешительно заметил Матвей.
— Бабы-то? — ухмыляясь, ответил Пушкарь. — Они, братец мой, очень другие по ночам! Но, сморщившись, плюнул и
уже серьёзно пояснил: — Ведьмов много между ними! В
трубу летают — слыхал?
Уж было темно, когда Лукашка вышел на улицу. Осенняя ночь была свежа и безветрена. Полный золотой месяц выплывал из-за черных раин, поднимавшихся на одной стороне площади. Из
труб избушек шел дым и, сливаясь с туманом, стлался над станицею. В окнах кое-где светились огни. Запах кизяка, чапры и тумана был разлит в воздухе. Говор, смех, песни и щелканье семечек звучали так же смешанно, но отчетливее, чем днем. Белые платки и папахи кучками виднелись в темноте около заборов и домов.
На дне насыпи была
узкая, аршина в полтора диаметром, чугунная
труба — причина катастрофы.
По этим чугунным, массивным, в два обхвата шириною
трубам воздух проходил сквозь каупера, нагревался в них горящими газами до шестисот градусов и оттуда
уже проникал во внутренность доменной печи, расплавляя руду и уголь своим жарким дуновением.
Давно
уж он"сведущим человеком"смотрит, давно протягивает руку к
трубе, и в настоящую минуту, быть может,
уже подносит ее к губам, чтобы вострубить.
Их
уже ждали огромные пароходы, стоя у берегов, выпуская из
труб клубы дыма.
Гремит слава
трубой,
Мы дрались за Лабой;
По горам твоим, Капказ,
Уж гремит слава об нас…
Уж мы, горцы басурма…
Гремит слава
трубой,
Мы дралися за Лабой;
По горам твоим, Кавказ,
Уж гремит слава об нас!
Это был тонкий бабий голос, и, точно желая передразнить его, в
трубе загудел ветер тоже тонким голосом. Прошло с полминуты, и опять послышалось сквозь шум ветра, но
уже как будто с другого конца двора...