Неточные совпадения
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала
из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как
уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости
выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною
дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную
дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
И, вспомнив о том, что он забыл поклониться товарищам Облонского, только когда он был
уже в
дверях, Левин
вышел из кабинета.
Наконец —
уж Бог знает откуда он явился, только не
из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он
вышел в стеклянную
дверь, что за колонной, — наконец, говорю я, видим мы, сходит кто-то с балкона…
Но Лужин
уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно
уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин
вышел, приподняв
из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в
дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Я хотел
уже выйти из дому, как
дверь моя отворилась, и ко мне явился капрал с донесением, что наши казаки ночью выступили
из крепости, взяв насильно с собою Юлая, и что около крепости разъезжают неведомые люди.
Но я ясно видел сквозь приотворенную
дверь, что кто-то вдруг
вышел из-за портьеры, за которой помещалась кровать Татьяны Павловны, и стал в глубине комнаты, за Татьяной Павловной. Машинально, инстинктивно я схватился за замок и
уже не дал затворить
дверь.
— Это
уж сверх всяких границ, — проговорил я и быстро
вышел из комнаты. Но я еще не прошел до конца залы, как он крикнул мне
из дверей кабинета...
Нехлюдов
уже хотел пройти в первую
дверь, когда
из другой
двери, согнувшись, с веником в руке, которым она подвигала к печке большую кучу сора и пыли,
вышла Маслова. Она была в белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по самые брови была от пыли повязана белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
— Нельзя здесь дожидаться, пожалуйте в контору, — опять обратился фельдфебель к Нехлюдову, и Нехлюдов
уже хотел уходить, когда
из задней
двери вышел смотритель, еще более смущенный, чем его подчиненные. Он не переставая вздыхал. Увидав Нехлюдова, он обратился к надзирателю.
Доктор
выходил из избы опять
уже закутанный в шубу и с фуражкой на голове. Лицо его было почти сердитое и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул
из дверей кучеру, и карета, привезшая доктора, подъехала к выходным
дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за доктором и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
— Митя, отведи меня… возьми меня, Митя, — в бессилии проговорила Грушенька. Митя кинулся к ней, схватил ее на руки и побежал со своею драгоценною добычей за занавески. «Ну
уж я теперь уйду», — подумал Калганов и,
выйдя из голубой комнаты, притворил за собою обе половинки
дверей. Но пир в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Митя положил Грушеньку на кровать и впился в ее губы поцелуем.
Верный Стецько
уже стоял одетый во всей козацкой сбруе. Данило надел смушевую шапку, закрыл окошко, задвинул засовами
дверь, замкнул и
вышел потихоньку
из двора, промеж спавшими своими козаками, в горы.
— Так ты, кум, еще не был у дьяка в новой хате? — говорил козак Чуб,
выходя из дверей своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе, мужику с обросшею бородою, показывавшею, что
уже более двух недель не прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы. — Там теперь будет добрая попойка! — продолжал Чуб, осклабив при этом свое лицо. — Как бы только нам не опоздать.
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он без цели шел
из улицы в улицу, пока не остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало
уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали огни. Галактион позвонил, но ему отворили не сразу. За
дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Из волости Тит пошел домой. По дороге его так и тянуло завернуть к Рачителихе, чтобы повидаться с своими, но в кабаке
уж очень много набилось народу. Пожалуй, еще какого-нибудь дурна не
вышло бы, как говорил старый Коваль. Когда Тит проходил мимо кабака, в открытую
дверь кто-то крикнул...
«Три пьяницы» вообще чувствовали себя прекрасно, что бесило Рачителиху, несколько раз выглядывавшую
из дверей своей каморки в кабак. За стойкой управлялся один Илюшка, потому что днем в кабаке народу было немного, а набивались к вечеру. Рачителиха успевала в это время управиться около печи, прибрать ребятишек и вообще повернуть все свое бабье дело, чтобы вечером
уже самой
выйти за стойку.
Только
выходя из-за ужина, когда
уже не было ни Розанова, ни Вязмитинова, он сам запер за ними
дверь и ласково сказал...
Вланг первый, как только увидал в аршин низенькую
дверь блиндажа, опрометью, прежде всех, вбежал в нее и, чуть не разбившись о каменный пол, забился в угол,
из которого
уже не
выходил больше.
Мне тотчас рассказали, что капитана нашли с перерезанным горлом, на лавке, одетого, и что зарезали его, вероятно, мертвецки пьяного, так что он и не услышал, а крови
из него
вышло «как
из быка»; что сестра его Марья Тимофеевна вся «истыкана» ножом, а лежала на полу в
дверях, так что, верно, билась и боролась с убийцей
уже наяву.
В минуту, когда начинается этот рассказ, это был
уже дряхлый старик, который почти не оставлял постели, а ежели изредка и
выходил из спальной, то единственно для того, чтоб просунуть голову в полурастворенную
дверь жениной комнаты, крикнуть: «Черт!» — и опять скрыться.
Перед рассветом Хаджи-Мурат опять
вышел в сени, чтобы взять воды для омовения. В сенях еще громче и чаще, чем с вечера, слышны были заливавшиеся перед светом соловьи. В комнате же нукеров слышно было равномерное шипение и свистение железа по камню оттачиваемого кинжала. Хаджи-Мурат зачерпнул воды
из кадки и подошел
уже к своей
двери, когда услыхал в комнате мюридов, кроме звука точения, еще и тонкий голос Ханефи, певшего знакомую Хаджи-Мурату песню. Хаджи-Мурат остановился и стал слушать.
Шубин не
выходил из своей комнаты до самой ночи.
Уже совсем стемнело, неполный месяц стоял высоко на небе, Млечный Путь забелел и звезды запестрели, когда Берсенев, простившись с Анной Васильевной, Еленой и Зоей, подошел к
двери своего приятеля. Он нашел ее запертою и постучался.
Выйдя на тротуар, я остановился в недоумении, как останавливается человек, стараясь угадать нужную ему
дверь, и, подумав, отправился в гавань, куда неизменно попадал вообще, если гулял бесцельно. Я решил теперь, что ушел
из кафе по причине простой нервности, но больше не жалел
уже, что ушел.
Хозяин мой взял у него эту шинель
из рук и молча указал ему на мою студенческую шинель; я торопливо накинул ее на плечи, и мы
вышли, прошли через двор и остановились у
двери, обитой
уже не зеленою сияющею клеенкой, а темным, толстым, серым сукном.
Рославлев и Рено
вышли из кафе и пустились по Ганд-Газу,
узкой улице, ведущей в предместье, или, лучше сказать, в ту часть города, которая находится между укрепленным валом и внутреннею стеною Данцига. Они остановились у высокого дома с небольшими окнами. Рено застучал тяжелой скобою; через полминуты
дверь заскрипела на своих толстых петлях, и они вошли в темные сени, где тюремный страж, в полувоинственном наряде, отвесив жандарму низкой поклон, повел их вверх по крутой лестнице.
«Боже мой! Что я думаю, что я делаю!» Он схватил сапоги и побежал с ними в переднюю, там надел их, обчистился и
вышел на террасу, где
уж сидели обе мамаши за кофе. Лиза, очевидно, ждала его и вошла на террасу
из другой
двери вместе с ним.
Сказав мимоходом какие-то нужные два слова Андрею Филипповичу, перемолвив и еще кое с кем, полюбезничав кое с кем, пофамильярничав кое с кем, господин Голядкин-младший, по-видимому не имевший лишнего времени на бесполезную трату, собирался
уже, кажется,
выйти из комнаты, но, к счастию господина Голядкина-старшего, остановился в самых
дверях и заговорил мимоходом с двумя или тремя случившимися тут же молодыми чиновниками.
Последних слов Сергей Петрович
уже не слыхал; он
вышел из гостиной, хлопнув
дверьми, прошел в свой кабинет,
дверьми которого тоже хлопнул и сверх того еще их запер, и лег на диван.
Ордынов
уже вышел из комнаты на первый оклик ее, и едва понял он, что входит к хозяевам. Перед ним отворилась
дверь, и, ясна как солнце, заблестела ему золотая улыбка чудной его хозяйки. В этот миг он не видал, не слыхал никого, кроме ее. Мгновенно вся жизнь, вся радость его слились в одно в его сердце — в светлый образ его Катерины.
И вот
уже та роковая
дверь —
Единый шаг — судьба моя решится, —
Но что-то вдруг нежданное теперь
Заставило меня остановиться.
Читатель-друг, ты верь или не верь —
Мне слышалось: «Не лучше ль воротиться?
Ты не таким
из двери выйдешь той,
Каким войдешь с невинной простотой».
Скоро
из дверей выходит уже набеленный, нарумяненный и одетый в белый кафтан Псару. Выражение лица у него кислое, он держится за живот. Каменщики затихли и низко кланяются Псару.
— Вы
уж и невесть чего нагородите, —
выходя из комнаты, сумрачно и досадливо сказал Марко Данилыч и крепко хлопнул за собой
дверью. А сам решил как можно скорей ехать за Дуней.
Он не мог разобрать, болен ли он от расстройства, или же расстроен от болезни, да притом
уже и некогда было соображать: у запечатанных
дверей залы собирались люди; ближе всех к коридору,
из которого
выходил Горданов, стояли фельдшер, с уложенными анатомическими инструментами, большим подносом в руках, и молодой священник, который осторожно дотрагивался то до того, то до другого инструмента, и, приподнимая каждый
из них, вопрошал фельдшера...
Я
уже несколько дней назад вывесил на
дверях объявление о бесплатном приеме больных; до сих пор, однако, у меня был только один старик эмфизсматик да две женщины приносили своих грудных детей с летним поносом. Но все в Чемеровке
уже знают меня в лицо и знают, что я доктор. Когда я иду по улице, зареченцы провожают меня угрюмыми, сумрачными взглядами. Мне теперь каждый раз стоит борьбы
выйти из дому; как сквозь строй, идешь под этими взглядами, не поднимая глаз.
Прошло
уже достаточно времени, чтобы они могли обернуть назад в слободу; между тем день проходил за днем, а они не возвращались. Григорий Лукьянович находился в сильнейшем страхе и беспокойстве. Наконец, дня через три после смерти князя Василия Прозоровского, во двор дома Малюты в александровской слободе вкатила повозка и
из нее
вышли оба его наперсника. Григорий Лукьянович находился в известной
уже читателям своей отдельной горнице и, увидав в окно приезжих, сам бросился отворять им
дверь.
Глеб Алексеевич пришел в себя,
вышел из саней и позвонил. Ему отворил тот же мальчишка-лакей, который отворял ему
дверь и в первое его посещение, но
уже выражение недоумения и растерянности теперь заменилось радостной улыбкой, делающей, по меткому народному выражению, «рот до ушей».
Они
вышли из комнаты больного. В соседней комнате было
уже приготовлено все для молебна. В
дверях толпилась прислуга.
Луна в это время, как нарочно, скрылась за облаками. Оба были нервно настроены. Оба готовы были бы с удовольствием вернуться в уютную столовую или в менее уютный кабинет, но обоих удерживал стыд сознаться друг перед другом в этом чувстве, которое они оба называли трусостью. Они подошли
уже к выходу на полянку, как вдруг луна
вышла из-за скрывавшего ее облачка и ее матовые лучи пробрались на полянку и осветили открытую
дверь беседки.
Каждый
из этих господ, встречавших Сережу, охотно бы научил его и за счастье бы почел с ним вместе пойти заказать ему; но, как всегда бывает, он был одинок посреди толпы и, пробираясь в фуражке по Кузнецкому мосту, не поглядывая на магазины, он дошел до конца, отворил
двери и
вышел оттуда в коричневом полуфраке в
узком (а носили широкий), в черных панталонах, широких (а носили
узкие), и в атласном с цветочками жилете, который ни один
из господ, бывших у Шевалье в особой, не позволили бы надеть своему лакею, и еще много чего купил Сережа; зато Кунц в недоумение пришел от тонкой талии молодого человека и, как он это говорил всем, объяснил, что подобной он никогда не видел.
И с этим она поставила на уборный стол флакон и, вероятно, хотела идти вслед за мужем в те самые
двери, в которые он
вышел, но Пик предупредил ее: он бросился вперед, схватил в передней свой плащ и шляпу и выбежал на улицу. На дворе
уже темнело и лил проливной дождь. Пик ничего этого не замечал; он шел и свистал, останавливался у углов, не зная, за который
из них поворотить, и потом опять шел и свистал, и вдруг расхохотался.
Наталья Николаевна просила его не простудиться, но он уверял, что ничего, и все отдавал приказания, хлопал
дверьми, ходил, и когда, казалось,
уж дело стояло за одними слугами и мужиками, он несколько раз обошел все комнаты,
выходя из гостиной в одну
дверь и входя в другую, и все отыскивал, что бы еще сделать.