Нехлюдову было больно; но по какому-то детскому самолюбию ему не хотелось признаться в этом, и он, еще раз отказавшись от сетки, продолжал рассказывать старичку о том устройстве ульев, про которое он читал в «Maison rustique», [Ферма,] и при котором, по его мнению, должно было в два раза больше роиться; но пчела
ужалила его в шею, и он сбился и замялся в средине рассуждения.
Неточные совпадения
— Ну, — продолжал Зурин, — так и быть. Будет тебе квартира. А
жаль… Мы бы попировали по-старинному… Гей! малый! Да что ж сюда не ведут кумушку-то Пугачева? или она упрямится? Сказать ей, чтоб она не боялась: барин-де прекрасный; ничем не обидит, да хорошенько ее
в шею.
Ольга засмеялась, проворно оставила свое шитье, подбежала к Андрею, обвила его
шею руками, несколько минут поглядела лучистыми глазами прямо ему
в глаза, потом задумалась, положив голову на плечо мужа.
В ее воспоминании воскресло кроткое, задумчивое лицо Обломова, его нежный взгляд, покорность, потом его жалкая, стыдливая улыбка, которою он при разлуке ответил на ее упрек… и ей стало так больно, так
жаль его…
А мне
жаль стариков-то, да и сестренок
жаль, потому
шила в мешке не утаишь, и по городу — шу-шу-шу…
Пчелы догоняли их и
жалили в затылок и
шею.
— Пойду, пойду, Федорыч! Я не
в других: не стану дожидаться, чтоб меня
в шею протолкали. А
жаль мне тебя, голубчик, право
жаль! То-то вдовье дело!.. Некому тебя ни прибрать, ни приходить!.. Смотри-ка, сердечный, как ты замаран!.. чернехонек!.. местечка беленького не осталось!.. Эх, Федорыч, Федорыч!.. Не век жить неумойкою! Пора прибраться!.. Захватит гостья немытого, плохо будет!
Несчастливцев. Пара платья, братец, хорошего,
в Полтаве еврей
сшил. Тогда я
в Ильинскую, после бенефиса, много платья сделал. Складная шляпа, братец, два парика, пистолет тут у меня хороший, у черкеса
в карты выиграл
в Пятигорске. Замок попорчен; как-нибудь, когда
в Туле буду, починить прикажу.
Жаль, фрака нет; был фрак, да я его
в Кишиневе на костюм Гамлета выменял.
Пчелы не кусали его; но зато Нехлюдов уж едва мог удерживаться от желания выбежать из пчельника: пчелы местах
в трех
ужалили его и жужжали со всех сторон около его головы и
шеи.
— Ну, мы с Гарусовым-то душа
в душу жили, — отшучивался Арефа, уплетая хлеб за обе щеки. — У нас все пополам было: моя спина — его палка, моя
шея — его рогатка, мои руки — его руда… Ему ничего не
жаль, и мне ничего не
жаль. Я, брат, Гарусовым доволен вот как… И какой добрый: душу оставил.
«Ах, бездельник ты, — говорю, — бездельник!
Жаль, — говорю, — что давешний барин мало тебе
в шею-то наклал».
Давно уже она с таким молодым чувством не обдумывала туалет. Платье будет голубое. Если отделать его серебряными кружевами? Нет, похоже на оперный костюм. Жемчуг
в моде — фальшивым она не станет обшивать, а настоящего
жаль, сорвут
в танцах, раздавят… Что-нибудь другое. Ну, да портниха придумает. Коли и Минангуа не возьмет
в четыре дня
сшить — к Шумской или к Луизе поедет…
— Побратаемся, — сказал он ему, снимая с
шеи золотой тельник, — ты мой единый задушевный друг, тебя одного
жаль мне оставлять
в этом мире…