Неточные совпадения
Еще в первые дни неопределимой болезни Клима Лютов с невестой, Туробоевым и Лидией
уехал на пароходе по
Волге с тем, чтоб побывать
на Кавказе и, посетив Крым, вернуться к осени в Москву. Клим отнесся к этой поездке так равнодушно, что даже подумал...
Елена
уехала с какой-то компанией
на пароходе по
Волге, затем она проедет в Кисловодск и там будет ждать его.
— Куда? Да хоть с своими мужиками
на Волгу: и там больше движения, есть интересы какие-нибудь, цель, труд. Я бы
уехал в Сибирь, в Ситху.
— Шел, шел — и зной палит, и от жажды и голода изнемог, а тут вдруг: «За
Волгу уехала!» Испужался, матушка, ей-богу испужался: экой какой, — набросился он
на Викентьева, — невесту тебе за это рябую!
Вера,
на другой день утром рано, дала Марине записку и велела отдать кому-то и принести ответ. После ответа она стала веселее, ходила гулять
на берег
Волги и вечером, попросившись у бабушки
на ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и,
уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
«Там она теперь, — думал он, глядя за
Волгу, — и ни одного слова не оставила мне! Задушевное, сказанное ее грудным шепотом „прощай“ примирило бы меня со всей этой злостью, которую она щедро излила
на мою голову! И
уехала! ни следа, ни воспоминания!» — горевал он, склонив голову, идучи по темной аллее.
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала
на него Вера: ему бы надо уйти
на целый день, поехать с визитами,
уехать гостить
на неделю за
Волгу,
на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
Но вот два дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька
на другой день
уедет с женихом и с его матерью за
Волгу, в Колчино, ей опять неловко будет оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
—
Уехала еще
на заре проводить барышню за
Волгу, к попадье.
На другой день к вечеру он получил коротенький ответ от Веры, где она успокоивала его, одобряя намерение его
уехать, не повидавшись с ней, и изъявила полную готовность помочь ему победить страсть (слово было подчеркнуто) — и для того она сама, вслед за отправлением этой записки,
уезжает в тот же день, то есть в пятницу, опять за
Волгу. Ему же советовала приехать проститься с Татьяной Марковной и со всем домом, иначе внезапный отъезд удивил бы весь город и огорчил бы бабушку.
— Боже мой, Опенкин! — воскликнула бабушка почти в ужасе. — Дома нет, дома нет!
на целый день за
Волгу уехала! — шепотом диктовала она Викентьеву.
— Дома нет,
на целый день за
Волгу уехала! — громко повторил Викентьев, подходя к окну столовой.
Когда в трактирах ввели расчет
на «марки», Петр Кирилыч бросил работу и
уехал на покой в свой богато обстроенный дом
на Волге, где-то за Угличем. И сказывали земляки, что, когда он являлся за покупками в свой Углич и купцы по привычке приписывали в счетах, он сердился и говорил...
А ноне выезжай-ко с ней
на Волгу-то, всяк норовит тебя оконфузить: «Эхма, говорит, куда-те запропастило; верст, чаи, с десяток, дяденька, в сутки
уедешь!» Завелись везде праходы — просто хошь торговлю бросай, а тут еще об каких-то чугунках твердят!
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели
на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по
Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа
на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил
на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что,
уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
— Вот спасибо охранке, а то, пожалуй, не уговорил бы
уехать. Значит, кончено, теперь
на одном пароходе два бурлака побегут. Вниз по матушке по
Волге… А пока вот тебе сто рублей
на расходы, и сегодня же вечером привози чемодан ко мне. Федя как рад тебе будет!
Там еще, где-то
на Солодовке, с Устиньей он шашни завел, да не успел до конца добиться — дочитала она свечу и
уехала в леса за
Волгу…
Носились слухи по городу, что молодая наследница Марка Данилыча для того распродает все, что хочет
уехать на житье за
Волгу.
Переправясь через
Волгу, все поехали к Груне в Вихорево. Эта деревня ближе была к городу, чем Осиповка. Патап Максимыч не успел еще прибрать как следует для Дуни комнаты, потому и поторопился
уехать домой с Дарьей Сергевной. По совету ее и убирали комнату. Хотелось Патапу Максимычу, чтобы богатая наследница Смолокурова жила у него как можно лучше; для того и нанял плотников строить
на усадьбе особенный дом. Он должен был поспеть к Рождеству.
— Может, и увидишь, — улыбаясь, сказала Аграфена Петровна. — Теперь он ведь в здешних местах, был
на ярманке, и мы с ним видались чуть не каждый день. Только у него и разговоров, что про тебя, и в Вихореве тоже. Просто сказать, сохнет по тебе, ни
на миг не выходишь ты из его дум. Страшными клятвами теперь клянет он себя, что
уехал за
Волгу, не простившись с тобой. «Этим, — говорит, — я всю жизнь свою загубил, сам себя счастья лишил». Плачет даже, сердечный.
И тотчас же послал за Самоквасовым. И записку написал
на случай, если бы посланный не застал его. Приписал, что теперь у него Патап Максимыч с Аграфеной Петровной и что
на другой день
уезжают они в свои леса за
Волгу. Прибавил также, что Марко Данилыч приказал долго жить.
— Верно, Аграфена Петровна. Бог свидетель, что говорю не облыжно! — горячо вскликнул Самоквасов. — Господи! Хоть бы глазком взглянуть! А говорить не посмею,
на глаза к ней боюсь показаться. Помнит ведь она, как я в прошлом году за
Волгу уехал, а после того, ни с кем не повидавшись, в Казань сплыл?
Говорила, что она воспитана в Персии, где до сих пор имеет многочисленную и сильную своим влиянием
на внутренние и внешние политические дела партию, что по достижении совершеннолетия она
уехала в Европу, проезжала при этом через места, населенные татарами, по
Волге, была тайно в Петербурге, а оттуда через Ригу проехала в Пруссию.
— Она нас чурается, а не мы ее. Однако с попечителем ее — слыхали, чай,
на ярмарке — с богатеем Кашедаевым, встречались и беседовали… Он им и богадельню возвел
на дворе молельни. Если поинтересуетесь, отец эконом познакомит вас с миссионером из бывших старообрядцев; поди, он еще не
уехал вверх по
Волге на собеседование… Проще к становому заехать: он вам даст от себя рекомендацию к одному из начетчиков. Они с полицией нынче в ладах живут, — прибавил настоятель, тонко усмехнувшись.