Неточные совпадения
Мне завещал отец:
Во-первых,
угождать всем людям без изъятья —
Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платья,
Швейцару, дворнику, для избежанья зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была.
Тюфяев знал своих гостей насквозь, презирал их, показывал им иногда когти и вообще обращался с ними в том роде, как
хозяин обращается с своими собаками: то с излишней фамильярностью, то с грубостию, выходящей из всех пределов, — и все-таки он звал их на свои обеды, и они с трепетом и радостью являлись к нему, унижаясь, сплетничая, подслуживаясь,
угождая, улыбаясь, кланяясь.
Вы только подумайте: вот сейчас мы все хлопочем, бьемся, бегаем за производителем и потребителем,
угождаем какому-нибудь
хозяину, вообще зависим направо и налево, а тогда другие будут от нас зависеть.
Тут я расхохотался до того, что, боясь свалиться с ног, повис на ручке двери, дверь отворилась, я
угодил головой в стекло и вышиб его. Приказчик топал на меня ногами,
хозяин стучал по голове моей тяжелым золотым перстнем, Саша пытался трепать мои уши, а вечером, когда мы шли домой, строго внушал мне...
Им не запрещалось жениться, но они не женились, боясь не
угодить своею женитьбой
хозяину и потерять место.
Жизнь его пошла ровно и гладко. Он хотел нравиться
хозяину, чувствовал, понимал, что это выгодно для него, но относился к старику с подстерегающей осторожностью, без тепла в груди. Страх перед людьми рождал в нём желание
угодить им, готовность на все услуги ради самозащиты от возможного нападения. Постоянное ожидание опасности развивало острую наблюдательность, а это свойство ещё более углубляло недоверие к людям.
Вел он себя донельзя благонадежно, так и смотрел
угодить своему
хозяину и смотрел так, как смотрит человек, который терзается угрызениями совести и чувствует, что виноват перед другим человеком.
Гоголь молчал, но казался расстроенным, а Погодин начал сильно жаловаться на Гоголя: на его капризность, скрытность, неискренность, даже ложь, холодность и невнимание к
хозяевам, то есть к нему, к его жене, к матери и к теще, которые будто бы ничем не могли ему
угодить.
Рыжов нимало не заботился, что о нем думают; он честно служил всем и особенно не
угождал никому; в мыслях же своих отчитывался единому, в кого неизменно и крепко верил, именуя его учредителем и
хозяином всего сущего.
— Доставим, батюшка, не сомневайтесь, ваше благородие. Но, но!.. Ишь, баловница! Эка лошадь, прости господи! Но! — Он хлестнул ее кнутом, на что она ответила легким движением хвоста. — Я и рад
угодить, да лошадку-то
хозяин дал… просто такая уж… Обижаются господа, что тут будешь делать! А
хозяин говорит: ты, говорит, дедушка, стар, так вот тебе и скотинка старая. Ровесники, говорит, будете. А ребята наши смеются. Рады глотки драть; им что? Известно, разве понимают?
— А ведь мне недурно было у своего
хозяина! Не я о себе заботился, а меня одевали, обували, кормили; и когда я болен бывал, заботились обо мне. Да и служба была нетрудная. А теперь сколько дел! Был у меня один
хозяин, а теперь сколько их стало у меня! Скольким людям должен я
угождать!
Тогда
хозяин опять призвал работника и сказал: «То ты через людей хотел
угодить мне, то ты моим же добром дарил меня, теперь вздумал еще чуднее: вздумал кричать и петь обо мне, что я всемогущий, милостивый и всё другое.
Посмотрите на то, как хочет жить раб. Прежде всего он хочет, чтобы его отпустили на волю. Он думает, что без этого он не может быть ни свободным, ни счастливым. Он говорит так: если бы меня отпустили на волю, я сейчас бы был вполне счастлив, я не был бы принужден
угождать и прислуживаться моему
хозяину, я мог бы говорить с кем угодно, как с равным себе, мог бы идти, куда хочу, не спрашиваясь ни у кого.
«Нельзя служить вместе двум
хозяевам. Одному
угодишь, другого обидишь. Нельзя служить богу и плоти. Либо земной жизни будешь работать, либо богу. Поэтому не заботьтесь о том, что будете есть и пить и чем одеваться. Ведь жизнь мудренее пищи и одежды, а бог дал вам ее».
Все терпел, все сносил и в надежде на милости всем, чем мог,
угождал наемный люд неподступному
хозяину; но не было ни одного человека, кто бы любил по душе Марка Данилыча, кто бы, как за свое, стоял за добро его, кто бы рад был за него в огонь и в воду пойти. Между
хозяином и наймитами не душевное было дело, не любовное, а корыстное, денежное.
Обыватели чинно хлебали из своих стаканов и слушали. Довольный
хозяин, не зная, чем
угодить образованному и занимательному гостю, представил ему приезжего гостя, своего дальнего родственника, Павла Игнатьевича Климова, мясистого человека лет сорока, в длинном сюртуке и в широчайших панталонах.
Адольф Андреич Бруни (так звали
хозяина) суетился около закусочного стола, как на пожаре, наливал рюмки, подкладывал в тарелки и всё старался как бы
угодить, рассмешить, показать свое дружелюбие.