Неточные совпадения
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что
увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на Руси, чтоб не было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не
яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге к городу, мне
Я отдал себя всего тихой игре случайности, набегавшим впечатлениям: неторопливо сменяясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, одно общее чувство, в котором слилось все, что я
видел, ощутил, слышал в эти три дня, — все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, немолчная болтовня светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне, не слишком смелые очертания гор, хмурые скалы, чистенькие деревеньки с почтенными старыми церквами и деревьями, аисты в лугах, уютные мельницы с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадьми, а иногда коровами, молодые длинноволосые странники по чистым дорогам, обсаженным
яблонями и грушами…
Кибитка взъехала на греблю, и Иван Федорович
увидел тот же самый старинный домик, покрытый очеретом; [Очерет — тростник, камыш.] те же самые
яблони и черешни, по которым он когда-то украдкою лазил.
Прижимаясь к теплому боку нахлебника, я смотрел вместе с ним сквозь черные сучья
яблонь на красное небо, следил за полетами хлопотливых чечеток,
видел, как щеглята треплют маковки сухого репья, добывая его терпкие зерна, как с поля тянутся мохнатые сизые облака с багряными краями, а под облаками тяжело летят вороны ко гнездам, на кладбище. Всё было хорошо и как-то особенно — не по-всегдашнему — понятно и близко.
Я давно знал, что мы в начале августа поедем в Чурасово к Прасковье Ивановне, которая непременно хотела, чтоб мать
увидела в полном блеске великолепный, семидесятинный чурасовский сад, заключавший в себе необъятное количество
яблонь самых редких сортов, вишен, груш и даже бергамот.
Столь этою мыслью желанною увлекаюсь, что,
увидев, как Наташа, шаля, села на качели, кои кухаркина девочка под
яблонью подцепила, я даже снял те качели, чтобы сего вперед не случилось, и наверх
яблони закинул с величайшим опасением, чему Наташа очень много смеялася.
Седоватые, бархатные листья клевера были покрыты мелкими серебряными каплями влаги, точно вспотели от радости
видеть солнце; ласково мигали анютины глазки; лиловые колокольчики качались на тонких стеблях, на сучьях вишен блестели куски янтарного клея, на
яблонях — бледно-розовые шарики ещё не распустившегося цвета, тихо трепетали тонкие ветки, полные живого сока, струился горьковатый, вкусный запах майской полыни.
Неподалеку, под густою тенью развесистой
яблони,
увидел он соломенный шалаш, у входа в который сидел дряхлый, сгорбленный, беловатый старик.
Послышались шаги, показался между деревьями доктор Благово в шелковой рубахе, в высоких сапогах. Очевидно, здесь, около
яблони, у них было назначено свидание.
Увидев его, она бросилась к нему порывисто, с болезненным криком, точно его отнимали у нее...
— Посмотрите, — начал Рудин и указал ей рукой в окно, —
видите вы эту
яблоню: она сломилась от тяжести и множества собственных плодов. Верная эмблема гения…
Монблан и Казбек — величественные горы, потому что гораздо огромнее дюжинных гор и пригорков, которые мы привыкли
видеть; «величественный» лес в двадцать раз выше наших
яблонь, акаций и в тысячу раз огромнее наших садов и рощ.
— То-то! Вот посмотри, — продолжал Мартын Петрович, пробираясь рысцой вдоль полусгнившего плетня, — это моя конопля; а та вон — крестьянская; разницу
видишь? А вот это мой сад;
яблони я понасажал, и ракиты — тоже я. А то тут и древа никакого не было. Вот так-то — учись.
Май, окно открыто… ночь в саду тепло цветами дышит…
яблони — как девушки к причастию идут, голубые в серебре луны. Сторож часы бьёт, и кричит в тишине медь, обиженная ударами, а человек предо мной сидит с ледяным лицом и спокойно плетёт бескровную речь; вьются серые, как пепел, слова, обидно и грустно мне —
вижу фольгу вместо золота.
Плакали о солнце, которого больше не
увидят, о
яблоне «белый налив», которая без них даст свои плоды, о тьме, которая охватит их, о милой жизни и жестокой смерти.
— Да так, великий государь, мальчишку-то ты нонче первый раз
увидишь и прямо иконой благословлять будешь, вместо отца станешь. А может он, коли не сам, так со стороны подуськан на тебя. Да и пословица не мимо молвится: «Яблоко от
яблони недалеко падает». Может, он по отцу пошел, тоже с Курбским в дружестве; али норовит вместе со своими благодетелями перебежать к старому князю Владимиру Андреевичу.