Неточные совпадения
— Да я был в Германии, в Пруссии, во Франции, в Англии, но не в
столицах, а в фабричных городах, и много
видел нового. И рад, что был.
Узнав про то, Булыжник развозился,
Блестящею судьбой Алмаза он прельстился
И,
видя мужика, его он просит так:
«Пожалуйста, земляк,
Возьми меня в
столицу ты с собою!
Многие обрадовались бы
видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и
столицы, но я ждал не того; я
видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках, по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Родился я, судя по рассказам, самым обыкновенным пошехонским образом. В то время барыни наши (по-нынешнему, представительницы правящих классов) не ездили, в предвидении родов, ни в
столицы, ни даже в губернские города, а довольствовались местными, подручными средствами. При помощи этих средств
увидели свет все мои братья и сестры; не составил исключения и я.
Вот тут-то, на этих балах, и завязывались нужные знакомства и обделывались разные делишки, а благодушный «хозяин
столицы», как тогда звали Долгорукова, окруженный стеной чиновников, скрывавших от него то, что ему не нужно было
видеть, рассыпался в любезностях красивым дамам.
В России таковых сочинений в печати еще нет, а на каждой улице в обеих
столицах видим раскрашенных любовниц.
Вы
увидите изумительную девушку, да не одну, двух, даже трех, украшение
столицы и общества: красота, образованность, направление… женский вопрос, стихи, всё это совокупилось в счастливую разнообразную смесь, не считая по крайней мере восьмидесяти тысяч рублей приданого, чистых денег, за каждою, что никогда не мешает, ни при каких женских и социальных вопросах… одним словом, я непременно, непременно должен и обязан ввести вас.
— Вздор!.. Наша Раиса всех в один узел завяжет — вот
увидите, — уверенно отвечала m-lle Эмма, делая энергичный жест рукой. — Да если бы и смазали ее, невелика беда: не пропадем. Махнем в
столицу, и прямо объявление в газетах: «Молодая особа и т. д.» Вот и вся недолга. По крайней мере, можно пожить в свое удовольствие.
Услыхав обо всем этом, Екатерина Петровна сочла более удобным для себя оставить шумную
столицу и переехать хоть и в уединенное, но богатое и привольное Синьково, захватив с собою камер-юнкера, с которым, впрочем, она была довольно холодна и относилась к нему даже с заметным неуважением, ибо очень хорошо
видела, что он каждую минуту стремился чем-нибудь поживиться от нее; а Екатерина Петровна, наученная опытом прежних лет, приняла твердое намерение продовольствовать своего адоратера [Адоратер — поклонник, обожатель (франц.).] только хорошими обедами — и больше ничего!
Кончишь курс, поступишь в провинцию на службу, и еще неизвестно, удастся ли тебе в другой раз
видеть знаменитую
столицу».
1882 год. Первый год моей газетной работы: по нем можно
видеть всю суть того дела, которому я посвятил себя на много лет. С этого года я стал настоящим москвичом. Москва была в этом году особенная благодаря открывавшейся Всероссийской художественной выставке, внесшей в патриархальную
столицу столько оживления и суеты. Для дебютирующего репортера при требовательной редакции это была лучшая школа, отразившаяся на всей будущей моей деятельности.
Несчастливцев. Канитель, братец. А как пьесы ставят, хоть бы и в столицах-то. Я сам
видел: любовник тенор, резонер тенор и комик тенор; (басом) основания-то в пьесе и нет. И смотреть не стал, ушел. Ты зачем это эспаньолку завел?
Только раз по прибытии в
столицу она
видела его прежнюю улыбку, прежний взгляд.
Но века шли,
столица развивалась все более и более, и вместе с тем все более и более зеленели струи чистой Неглинки, сделавшейся мало-помалу такою же клоакой, какою теперь мы
видим сестру Неглинки — Яузу.
— Ба! так это ваша корреспонденция, которая начинается словами:"хотя наш Миргород в сравнении с Гадячем или Конотопом может быть назван
столицею, но ежели кто
видел Пирятин…"
В течение полугода я испытал все разнообразие петербургской жизни: я был в воронинских банях, слушал Шнейдершу, Патти, Бланш Вилэн, ходил в заседания суда, посетил всевозможные трактиры, бывал на публицистических и других раутах, присутствовал при защите педагогических рефератов,
видел в"Птичках певчих"Монахова и в"Fanny Lear"Паску, заседал в Публичной библиотеке и осмотрел монументы
столицы, побывал во всех клубах, а в Артистическом был даже свидетелем скандала; словом сказать, только в парламенте не был, но и то не потому, чтобы не желал там быть, а потому, что его нет.
Лотохин. Так вот, изволите
видеть, много у меня родственниц. Рассеяны они по разным местам Российской империи, большинство, конечно, в
столицах. Объезжаю я их часто, я человек сердобольный, к родне чувствительный… Приедешь к одной, например, навестить, о здоровье узнать, о делах; а она прямо начинает, как вы думаете, с чего?
И все эти совершенно подобные пускались тотчас же по появлении своем бежать один за другим, и длинною цепью, как вереница гусей, тянулись и ковыляли за господином Голядкиным-старшим, так что некуда было убежать от совершенно подобных, так что дух захватывало всячески достойному сожаления господину Голядкину от ужаса, — так что народилась, наконец, страшная бездна совершенно подобных, — так что вся
столица запрудилась, наконец, совершенно подобными, и полицейский служитель,
видя таковое нарушение приличия, принужден был взять этих всех совершенно подобных за шиворот и посадить в случившуюся у него под боком будку…
«Интересно, кто там сидит сейчас на моем месте?.. Кто-нибудь да сидит… Молодой врач вроде меня… Ну, что же, я свое высидел. Февраль, март, апрель… ну, и, скажем, май — и конец моему стажу. Значит, в конце мая я расстанусь с моим блистательным городом и вернусь в Москву. И ежели революция подхватит меня на свое крыло — придется, возможно, еще поездить… но, во всяком случае, своего участка я более никогда в жизни не
увижу… Никогда…
Столица… Клиника… Асфальт, огни…»
Кто благоговел пред Монархинею среди Ее пышной
столицы и блестящих монументов славного царствования, тот любил и восхвалял Просветительницу отечества,
видя и слыша в стенах мирной хижины юного ученика градской школы, окруженного внимающим ему семейством и с благородною гордостию толкующего своим родителям некоторые простые, но любопытные истины, сведанные им в тот день от своего учителя.
И если мы
видим ныне столь многих достойных судей в
столицах и в самых отдаленных Губерниях; если слог приказный уже не всегда устрашает нас своим варварством; если необходимые правила Логики и языка соблюдаются нередко в определенных судилищах; если Министерство находит всегда довольно юношей, способных быть его орудиями и служить отечеству во всех частях своими знаниями — то государство обязано сею пользою Московскому Университету...
Когда известие о первых его неприятельских действиях пришло в наши
столицы, тогда надлежало
видеть беспримерное усердие Россиян к отечеству и к Монархине.
— Я имею и свое состояние… вы
видите, я живу — и живу в
столице, — отвечал Хозаров, — но этого мало: имею же я некоторые способности, которые могу употребить на службу?.. И, наконец, у меня, Катерина Архиповна, две здоровые руки, которые готовы носить каменья для того только, чтобы сделать Марью Антоновну счастливою.
Увижу света, побываю в
столице.
Итак, это город Санкт-Петербург, что в календаре означен под именем «
столица». Я въезжаю в него, как мои сверстники, товарищи, приятели и соседи не знают даже, где и находится этот город, а я не только знаю,
вижу его и въезжаю в него."Каков город?" — будут у меня расспрашивать, когда я возвращусь из вояжа. И я принялся осматривать город, чтоб сделать свое замечание.
На мою родину, в древнюю русскую
столицу; я соскучился, не видав столько лет Кремля, не слыша звона его колоколов; в Москве начну новую жизнь — вот чего жаждет душа моя, о чем молюсь ежеминутно богу, о чем грежу во сне и наяву…» Надобно было
видеть Шушерина, чтоб почувствовать всю горячность этого желанья, всю искренность этих слов!
В самое то время, как Москва беззаботно собиралась в театр, чтоб посмотреть на старого славного артиста, военная гроза, давно скоплявшаяся над Россиею, быстро и прямо понеслась на нее; уже знали прокламацию Наполеона, в которой он объявлял, что через несколько месяцев обе северные
столицы увидят в стенах своих победителя света; знали, что победоносная французская армия, вместе с силами целой Европы, идет на нас под предводительством великого, первого полководца своего времени; знали, что неприятель скоро должен переправиться через Неман (он переправился 12 июня) — все это знали и нисколько не беспокоились.
Все, что удавалось до того и читать и слышать о старой
столице Австрии, относилось больше к ее бытовой жизни. Всякий из нас повторял, что этот веселый, привольный город — город вальсов, когда-то Лайнера и старика Штрауса, а теперь его сына Иоганна, которого мне уже лично приводилось
видеть и слышать не только в Павловске, но и в Лондоне, как раз перед моим отъездом оттуда, в августе 1868 года.
Никогда, даже и в студенческое время, я не жил так молодо, содержательно, с такой хорошей смесью уединения, дум, чтений и впечатлений от «
столицы мира», которыми я не злоупотреблял, почему все, что я
видел «по ту сторону реки», делалось гораздо ярче и ценнее: начиная с хранилищ искусства и памятников архитектуры, кончая всякими зрелищами, серьезными или дурачливыми.
В Варшаве я ее
видел в комедии и интимной драме польского репертуара и думаю, что средний жанр был ее настоящей сферой. Такой изящной, тонкой артистки тогда у нас в
столицах еще не было. Да и у себя в гостиной она была гораздо больше светская дама, чем тогдашние наши"первые сюжеты".
Тот отдел моей писательской жизни уже записан мною несколько лет назад, в зиму 1896–1897 года, в целой книге «
Столицы мира», где я подводил итоги всему, что пережил,
видел, слышал и зазнал в Париже и Лондоне с половины 60-х годов.
Так этим и заключилась блестящая пора служебной карьеры Кесаря Степановича в
столице, и он не
видел государя до той поры, когда после выставил перед его величеством «свою шеренгу», а потом вернулся в Киев с пособием и усиленною пенсиею, настоящую цифру которой, как выше сказано, он постоянно скрывал от непосвященных и говорил коротко, что «берет много», а может взять еще больше.
— Так и так, братец, мне с тобою очень жаль расстаться, но ты сам
видишь, что в таком случае можно сделать. Я тобою очень дорожу, но без войск
столицу тоже оставить нельзя, а потому тебе жить здесь невозможно. Ступай в Киев и сиди там до военных обстоятельств. В то время я про тебя непременно вспомню и пошлю за тобой.
После этого он, будто, жил еще в Петербурге несколько дней, выходя подышать воздухом только ночью, когда войска были в казармах, и ни один солдат не мог его
увидеть и за ним бегать. Все шло прекрасно, но тут вдруг неожиданно и подвернулся роковой случай, после которого дальнейшее пребывание Кесаря в
столице сделалось уже решительно невозможным.
В течение шести будних дней в Меррекюле можно
видеть только самых старых генералов, в которых
столица уже не ощущает летом надобности, но они не делают лета и в Меррекюле.
Он все еще искал Москвы,
столицы великого княжества, с ее блестящими дворцами, золотыми главами величественных храмов, золотыми шпилями стрельниц, вонзенных в небо, и
видел перед собою, на снежном скате горы, безобразную груду домишек, частью заключенную в сломанной ограде, частью переброшенную через нее;
видел все это обхваченное черною щетиною леса, из которого кое-где выглядывали низенькие каменные церкви монастырей.
Императрица решила в Москве остаться всю зиму, и первопрестольная
столица в дни ее пребывания, как мы уже говорили,
увидела невиданные до этого торжества и маскарады.
— Ты
видишь до сих пор домишки и часовни, — сказал Аристотель, стыдясь за смиренную наружность русской
столицы, как бы за свой родной город, — ты
увидишь и скромный дворец великого князя и спросишь меня: «Где ж, наконец, Москва?» На это отвечу тебе: «Москва, блестящая
столица Иоанна, вся в сердце, в думе его; а что он только задумает, то должно исполниться, как мысль судьбы».
Он рассказывал о петербургском житье-бытье и, видимо, старался увлечь своих слушательниц и поселить в них желание самим
видеть невскую
столицу. В особенности он живо описывал как придворные праздники, так и праздники, даваемые обоими братьями Разумовскими.
Бенигсен открыл совет вопросом: «оставить ли без боя священную и древнюю
столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и
видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
— Да, хорошо случилось для вас, — сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу: — вы любите путешествовать, через три дня вы
увидите Москву. Вы верно не ждали увидать азиатскую
столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Он
видел восторг обеих
столиц и всего народа и на себе испытал, как Россия умеет вознаграждать истинные заслуги.
В
столицах, где образованность несравненно выше, науке оказано совсем иное доверие: здесь запятую
видели увеличенную под микроскопом, засушенную и выставленную на окне «в квартире известного журналиста, живущего на окраине города». Об этом было напечатано в петербургской газете, особенно следящей за разнообразными явлениями столичной жизни.
Но за этой смехотворной теорией стояла страшная действительность — стояла Российская империя, в каждом движении которой проглядывает притязание считать Европу вотчиной славянской расы, и в особенности единственной сильной составной части этой расы — русских; та империя, которая со своими двумя
столицами — Петербургом и Москвой — все еще не нашла своего центра тяжести, пока Царьград, в котором каждый русский крестьянин
видит истинную настоящую метрополию своей религии и своей нации, не сделался действительной резиденцией русского императора» (стр. 83-84).