Неточные совпадения
«
Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.
Она ни перед кем никогда не открывает сокровенных движений сердца, никому не поверяет душевных тайн; не
увидишь около нее доброй приятельницы,
старушки, с которой бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто остается она наедине; вечером он сидит иногда до полуночи, но почти всегда при Ольге; и то они все больше молчат, но молчат как-то значительно и умно, как будто что-то знают такое, чего другие не знают, но и только.
— Помилуйте, — плачет
старушка, — да я его всякий день на улице
вижу — он в своем доме живет.
А как удивится гость, приехавший на целый день к нашему барину, когда, просидев утро в гостиной и не
увидев никого, кроме хозяина и хозяйки, вдруг
видит за обедом целую ватагу каких-то старичков и
старушек, которые нахлынут из задних комнат и занимают «привычные места»!
Павла Ивановна даже испугалась, когда в передней
увидела высокую фигуру Привалова.
Старушка как-то разом вся съежилась и торопливо начала обдергивать на себе старенькое ситцевое платье.
— Матушка ты наша, Надежда Васильевна, — говорила одна сгорбленная
старушка, — ты поживи с нами подоле, так ее своими глазыньками
увидишь. Мужику какое житье: знает он свою пашню да лошадь, а баба весь дом везет, в поле колотится в страду, как каторжная, да с ребятишками смертыньку постоянную принимает.
Ласкай меня,
Целуй меня, пригоженький! Пусть
видят,
Что я твоя подружка. Горько, больно
Одной бродить! Глядят как на чужую
И девушки и парни. Вот пошла бы
На царские столы смотреть, а с кем?
Подружки все с дружками, косо смотрят,
Сторонятся; отстань, мол, не мешай!
С
старушками пойти и с стариками —
Насмешками да бранью докорят.
Одной идти, так страшно. Будь дружком,
Пригоженький.
Судьбе и этого было мало. Зачем в самом деле так долго зажилась
старушка мать?
Видела конец ссылки,
видела своих детей во всей красоте юности, во всем блеске таланта, чего было жить еще! Кто дорожит счастием, тот должен искать ранней смерти. Хронического счастья так же нет, как нетающего льда.
В 1851 году я был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу с письмом сына. Он был в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная
старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его портрет. Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось
видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию к больному.
Молится она истово, как следует солидной
старушке, и хотя знает, что с левого бока ее сторожит дьявол, но, во избежание соблазна, дует на него лишь тогда, когда предполагает, что никто этого не
видит.
За околицей, под купой больших осокорей, стояла хата
старушки вдовы Гапки, и в этой хате Антось
увидел свет.
Опытные
старушки ничего хорошего в этом спехе не
видели и сулили молодым незадачу.
Малыгинский дом волновался. Харитон Артемьич даже не был пьян и принял гостей с озабоченною солидностью. Потом вышла сама Анфуса Гавриловна, тоже встревоженная и какая-то несчастная. Доктор понимал, как
старушке тяжело было
видеть в своем доме Прасковью Ивановну, и ему сделалось совестно. Последнее чувство еще усилилось, когда к гостям вышла Агния, сделавшаяся еще некрасивее от волнения. Она так неловко поклонилась и все время старалась не смотреть на жениха.
Как сейчас
вижу маленькую юрточку на берегу запорошенной снегом протоки. Около юрточки стоят две туземные женщины —
старушки с длинными трубками. Они вышли нас провожать. Отойдя немного, я оглянулся.
Старушки стояли на том же месте. Я помахал им шапкой, они ответили руками. На повороте протоки я повернулся и послал им последнее прости.
Увидев Лаврецкого,
старушка очень всполошилась, проворно встала и начала ходить туда и сюда по комнате, как будто отыскивая свой чепец.
— Был ты внизу? — продолжала
старушка, — кого там
видел? Паншин все там торчит? А Лизу
видел? Нет? Она сюда хотела прийти… Да вот и она; легка на помине.
— Зачем на минутку? — возразила
старушка. — Что это вы все, молодые девки, за непоседы за такие? Ты
видишь, у меня гость: покалякай с ним, займи его.
— Какое слово, какое? — с живостью подхватила
старушка. — Что ты хочешь сказать? Это ужасно, — заговорила она, вдруг сбросив чепец и присевши на Лизиной кроватке, — это сверх сил моих: четвертый день сегодня, как я словно в котле киплю; я не могу больше притворяться, что ничего не замечаю, не могу
видеть, как ты бледнеешь, сохнешь, плачешь, не могу, не могу.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя рассказать тому, кто не видал их или,
видевши, не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять ни о грозном часе последнего расчета с жизнью, ни о ловком обходе подводных камней моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
Опасаясь худших последствий, я, хотя неохотно, повиновался и в последние дни нашего пребывания у Чичаговых еще с большим вниманием слушал рассказы
старушки Мертваго, еще с большим любопытством расспрашивал Петра Иваныча, который все на свете знал, читал,
видел и сам умел делать; в дополненье к этому он был очень весел и словоохотен.
Вихров вошел и
увидел, что Абреев (по-прежнему очень красивый из себя) разговаривал с сидевшей против него на стуле бедно одетой дамой-старушкой.
— Не могу я этого сделать, — отвечал Абреев, — потому что я все-таки взял его из Петербурга и завез сюда, а потом кем я заменю его? Прежних взяточников я брать не хочу, а молодежь, — вот
видели у меня
старушку, которая жаловалась мне, что сын ее только что не бьет ее и требует у ней состояния, говоря, что все имения должны быть общие: все они в таком же роде; но сами согласитесь, что с такими господами делать какое-нибудь серьезное дело — невозможно!
— Я зашла, друг мой, взглянуть на вас; а вы, однако, я
вижу, опять целый день читали, — продолжала
старушка, садясь невдалеке от Еспера Иваныча.
Но, обласкав и усадив Нелли подле себя,
старушка уже и не знала больше, что делать, и с наивным ожиданием стала смотреть на меня. Старик поморщился, чуть ли не догадавшись, для чего я привел Нелли.
Увидев, что я замечаю его недовольную мину и нахмуренный лоб, он поднес к голове свою руку и сказал мне отрывисто...
В приемной их остановили на несколько минут просители: какой-то отставной штабс-капитан, в мундире и в треугольной еще шляпе с пером, приносивший жалобу на бежавшую от него жену, которая вместе с тем похитила и двухспальную их брачную постель, сделанную на собственные его деньги; потом сморщенная, маленькая, с золотушными глазами,
старушка, которая как
увидела губернатора, так и повалилась ему в ноги, вопия против собственного родного сына, прибившего ее флейтой по голове.
Да, это было так. Мне удалось узнать, что еще жива В.А. Нащокина и ютится где-то в подмосковном селе Всехсвятском. Я нашел ее на задворках, в полуразрушенном флигельке. Передо мной на ветхом кресле сидела ветхая, ветхая
старушка, одна-одинешенька. Ее сын, уже с проседью, я
видел его после на скачках в потрепанном виде, был без места и ушел в Москву, а его дети убежали играть.
— Чего ждать-то! Я
вижу, что ты на ссору лезешь, а я ни с кем ссориться не хочу. Живем мы здесь тихо да смирно, без ссор да без свар — вот бабушка-старушка здесь сидит, хоть бы ее ты посовестился! Ну, зачем ты к нам приехал?
Эта тяжелая и совершенно неожиданная сцена взволновала всех при ней присутствовавших, кроме одного Препотенского. Учитель оставался совершенно спокойным и ел с не покидавшим его никогда аппетитом. Серболова встала из-за стола и вышла вслед за убежавшей
старушкой. Дарьянов
видел, как просвирня обняла Александру Ивановну. Он поднялся и затворил дверь в комнату, где были женщины, а сам стал у окна.
Старушка была теперь в восторге, что
видит перед собою своего многоученого сына; радость и печаль одолевали друг друга на ее лице; веки ее глаз были красны; нижняя губа тихо вздрагивала, и ветхие ее ножки не ходили, а все бегали, причем она постоянно старалась и на бегу и при остановках брать такие обороты, чтобы лица ее никому не было видно.
Наконец, старик и старуха решились рассказать барыне всё и, улучив время, когда Прасковья Ивановна была одна, вошли к ней оба; но только вырвалось у
старушки имя Михайла Максимовича, как Прасковья Ивановна до того разгневалась, что вышла из себя; она сказала своей няне, что если она когда-нибудь разинет рот о барине, то более никогда ее не
увидит и будет сослана на вечное житье в Парашино.
И вот не успел я выйти на свои поиски, как
вижу, передо мною вдруг стала какая-то
старушка.
А зато, я вам говорю, эта Василиса —
старушка, которую вы
видели, — предобрая, и сестра предобрая.
В продолжение целых сорока лет глаза
старушки привыкли
видеть эту дверь на запоре.
Издали еще
увидели они старуху, сидевшую с внучком на завалинке. Петра и Василия не было дома: из слов Анны оказалось, что они отправились — один в Озеро, другой — в Горы; оба пошли попытать счастья, не найдут ли рыбака, который откупил бы их место и взял за себя избы. Далее сообщала она, что Петр и Василий после продажи дома и сдачи места отправятся на жительство в «рыбацкие слободы», к которым оба уже привыкли и где, по словам их, жизнь привольнее здешней.
Старушка следовала за ними.
Тетка Анна, несмотря на всегдашнюю хлопотливость свою и вечную возню с горшками, уже не в первый раз замечала, что хозяйка приемыша была невесела; разочка два приводилось даже
видеть ей, как сноха втихомолку плакала. «Знамо, не привыкла еще, по своей по девичьей волюшке жалится! Помнится, как меня замуж выдали, три неделюшки голосила… Вестимо, жутко; а все пора бы перестать. Не с злодеями какими свел господь; сама, чай,
видит… Что плакать-то?» — думала
старушка.
Не
видишь его, помянешь только — и тут нагрешишь! — заключила с сердцем
старушка.
Дуня и
старушка могли, следовательно,
видеть, как Гришка и удалая его компания катались по реке в большой лодке.
— Не мешай, не мешай ему, Таня, — отвечала добрая
старушка, —
видишь: повинную голову принес.
На днях стою у окна и
вижу, что напротив, через улицу, в растворенном окне, вставши на подоконник и подоткнув платье,
старушка перетирает стекла под зимние рамы. Беру бинокль, вглядываюсь и кого ж узнаю — Федосьюшку!
Как сквозь туман,
видит она седую
старушку, ухаживающую за ней, за больной, помнит она страшную боль, когда будто рвут ее на части, затем спокойное, блаженное забытье, сквозь которое, как райская музыка, слышится ей нежный крик ребенка…
Я уже жил не на Большой Дворянской, а в предместье Макарихе, у своей няни Карповны, доброй, но мрачной
старушки, которая всегда предчувствовала что-нибудь дурное, боялась всех снов вообще и даже в пчелах и в осах, которые залетали к ней в комнату,
видела дурные приметы. И то, что я сделался рабочим, по ее мнению, не предвещало ничего хорошего.
— Красоту он, — говорила
старушка, — имел такую, что хотя наш женский пол, бывало, и всякий день его
видел, но, однако, когда у княгини бывали в залах для гостей большие столы, то все с девичьей половины через коридорные двери глядеть ходили, как он, стоя у особого стола за колоннами, будет разливать горячее.
— А если грудь, так ничего, — воскликнула
старушка. — Я про себя вам скажу: у меня постоянно прежде болела грудь, а вот
видите, до каких лет я дожила! — начисто уже выдумала Аделаида Ивановна; у нее никогда грудь не баливала, но все это она, разумеется, говорила, чтобы успокоить больную.
Возвратясь домой и
увидев сидящую с Бегушевым
старушку, граф несколько удивился.
Александра Павловна вошла в избу. В ней было и тесно, и душно, и дымно… Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и
увидела в полумраке желтую и сморщенную голову
старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками.
День ото дня
старушка все более и более уподоблялась младенцу невинному и по-прежнему все хитрила с Идой, подговариваясь то под кофе, то под бисквиты, которые она будто
видела во сне.
— Ну что ж, и бог с тобой, — говорила
старушка. — Я все, бывало,
видела во сне, как тебя носила, что ты меня кормишь, — а ты не хочешь, ну и бог с тобой; стало быть, это неправда.
Его изумил гнев маленькой
старушки в очках, всегда тихой, никого не осуждавшей, в её словах было что-то поражающе искреннее, хотя и ненужное, жалкое, как мышиный писк против быка, который наступил на хвост мыши, не
видя этого и не желая. Артамонов сел в своё кресло, задумался.
Явления, одно другого страннее, представлялись ему беспрестанно: то
видел он Петровича и заказывал ему сделать шинель с какими-то западнями для воров, которые чудились ему беспрестанно под кроватью, и он поминутно призывал хозяйку вытащить у него одного вора даже из-под одеяла; то спрашивал, зачем висит перед ним старый капот его, что у него есть новая шинель; то чудилось ему, что он стоит перед генералом, выслушивая надлежащее распеканье, и приговаривает: «Виноват, ваше превосходительство!», то, наконец, даже сквернохульничал, произнося самые страшные слова, так что
старушка хозяйка даже крестилась, отроду не слыхав от него ничего подобного, тем более что слова эти следовали непосредственно за словом «ваше превосходительство».
Муфель представил меня своей жене, очень молодой белокурой даме; эта бесцветная немочка вечно страдала зубной болью, и мимо нее, как говорил Мухоедов, стоило только пройти мужчине, чтобы она на другой же день почувствовала себя беременной; почтенная и немного чопорная и опрятная, как кошка,
старушка, которую я
видел каждый день гулявшей по плотине, оказалась мамашей Муфеля.