Неточные совпадения
Он никогда не говорил с ними о боге и о вере, но они хотели
убить его как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился было на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась, ни одна черта его лица не дрогнула. Конвойный успел вовремя стать между ним и
убийцей — не то пролилась бы кровь.
— В том и штука:
убийца непременно там сидел и заперся на запор; и непременно бы его там накрыли, если бы не Кох сдурил, не отправился сам за дворником. А он именно в этот-то промежуток и успел спуститься по лестнице и прошмыгнуть мимо их как-нибудь. Кох обеими руками крестится: «Если б я там, говорит, остался, он бы выскочил и меня
убил топором». Русский молебен хочет служить, хе-хе!..
— Царь и этот поп должны ответить, — заговорил он с отчаянием, готовый зарыдать. — Царь — ничтожество. Он — самоубийца!
Убийца и самоубийца. Он
убивает Россию, товарищи! Довольно Ходынок! Вы должны…
— Она испортила мне всю жизнь, вы знаете, — говорил он. — Она — все может. Помните — дурак этот, сторож, такой огромный? Он — беглый. Это он менялу
убил. А она его — спрятала,
убийцу.
— Если б
убил не Дмитрий, а Смердяков, то, конечно, я тогда с ним солидарен, ибо я подбивал его. Подбивал ли я его — еще не знаю. Но если только он
убил, а не Дмитрий, то, конечно,
убийца и я.
— Такого документа быть не может! — с жаром повторил Алеша. — Не может быть, потому что
убийца не он. Не он
убил отца, не он!
— Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в эти страшные два месяца, — по-прежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне себя, как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению. — Ты обвинял себя и признавался себе, что
убийца никто как ты. Но
убил не ты, ты ошибаешься, не ты
убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог послал тебе это сказать.
Вдобавок ко всему последовало полное и чистосердечное признание
убийцы в том, что он
убил и унес с собою эти самые деньги.
Но так как подсудимый уверяет, что
убил не он, то, стало быть, должен был
убить Смердяков, другого выхода нет, ибо никого другого нельзя найти, никакого другого
убийцы не подберешь.
— Нет, не удивляйся, — горячо перебил Митя. — Что же мне о смердящем этом псе говорить, что ли? Об
убийце? Довольно мы с тобой об этом переговорили. Не хочу больше о смердящем, сыне Смердящей! Его Бог
убьет, вот увидишь, молчи!
— Получил от Смердякова, от
убийцы, вчера. Был у него пред тем, как он повесился.
Убил отца он, а не брат. Он
убил, а я его научил
убить… Кто не желает смерти отца?..
Р. S. Проклятие пишу, а тебя обожаю! Слышу в груди моей. Осталась струна и звенит. Лучше сердце пополам!
Убью себя, а сначала все-таки пса. Вырву у него три и брошу тебе. Хоть подлец пред тобой, а не вор! Жди трех тысяч. У пса под тюфяком, розовая ленточка. Не я вор, а вора моего
убью. Катя, не гляди презрительно: Димитрий не вор, а
убийца! Отца
убил и себя погубил, чтобы стоять и гордости твоей не выносить. И тебя не любить.
Видите ли, господа присяжные заседатели, в доме Федора Павловича в ночь преступления было и перебывало пять человек: во-первых, сам Федор Павлович, но ведь не он же
убил себя, это ясно; во-вторых, слуга его Григорий, но ведь того самого чуть не
убили, в-третьих, жена Григория, служанка Марфа Игнатьевна, но представить ее
убийцей своего барина просто стыдно.
Но
убийца и тут не
убил — я утверждаю это, я кричу про это — нет, он лишь махнул пестом в омерзительном негодовании, не желая
убить, не зная, что
убьет.
О, эти внезапные и неотразимые порывы так часто приходят при случае и, главное, приходят внезапно таким
убийцам, которые еще за минуту не знали, что захотят
убить!
Смердяков бы
убил и ограбил, а сына бы обвинили — ведь Смердякову-убийце уж конечно было бы это выгодно?
— Милый мой, мы должны расстаться. Я решилась. Это тяжело. Но еще тяжелее было бы нам видеть друг друга. Я его
убийца. Я
убила его для тебя.
«Это —
убийца», — говорят нам, и нам тотчас кажется спрятанный кинжал, зверское выражение, черные замыслы, точно будто
убивать постоянное занятие, ремесло человека, которому случилось раз в жизни кого-нибудь
убить.
Но зато они
убивают, истязуют, наносят тяжкие увечья и укрывают убийства относительно чаще, чем мужчины; среди последних
убийцы составляют 47 %, а среди преступниц 57 %.
Они далеки еще до того, чтобы понять наши потребности, и едва ли есть какая-нибудь возможность втолковать им, что каторжных ловят, лишают свободы, ранят и иногда
убивают не из прихоти, а в интересах правосудия; они видят в этом лишь насилие, проявление зверства, а себя, вероятно, считают наемными
убийцами.
Нельзя позволить бывшему
убийце часто
убивать животных и совершать те зверские операции, без которых не обходится почти ни одна охота, — например, закалывать раненого оленя, прикусывать горло подстреленной куропатке и т. п.
А через две недели после смерти Верки погибла и наивная, смешливая, кроткая, скандальная Манька Беленькая. Во время одной из обычных на Ямках общих крикливых свалок, в громадной драке, кто-то
убил ее, ударив пустой тяжелой бутылкой по голове.
Убийца так и остался неразысканным.
Если меня
убьют или прольют мою кровь, неужели она перешагнет через наш барьер, а может быть, через мой труп и пойдет с сыном моего
убийцы к венцу, как дочь того царя (помнишь, у нас была книжка, по которой ты учился читать), которая переехала через труп своего отца в колеснице?
И я считаю: я
убил ее. Да, вы, неведомые мои читатели, вы имеете право назвать меня
убийцей. Я знаю, что спустил бы шток на ее голову, если бы она не крикнула...
Адвокат, защищающий образованного
убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не
убить, уже наш.
«Ну как развитому
убийце не
убить, если ему денег надо!» Но это лишь ягодки.
— Я не
убивал и был против, но я знал, что они будут убиты, и не остановил
убийц. Ступайте от меня, Лиза, — вымолвил Ставрогин и пошел в залу.
— Да ты что языком-то колотишь? Вы с дядей Васей коровью смерть
убили, [То есть
убили мужика или бабу, подозревая, что они пустили по ветру порчу, от которой падает скот. У нас был один такой
убийца. (Примеч. автора.)] оттого и сюда пришли.
Там каждый сам должен идти и
убивать и быть убитым, здесь каждый должен отдавать свои труды на наем и приготовление
убийц.].
В другой брошюре, под заглавием: «Сколько нужно людей, чтобы преобразить злодейство в праведность», он говорит: «Один человек не должен
убивать. Если он
убил, он преступник, он
убийца. Два, десять, сто человек, если они делают это, — они
убийцы. Но государство или народ может
убивать, сколько он хочет, и это не будет убийство, а хорошее, доброе дело. Только собрать побольше народа, и бойня десятков тысяч людей становится невинным делом. Но сколько именно нужно людей для этого?
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем
убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей
убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
— Каких
убийц? Он сам себя
убил. Вот записка его о том и вот ящик от пистолетов с интересною надписью! — проговорил барон, показывая Елпидифору Мартынычу то и другое.
— Человек делает скверный, безнравственный поступок против другого,
убивает его, — говорила Елена, — и вдруг потом целое общество, заметьте, целое общество — делает точно такой же безнравственный поступок против
убийцы, то есть и оно
убивает его!
Сам бы он не
убил, конечно, но, доведись ему теперь быть присяжным, он оправдал бы
убийцу.
И смертельная тоска того, кого
убивают, и дикая радость
убийцы, и грозное предостережение, и зов и тьма осенней ненастной ночи, и одиночество — все было в этом пронзительном и не человеческом и не зверином вопле.
Но кто
убийца их жестокой?
Он был с седою бородой;
Не видя девы черноокой,
Сокрылся он в глуши лесной.
Увы! то был отец несчастный!
Быть может, он ее сгубил;
И тот свинец его опасный
Дочь вместе с пленником
убил?
Не знает он, она сокрылась,
И с ночи той уж не явилась.
Черкес! где дочь твоя? глядишь,
Но уж ее не возвратишь!!.
Спросишь иногда: «Ты
убил?» — «
Убил, матушка Елена Николавна,
убил… что поделаешь?» И мне казалось, что он, этот
убийца, взял на себя чужую вину… что он был только камнем, который брошен чужою силой… да!
Он решил вопрос странно, — тем, что Павел Павлович хотел его
убить, но что мысль об убийстве ни разу не вспадала будущему
убийце на ум. Короче: «Павел Павлович хотел
убить, но не знал, что хочет
убить. Это бессмысленно, но это так, — думал Вельчанинов. Не места искать и не для Багаутова он приехал сюда — хотя и искал здесь места, и забегал к Багаутову, и взбесился, когда тот помер; Багаутова он презирал как щепку. Он для меня сюда поехал, и приехал с Лизой…»
Владимир. Хорошо! Я пойду… и скажу, что вы не можете, заняты. (Горько) Она еще раз в жизни поверит надежде! (Тихо идет к дверям.) О, если б гром
убил меня на этом пороге; как? я приду — один! я сделаюсь
убийцею моей матери. (Останавливается и смотрит на отца.) Боже! вот человек!
Убийца не все же только
убивает, он еще и живет, и чувствует то же, что чувствуют все остальные люди, в том числе и благодарность к тому, кто его приютил в мороз и непогоду.
— К моим услугам шведская спичка, употребления которой еще не знают здешние крестьяне. Употребляют этакие спички только помещики, и то не все.
Убивал, кстати сказать, не один, а минимум трое: двое держали, а третий душил. Кляузов был силен, и
убийцы должны были знать это.
Платонов (хватает себя за голову). О несчастный, жалкий! Боже мой! Проклятие моей богом оставленной голове! (Рыдает.) Прочь от людей, гадина! Несчастьем был я для людей, люди были для меня несчастьем! Прочь от людей! Бьют, бьют и никак не
убьют! Под каждым стулом, под каждой щепкой сидит
убийца, смотрит в глаза и хочет
убить! Бейте! (Бьет себя по груди.) Бейте, пока еще сам себя не
убил! (Бежит к двери.) Не бейте меня по груди! Растерзали мою грудь! (Кричит.) Саша! Саша, ради бога! (Отворяет дверь.)
«Если бы он
убил, то он давно бы уже смыл с рук и лица кровь… — вспомнилось мне положение одного приятеля-следователя. —
Убийцы не выносят крови своих жертв».
Не утешай себя мыслью, что если ты не видишь тех, которых ты мучаешь и
убиваешь, и если у тебя много товарищей, делающих то же, то ты не мучитель, не
убийца: ты мог бы не быть им до тех пор, пока не знал, откуда те деньги, которые попадают тебе в руки, но если ты знаешь, то нет тебе оправдания — не перед людьми (перед людьми во всем и всегда есть оправдание), а перед своей совестью.
Страх перед наказанием никогда не удержал ни одного
убийцу. Тот, кто идет
убивать своего соседа из мести или нужды, не рассуждает много о последствиях.
Убийца всегда уверен, что избегнет преследования. Если бы когда-нибудь было объявлено, что никакого наказания не будут налагать на
убийц, число убийств не увеличилось бы ни на один случай. Весьма вероятно, напротив, что оно уменьшилось бы, потому что не было бы преступников, развращенных в тюрьмах.
Чтò бы он мог сделать вам, если бы вы не были укрывателями того вора, который вас грабит, участниками того
убийцы, который вас
убивает, если бы вы не были изменниками самим себе?
Ежели не Семенова
убила, то настоящий
убийца наверное туда десяток гирь бросил.
— Ты как хочешь думай, — сказала на другой день Вера Семеновна, — но для меня вопрос уже отчасти решен. Глубоко я убеждена, что противиться злу, направленному против меня лично, я не имею никакого основания. Захотят
убить меня? Пусть. Оттого, что я буду защищаться,
убийца не станет лучше. Теперь для меня остается только решить вторую половину вопроса: как я должна относиться к злу, направленному против моих ближних?
Что-то зловещее горело широким и красным огнем, и в дыму копошились чудовищные уродцы-дети с головами взрослых
убийц. Они прыгали легко и подвижно, как играющие козлята, и дышали тяжело, словно больные. Их рты походили на пасти жаб или лягушек и раскрывались судорожно и широко; за прозрачною кожей их голых тел угрюмо бежала красная кровь — и они
убивали друг друга, играя. Они были страшнее всего, что я видел, потому что они были маленькие и могли проникнуть всюду.
Приходит Освальд и, увидав Глостера, желая получить обещанную Реганой за убийство Глостера награду, нападает на него, но Эдгар своей дубиной
убивает Освальда, который, умирая, передает Эдгару, своему
убийце, для получения им награды письмо Гонерилы к Эдмунду. В письме Гонерила обещается
убить мужа и выйти замуж за Эдмунда. Эдгар вытаскивает за ноги мертвое тело Освальда и потом возвращается и уводит отца.