Неточные совпадения
Катерина. Как,
девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то страшно, что
убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! страшно вымолвить!
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти
девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями
девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем
убить. Потому и оставалось одно средство —
убить или дать возможность образумиться.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха,
девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она
убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не
убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
Петра Ильича уговаривает отец, упрашивает тетка, умоляет жена, которую
убивает его поведение, образумливает товарищ, отвергает
девушка, для которой он бросает жену, — на него ничто не действует.
— Но вы понимаете ли, что говорить такие вещи о
девушке значит позорить,
убивать ее, и я не позволю того никому и всем рот зажму! — продолжал кричать Егор Егорыч.
— Папа, — со слезами в голосе заговорила
девушка, — ведь он, Панкратов, в Ментоне умер? Ведь это… ведь это все неправда… Вот он говорит:
убили его… и он сам…
Я вижу, что известный мне разбойник преследует
девушку, у меня в руке ружье — я
убиваю разбойника, спасаю
девушку, но смерть или поранение разбойника совершилось наверное, то же, что бы произошло, если бы этого не было, мне неизвестно.
Мавра Ильинишна не только не доставляла племяннице никакого рассеяния, но
убивала претщательно все удовольствия и невинные наслаждения, которые она сама находила; она думала, что жизнь молодой
девушки только для того и назначена, чтоб читать ей вслух, когда она спит, и ходить за нею остальное время; она хотела поглотить всю юность ее, высосать все свежие соки души ее — в благодарность за воспитание, которого она ей не давала, но которым упрекала ее ежеминутно.
— Эта встреча плохо отозвалась на судьбе Лукино, — его отец и дядя были должниками Грассо. Бедняга Лукино похудел, сжал зубы, и глаза у него не те, что нравились
девушкам. «Эх, — сказал он мне однажды, — плохо сделали мы с тобой. Слова ничего не стоят, когда говоришь их волку!» Я подумал: «Лукино может
убить». Было жалко парня и его добрую семью. А я — одинокий, бедный человек. Тогда только что померла моя мать.
Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от крови, в которую он погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который
убивает падучую болезнь. А в ушах царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней цвета губ красивой
девушки.
Ты отгадал. Знавал ли прежде
Ты дона Алвареца, у него
Воспитывался юноша Фернандо…
Он еретик! он верит Лютеру,
И чтит его!.. сегодня он
убилДочь Алвареца в доме у меня.
Я спас ее от хищников, но, боже!
Не мог спасти от острого кинжала!
Его сыскать нам надо и вести
На казнь преступника двойного!
Он труп несчастной
девушкиПонес с собой!.. да! я его найду,
Я по следам его пойду кровавым,
И жизнию заплотит он…
Софья (тоскливо). Ты
убивал мальчиков. Одному из убитых было семнадцать лет. А
девушка, которую вы застрелили во время обыска! Ты весь в крови, и всё это кровь детей, кровь юности, да! Ты сам не однажды кричал: они мальчишки! Помнишь?
Солидности этой, однако, не всеми была дана одинаковая оценка, и многие построили на ней заключения, невыгодные для характера молодой
девушки. Некоторые молодые дамы, например, называли это излишнею практичностью и жесткостью: по их мнению, Саша, имей она душу живую и восприимчивую, какую предполагает в себе каждая провинциальная дама, не
убивала бы поэтические порывы юноши, а поддержала бы их: женщина должна вдохновлять, а не
убивать вдохновение.
— Если они откроют наше присутствие здесь, то, конечно, не пощадят и
убьют, — вихрем пронеслась мысль в разгоряченном мозгу
девушки.
Милица невольно похолодела от этих криков. Неужели же они
убьют ее, приведут в исполнение их страшную угрозу? Она дышала теперь тяжело и неровно; ей не хватало воздуху в груди. Страдальческими глазами обвела
девушка мучителей и неожиданно остановилась взглядом на лице молодого солдата-галичанина. Их глаза встретились и на минуту юноша опустил свои. В следующий же миг он поднял их снова и заговорил, обращаясь к остальным...
— Что, ему плохо? — трепетно осведомилась Милица. — A вы-то сами, Онуфриев, как вы-то себя чувствуете? Ах, как хорошо, что вы успели
убить этого злодея, не то… — лихорадочно говорила
девушка.
А ночью опять катались на тройках и слушали цыган в загородном ресторане. И когда опять проезжали мимо монастыря, Софья Львовна вспоминала про Олю, и ей становилось жутко от мысли, что для
девушек и женщин ее круга нет другого выхода, как не переставая кататься на тройках и лгать или же идти в монастырь,
убивать плоть… А на другой день было свидание, и опять Софья Львовна ездила по городу одна на извозчике и вспоминала про тетю.
— У нас сейчас стирает
девушка с деревни, рассказывала: в Насыпкое заночевали два офицера, — их ночью
убили, раздели догола, и трупы увезли куда-то.
— «Здоровье доставать»… Как вы будете здоровье доставать? — возразил Андрей Иванович. — Тогда нужно отказаться от знания, от развития; только на фабрике двенадцать часов поработать, — и то уж здоровья не достанешь… Нет, я о таких
девушках очень высоко понимаю. В чем душа держится, кажется, щелчком
убьешь, — а какая сила различных стремлений, какой дух!
За соседним верстаком Грунька Полякова, крупная
девушка с пунцовыми губами и низким лбом, шила дефектные книги. Она не торопясь шила и посвистывала сквозь зубы, как будто не работала, а только старалась чем-нибудь
убить время: за шитье дефектных книг платят не сдельно, а поденно. Александра Михайловна искоса следила за Поляковой.
По возвращении в Троицкое, она собственноручно задушила дворовую
девушку Марью, заподозренную ею в заигрываниях с Тютчевым, засекла до смерти дворовую женку Анну Григорьевну и
убила скалкой жену дворового Ермолая Ильина.
— Видимо, он хотел
убить и княжну, но вход в ее спальню охраняла от убийцы эта благородная и преданная
девушка… Он
убил ее и надругался над нею у порога спальни княжны, а последняя успела тем временем убежать в сад, где ее нашли без чувств в кустах.
«После меня, — думал он, — настанет очередь Петра. Они
убьют и его, завладеют всем его состоянием, будут распоряжаться Таней… Что будет с ней? Какую участь приготовят они несчастной
девушке… Нет, нет, я не хочу умереть! Я не должен, не смею умереть!»
Не то чтобы ему жалко было любимой
девушки — порой он ненавидел ее всеми силами души и готов был не только
убить ее, но наслаждаться ее мучительною смертью от его руки.
— Mon cher, mon cher [Дружок мой], как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это
убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она
девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.