Неточные совпадения
— Знаю, знаю зачем! — вдруг догадался он, — бумаги разбирать — merci, [благодарю (фр.).] а к Святой опять обошел меня, а Илье дали! Qu’il aille se promener! [Пусть
убирается! (фр.)] Ты не была в Летнем саду? — спросил он
у дочери. — Виноват, я не поспел…
— Есть. До свиданья, Крафт; благодарю вас и жалею, что вас утрудил! Я бы, на вашем месте, когда
у самого такая Россия в голове, всех бы к черту отправлял:
убирайтесь, интригуйте, грызитесь про себя — мне какое дело!
Дом… но вы знаете, как
убираются порядочные, то есть богатые, домы: и здесь то же, что
у нас.
Японцы приезжали от губернатора сказать, что он не может совсем снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть с боков,
у берега, отведя по одной лодке. Адмирал приказал сказать, что если это сделают, так он велит своим шлюпкам отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить собою средний проход к корвету. Переводчики, увидев, что с ними не шутят, тотчас
убрались и чаю не пили.
— Ну, вот таким манером, братец ты мой, узналось дело. Взяла матушка лепешку эту самую, «иду, — говорит, — к уряднику». Батюшка
у меня старик правильный. «Погоди, — говорит, — старуха, бабенка — робенок вовсе, сама не знала, что делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется». Куды тебе, не приняла слов никаких. «Пока мы ее держать будем, она, — говорит, — нас, как тараканов, изведет».
Убралась, братец ты мой, к уряднику. Тот сейчас взбулгачился к нам… Сейчас понятых.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли
у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно
убралась в свою комнату и сказала, что
у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Тржи, панове, тржи! Слушай, пане, вижу, что ты человек разумный. Бери три тысячи и
убирайся ко всем чертям, да и Врублевского с собой захвати — слышишь это? Но сейчас же, сию же минуту, и это навеки, понимаешь, пане, навеки вот в эту самую дверь и выйдешь.
У тебя что там: пальто, шуба? Я тебе вынесу. Сию же секунду тройку тебе заложат и — до видзенья, пане! А?
—
Убирайся к черту с своею лошадью! — закричал он ему вслед, — да смотри, в другой раз
у меня!..
Не позволите ли, батюшка, сделать лишний сгон?» Отец отвечал, что крестьянам ведь также надо
убираться, и что отнять
у них день в такую страдную пору дело нехорошее, и что лучше сделать помочь и позвать соседей.
Он каждое утро обыкновенно после двенадцати часов бывал
у нее, и муж ее в это время — куда хочет, но должен был
убираться.
— Ну, Сашенька, вы
убирайтесь, пока целы! За мной с утра гуляют два шпиона, и так открыто, что дело пахнет арестом.
У меня — предчувствие. Что-то где-то случилось. Кстати, вот
у меня речь Павла, ее решено напечатать. Несите ее к Людмиле, умоляйте работать быстрее. Павел говорил славно, Ниловна!.. Берегитесь шпионов, Саша…
Сенокос обыкновенно
убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа
у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье
у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
— Получил-с; отец игумен сказали, что это все оттого мне представилось, что я в церковь мало хожу, и благословили, чтобы я,
убравшись с лошадьми, всегда напереди
у решетки для возжигания свеч стоял, а они тут, эти пакостные бесенята, еще лучше со мною подстроили и окончательно подвели. На самого на Мокрого Спаса, на всенощной, во время благословения хлебов, как надо по чину, отец игумен и иеромонах стоят посреди храма, а одна богомолочка старенькая подает мне свечечку и говорит...
— Ну так знайте, что он в последний раз в жизни пил водку. Рекомендую запомнить для дальнейших соображений. А теперь
убирайтесь к черту, вы до завтра не нужны… Но смотрите
у меня: не глупить!
—
Убирайся, дурень! Уноси ноги! Все выбирайтесь из Слободы! Сбор
у кривого дуба!
— Молчать! если ты хоть пикнешь… если кто-нибудь… если я узнаю… Ты
у меня и под землей-то места не найдешь! Слышишь?
Убирайся!
А Алена Евстратьевна живет себе да поживает
у милого братца и, видимо, желания никакого не имеет
убраться в свое Верхотурье.
— Пошевеливайся, Зотушка! — покрикивала Феня на своего помощника. — Надо поспеть
убраться до вечера, а то, пожалуй, скажут про нас с тобою неладно что-нибудь. Алена Евстратьевна бедовая
у вас. Да что ты сегодня точно мертвый?
Этак с час-места останавливались
у нас двое проезжих бояр и с ними человек сорок холопей, вот и стали меня так же, как твоя милость, из ума выводить, а я сдуру-то и выболтай все, что на душеньке было; и лишь только вымолвила, что мы денно и нощно молим бога, чтоб вся эта иноземная сволочь
убралась восвояси, вдруг один из бояр, мужчина такой ражий, бог с ним! как заорет в истошный голос да ну меня из своих ручек плетью!
— Нашел человека! — подхватил земский. — Князь Пожарский!.. — повторил он с злобной улыбкою, от которой безобразное лицо его сделалось еще отвратительнее. — Нет, хозяин,
у него поляки отбили охоту соваться туда, куда не спрашивают. Небойсь хватился за ум,
убрался в свою Пурецкую волость да вот уже почти целый год тише воды ниже травы, чай, и теперь еще бока побаливают.
— Завтра приходи опять сюда: мне кой-что надо с тобой перемолвить, а теперь
убирайся проворней. Да смотри: обойди сторонкою, чтоб никто не подметил, что ты была
у меня — понимаешь?
Несчастливцев (выпускает его). Ну, не надо,
убирайся! В другой раз… Так вот положил он мне руку на плечо. «Ты, говорит… да я, говорит… умрем, говорит»… (Закрывает лицо и плачет. Отирая слезы.) Лестно. (Совершенно равнодушно.)
У тебя табак есть?
Василиса. Да, убирайся-ка, старик!.. Больно
у тебя язычок длинен… Да и кто знает?.. может, ты беглый какой…
На это я тебе скажу вот еще какое слово: когда хочешь жить
у меня, работай — дома живу, как хочу, а в людях как велят; а коли нелюбо,
убирайся отселева подобру-поздорову… вот что!
— Илька! Это отчего, — глаза
у людей маленькие, а видят всё!.. Целый город видят. Вот — всю улицу… Как она в глаза
убирается, большая такая?
— До свиданья! — сказал и Миклаков, и хоть по выражению лица его можно было заключить о его желании побеседовать еще с князем, однако он ни одним звуком не выразил того, имея своим правилом никогда никакого гостя своего не упрашивать сидеть
у себя долее, чем сам тот желал: весело тебе, так сиди, а скучно —
убирайся к черту!.. По самолюбию своему Миклаков был демон!
«Уж не
убраться ли подобру-поздорову под сень рязанско-козловско-тамбовско-воронежско-саратовского клуба?» — мелькает
у меня в голове. Но мысль, что я почти месяц живу в Петербурге, и ничего не видал, кроме Елисеева, Дюссо, Бореля и Шнейдер, угрызает меня.
И часто весь день, не
убираясь, стоял холодный самовар и грязные чашки: обленилась горничная, увлеченная жизнью большой и людной улицы со многими лавками, только потому и оставалась, что служит
у генеральши.
Пелагея Дмитревна была слуга, достойная своего хозяина. Это было кротчайшее и незлобивейшее существо в мире; она стряпала,
убиралась по дому, берегла хозяйские крошки и всем, кому чем могла, служила. Ее все больные очень любили, и она всех любила ровной любовью. Только к Насте она с первого же дня стала обнаруживать исключительную нежность, которая не более как через неделю после Настиного приезда обратилась
у старухи в глубокую сердечную привязанность.
Скоро мне сказали, что он признался в любви одной из девушек,
у которых жил, и, в тот же день, — другой. Сестры поделились между собою радостью, и она обратилась в злобу против влюбленного; они велели дворнику сказать, чтоб проповедник любви немедля
убрался из их дома. Он исчез из города.
— Ну,
убирайся! — крикнула бабушка. — Подавись моими деньгами! Разменяй
у него, Алексей Иванович, некогда, а то бы к другому поехать…
Юлия Владимировна взяла себе кабинет Павла Васильича и все окошки обвешала тонкой-претонкой кисеей, а барин почивает в угольной, днем же постель
убирается; что
у них часто бывают гости, особенно Бахтиаров, что и сами они часто ездят по гостям, — Павлу Васильичу иногда и не хочется, так Юлия Владимировна сейчас изволит закричать, расплачутся и в истерику впадут.
— Что
у вас зажито, давно отдано, — и потому извольте, почтеннейшая,
убираться; я занят, мне некогда.
Дульчин.
Убирайся! Ну, музыка, нечего сказать! И какой разговор невинный:
у того зубы болят, охает, на свет не глядит… тот приметам верит, дурной сон видел; третий на свидание торопится, «мне, говорит, некогда; пожалуйста, господа, не задерживайте!..» Чистая работа!
Души моей больше не хватает переносить того: я наперед вам говорю, — кому голова своя дорога, так
убирайся отседова… топор
у меня вострый!
Баба. Знаю, что грех, да сердца своего не уйму. Ведь я тяжела, а работаю за двоих. Люди
убрались, а
у нас два осьминника не кошены. Надо бы довязать, а нельзя, домой надо, этих ребят поглядеть.
— Живу
у становихи, как видишь. В глуши, в дебрях, как домовой какой-нибудь. Пей! Жалко, брат, мне ее стало! Сжалился, ну, и живу здесь, в заброшенной бане, отшельником… Питаюсь. На будущей неделе думаю
убраться отсюда… Уж надоело…
—
Убирайся! Илюшка!.. слушай меня… на вот тебе деньги; только провожать меня с песнями до заставы. — И он бросил ему на гитару тысячу триста рублей, которые принес Ильин. Но кавалеристу граф так и забыл отдать сто рублей, которые занял
у него вчера.
Наконец однажды, ночью, после представления, на котором первый в свете дрессировщик был освистан за то, что чересчур сильно ударил хлыстом собаку, Менотти прямо сказал Норе, чтобы она немедленно
убиралась от него ко всем чертям. Она послушалась, но
у самой двери номера остановилась и обернулась назад с умоляющим взглядом. Тогда Менотти быстро подбежал к двери, бешеным толчком ноги распахнул ее и закричал...
И вышел трубку себе спросить.
У него, знаете, на вечерах заведено было по-модному — сигары и папиросы курить, а трубки
убирались в задние комнаты; только вижу я, что горничные что-то суются, а больше всех Марья Алексеевна. Спрашиваю ее...
Анна Петровна. Хорошо, хорошо… Довольно. Денег
у меня нет и не будет для вашего брата!
Убирайтесь, протестуйте! Эх вы, кандидат прав! Ведь вы на днях умрете, для чего же мошенничаете? Чудак вы!
Настя с Парашей, воротясь к отцу, к матери, расположились в светлицах своих, а разукрасить их отец не поскупился. Вечерком, как они
убрались, пришел к дочерям Патап Максимыч поглядеть на их новоселье и взял рукописную тетрадку, лежавшую
у Насти на столике. Тут были «Стихи об Иоасафе царевиче», «Об Алексее Божьем человеке», «Древян гроб сосновый» и рядом с этой пса́льмой «Похвала пустыне». Она начиналась словами...
Пообедал он
у меня чем бог послал, спустил мне рубликов пятьдесят за визит; ночь на дворе —
убираться пора.
— Выписать ему! Выписать! Мягкое место в международном. Только чтоб
убрался с глаз моих, а то
у меня разрыв сердца будет.
— А вы уж, по обыкновению,
убрались, Андрей Николаевич, и
у вас корвет — игрушка.
—
Убирайся ты к черту с разверсткой!.. — зарычал Орошин, бросая на стол подписной лист. — Ни с кем не хочу иметь дела. Завтра чем свет один управлюсь… Меня на это хватит. Дурак я был, что в Астрахани всего
у них не скупил, да тогда они, подлецы, еще цен не объявляли… А теперь доронинской рыбы вам и понюхать не дам.
—
Убирайтесь, покамест целы!..
Убирайтесь, говорю вам, не то велю шестами по вашему ботничишку… Искупаетесь тогда
у меня!
За час или за полтора до того, как Иосаф Платонович
убирался и разговаривал с сестрой
у себя в доме, на перемычке пред небольшою речкой, которою замыкалась пустынная улица загородной солдатской слободы, над самым бродом остановилось довольно простое тюльбюри Синтяниной, запряженное рослою вороною лошадью.
Артист начал было уверять, что
у него ничего подобного нет, но когда Горданов пугнул его обыском, то он струсил и смятенно подал два векселя, которые Павел Николаевич прочел, посмотрел и объявил, что работа в своем роде совершеннейшая, и затем спрятал векселя в карман, а артисту велел как можно скорее
убираться, о чем тот и не заставлял себе более повторять.
— В прошлом году я за визит с вас… сколько взял? Двести рублей взял. А теперь и ста нет? Шутки шутишь, ворона! Поройся-ка
у старухи, найдешь… Впрочем,
убирайся. Спать хочу.