Неточные совпадения
— Невинны просто в прямом смысле слова, как невинна эта женщина в отравлении, как невинен крестьянин, которого я узнал теперь, в
убийстве, которого он не совершал; как невинны сын и
мать в поджоге, сделанном самим хозяином, которые чуть было не были обвинены.
Ты виною будешь, если
мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном поле, и жена о муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может
убийство, войною называемое.
Он ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим лицом, и как бы рубил что-то в воздухе, отсекал от самого себя.
Мать смотрела на него с грустью и тревогой, чувствуя, что в нем надломилось что-то, больно ему. Темные, опасные мысли об
убийстве оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из товарищей Павла не мог сделать этого», — думала она. Павел, опустив голову, слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
Сам Н.И. Пастухов ни разу, сколько можно было заметить, не вспоминал ни случая нечаянного
убийства, ни совпадения обрушившихся на него несчастий с поразившим его проклятием
матери Васи. Помимо нравственного горя, это роковое дело принесло Н.И. Пастухову немало и материальных убытков.
Сусанна прослушала эту легенду с трепетным вниманием. В ее молодом воображении с необыкновенною живостью нарисовался этот огромный, темный храм иерусалимский, сцена
убийства Адонирама и, наконец, мудрость царя Соломина, некогда изрекшего двум судившимся у него
матерям, что ребенок, предназначенный им к рассечению, должен остаться жив и принадлежать той, которая отказалась, что она
мать ему.
Дорогой шло безудержное пьянство, в котором старшие не мешали рекрутам, чувствуя, что идти на такое безумное дело, на которое они шли, бросая жен,
матерей, отрекаясь от всего святого только для того, чтобы сделаться чьими-то бессмысленными орудиями
убийства, слишком мучительно, если не одурманить себя вином.
«Вчера (26 мая 1835 г.) приехала из Горохова к Машеньке (моей
матери), Семена Дмитрича (отца моего) не застала дома, по командировке его в Елец на следствие о страшном
убийстве.
Три таких картины были в нашем трехпрудном доме: в столовой — «Явление Христа народу», с никогда не разрешенной загадкой совсем маленького и непонятно-близкого, совсем близкого и непонятно-маленького Христа; вторая, над нотной этажеркой в зале — «Татары» — татары в белых балахонах, в каменном доме без окон, между белых столбов убивающие главного татарина («
Убийство Цезаря») и — в спальне
матери — «Дуэль».
«Нет, она не барское дитя», — сказал он себе тогда же, и с этой самой минуты у них пошел разговор все живее и живее, и она ему рассказала под гул голосов, что муж ее уехал на следствие, по поручению прокурора, по какому-то важному
убийству, что она всего два года как кончила курс и замужем второй год, что отец и
мать ее — по старой вере, отец перешел в единоверие только недавно, а прежде был в «бегло-поповской» секте.
Учение о браке дает нам, во-первых,
убийства супругов друг другом и
матерями детей.
Князь Луговой промолчал и переменил разговор. Он не мог не заметить действительно странного поведения княжны со дня
убийства ее
матери, но приписывал это другим причинам и не верил, или, лучше сказать, не хотел верить в ее сумасшествие. Ведь тогда действительно она была бы для него потеряна навсегда. Граф прав — связать себя с сумасшедшей было бы безумием. Но ведь в ней, княжне, его спасение от последствий рокового заклятия его предков. На память князю Сергею Сергеевичу пришли слова призрака. Он похолодел.
Если убийца муж
матери Татьяны, то, несомненно, эта последняя знала о замышляемом
убийстве и даже косвенно участвовала во всем, так как выгоды от смерти княгини Полторацкой и ее дочери были всецело на ее стороне.
Нечего и говорить, что этот смех государыни эхом раскатился в придворных сферах и великосветских гостиных. Образу жизни княжны Полторацкой нашли извинение и объяснение. Та потрясающая картина
убийства ее
матери и любимой горничной, которой она была свидетельницей в Зиновьеве, не могла не отразиться на ее воображении.
Князь Луговой не обратил на это внимания и продолжал свой рассказ о состоянии княжны Людмилы Васильевны после
убийства ее
матери и служанки, о странной перемене, происшедшей в ней, о похоронах
матери и даже о надписи, сделанной по приказанию княжны на кресте, поставленном над могилой Тани Берестовой.
Написали чиновники или собрания, что всякий молодой человек должен быть готов на поругание, смерть и на
убийство других, и все отцы и
матери, вырастившие сыновей, повинуются такому закону, написанному вчера продажным чиновником и завтра могущему быть измененным.