Неточные совпадения
И тут настала каторга
Корёжскому
крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь:
убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
Не по согласью ли
С
крестьянином Савелием
Убила ты дитя?..»
Владычица! что вздумали!
«Избави Бог, Парашенька,
Ты в Питер не ходи!
Такие есть чиновники,
Ты день у них кухаркою,
А ночь у них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(Кричит священник сотскому
Верхом, с казенной бляхою.)
— В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди
крестьянинаУбили… — «Эх!.. грехи...
Некрасов воспел
крестьянина, который
убил 40 медведей, а здесь были братья Пятышкины и Мякишевы, из которых каждый в одиночку
убил более 70 медведей.
С матерью он как-то поладил, а
крестьян сам обвинил в намерении его
убить, не приводя, впрочем, никаких серьезных доказательств.
Искали его, искали, даже на
крестьян думали, не
убили ли, мол, своего барина.
Много он неповинных душ погубил, и делом, и словом, и помышлением — всячески
убивал, и
крестьян своих до нитки разорил.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика
крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она
убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не
убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
Некий Вукол Попов,
крестьянин, застал свою жену с отцом, размахнулся и
убил старика.
«До сведения моего дошло, что в деревне Вытегре
крестьянин Парфен Ермолаев
убил жену, и преступление это местною полициею совершенно закрыто, а потому предписываю вашему высокоблагородию немедленно отправиться в деревню Вытегру и произвести строжайшее о том исследование. Дело сие передано уже на рассмотрение уездного суда».
Когда мать услыхала это слово, она в молчаливом испуге уставилась в лицо барышни. Она слышала, что социалисты
убили царя. Это было во дни ее молодости; тогда говорили, что помещики, желая отомстить царю за то, что он освободил
крестьян, дали зарок не стричь себе волос до поры, пока они не
убьют его, за это их и назвали социалистами. И теперь она не могла понять — почему же социалист сын ее и товарищи его?
Толпа надвинулась. Петр Николаич хотел уйти, но его не пускали. Он стал пробиваться. Ружье выстрелило и
убило одного из
крестьян. Сделалась крутая свалка. Петра Николаича смяли. И через пять минут изуродованное тело его стащили в овраг.
Романы рисовали Генриха IV добрым человеком, близким своему народу; ясный, как солнце, он внушал мне убеждение, что Франция — прекраснейшая страна всей земли, страна рыцарей, одинаково благородных в мантии короля и одежде
крестьянина: Анис Питу такой же рыцарь, как и д’Артаньян. Когда Генриха
убили, я угрюмо заплакал и заскрипел зубами от ненависти к Равальяку. Этот король почти всегда являлся главным героем моих рассказов кочегару, и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию и «Хенрика».
Ведь если бы не было этих людей, готовых по воле тех, кому они подчиняются, истязать,
убивать того, кого велят, никто никогда не решился бы утверждать то, что с уверенностью утверждают все неработающие землевладельцы, а именно, что земля, окружающая мрущих от безземелья
крестьян, есть собственность человека, не работающего на ней, и что мошеннически собранные хлебные запасы должны храниться в целости среди умирающего с голода населения, потому что купцу нужны барыши и т. п.
Люди эти стараются не видеть того, что они пользуются теми преимуществами, которыми они пользуются, всегда только вследствие того же самого, вследствие чего теперь будут принуждены
крестьяне, вырастившие лес и крайне нуждающиеся в нем, отдать его не оказавшему никакого участия в его оберегании во время роста и не нуждающемуся в нем богатому помещику, т. е. вследствие того, что если они не отдадут этот лес, их будут бить или
убивать.
Спросите об этом и тех, которые, как помещик, затеяли дело, и тех, которые, как судьи, постановили, хотя и формально законное, но явно несправедливое решение, и тех, которые предписали исполнение решения, и тех, которые, как солдаты, городовые и
крестьяне, своими руками будут исполнять эти дела: бить и
убивать своих братьев, — все они, и подстрекатели, и пособники, и исполнители, и попустители этих преступлений, все скажут в сущности одно и то же.
Все эти люди находятся в получасе езды от того места, где они, для того чтобы доставить богатому малому ненужные ему 3000, отнятые им у целого общества голодных
крестьян, могут быть вынуждены начать делать дела самые ужасные, какие только можно себе представить, могут начать
убивать или истязать так же, как в Орле, невинных людей, своих братьев, и они спокойно приближаются к тому месту и времени, где и когда это может начаться.
Господские
крестьяне взбунтовались; иноверцы и новокрещеные стали
убивать русских священников.
Убить просто француза — казалось для русского
крестьянина уже делом слишком обыкновенным; все роды смертей, одна другой ужаснее, ожидали несчастных неприятельских солдат, захваченных вооруженными толпами
крестьян, которые, делаясь час от часу отважнее, стали наконец нападать на сильные отряды фуражиров и нередко оставались победителями.
— Генерал! — сказал Мюрат, — известны ли вам поступки ваших казаков? Они стреляют по фуражирам, которых я посылаю в разные стороны; даже
крестьяне ваши при их помощи
убивают наших отдельных гусар.
— Безвинно я томился в узилище, Полуехт Степаныч, — взмолился Арефа, стоя на коленях. —
Крестьяне бунтовали и хотели игумна
убить, а я не причинен… Служил я в своей слободе у попа Мирона и больше ничего не знаю. Весь тут, Полуехт Степаныч, дома нисколько не осталось.
Князь взял себе лучшего и пустил его по полю. Горячий конь был! Гости хвалят его стати и быстроту, князь снова скачет, но вдруг в поле выносится
крестьянин на белой лошади и обгоняет коня князя, — обгоняет и… гордо смеётся. Стыдно князю перед гостями!.. Сдвинул он сурово брови, подозвал жестом
крестьянина, и когда тот подъехал к нему, то ударом шашки князь срубил ему голову и выстрелом из револьвера в ухо
убил коня, а потом объявил о своём поступке властям. И его осудили в каторгу…
— Да,
Крестьян Иванович, чтоб
убить человека, нравственно
убить человека. Распустили они… я все про моего близкого знакомого говорю…
— Да,
Крестьян Иванович, позвольте же мне теперь, говорю, удалиться. Да тут, чтоб уж разом двух воробьев одним камнем
убить, — как срезал молодца-то на бабушках, и обращаюсь к Кларе Олсуфьевне (дело-то было третьего дня у Олсуфья Ивановича), а она только что романс пропела чувствительный, — говорю, дескать, «чувствительно пропеть вы романсы изволили, да только слушают-то вас не от чистого сердца». И намекаю тем ясно, понимаете,
Крестьян Иванович, намекаю тем ясно, что ищут-то теперь не в ней, а подальше…
— Да,
Крестьян Иванович, заплели они сплетню. Замешал свою руку сюда и наш медведь и племянник его, наше нещечко; связались они с старухами, разумеется, и состряпали дело. Как бы вы думали? Что они выдумали, чтоб
убить человека?..
— К моим услугам шведская спичка, употребления которой еще не знают здешние
крестьяне. Употребляют этакие спички только помещики, и то не все.
Убивал, кстати сказать, не один, а минимум трое: двое держали, а третий душил. Кляузов был силен, и убийцы должны были знать это.
Впрочем, отец возил меня несколько раз на охоту за выводками глухих тетеревов, которых тамошний охотник,
крестьянин Егор Филатов, умел находить и поднимать без собаки; но все это было в лесу, и я не успевал поднять ружья, как все тетеревята разлетались в разные стороны, а отец мой и охотник Егор всякий раз, однако, умудрялись как-то
убивать по нескольку штук; я же только один раз
убил глухого тетеревенка, имевшего глупость сесть на дерево.
— Да-с; это прекрасно, что бунтов должно ждать, но тогда надо их поискуснее делать: надо было так делать, чтобы действительно
крестьяне убили.
«Какая мерзость! Нет-с; какая неслыханная мерзость! — думал он. — Какая каторжная, наглая смелость и какой расчет! Он шел
убить человека при двух свидетелях и не боялся, да и нечего ему было бояться. Чем я докажу, что он
убил его как злодей, а не по правилам дуэли? Да первый же Висленев скажет, что я вру! А к этому же всему еще эта чертова ложь, будто я с Евангелом возмущал его
крестьян. Какой я свидетель? Мне никто не поверит!»
Но скоро стали приходить тревожные вести. Жители, бежавшие за город, разобрав в чем дело, с утра уже начали толпиться около спасшихся инвалидов; стали прибывать
крестьяне из соседства и толковать о том, что надо схватить и перевязать мятежников; они не остановились на одних словах, но, применяя слово к делу, вооружились кто чем мог и напали на отделившихся к мстиславльской заставе, четырех
убили, двух ранили, четырех схватили, отвели и сдали караульным солдатам у тюремного замка.
Дело, таким образом, тянулось еще ровно шесть лет, несмотря на то, что на первом же году следствия были обнаружены все преступления этого изверга в женском образе, было доказано, что Салтыкова замучила и
убила до смерти сто тридцать девять человек своих
крестьян и дворовых, что последних она морила голодом, брила головы и заставляла работать в кандалах, а зимой многих стоять в мороз босых и в одних рубахах.
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем
крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а
крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и
убивали их.