Неточные совпадения
Не по согласью ли
С крестьянином Савелием
Убила ты
дитя?..»
Владычица! что вздумали!
Г-жа Простакова. Да… да что… не твое
дитя, бестия! По тебе робенка хоть
убей до смерти.
Когда она родила, уже разведясь с мужем, первого
ребенка,
ребенок этот тотчас же умер, и родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не
убило ее, подменили ей
ребенка, взяв родившуюся в ту же ночь и в том же доме в Петербурге дочь придворного повара.
— Никакой. Напротив,
ребенок может
убить медведя, — сказал он, сторонясь с легким поклоном пред дамами, которые с хозяйкой подходили к столу закусок.
— Да, я его знаю. Я не могла без жалости смотреть на него. Мы его обе знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло… — (и тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно
детей, и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно,
убил тебя. «Нет, нет, она не простит», всё говорит он.
— Это не я
убил, — прошептал было Раскольников, точно испуганные маленькие
дети, когда их захватывают на месте преступления.
Меня бы нелюбовь
детей могла
убить,
Хотя пример такой не редок...
— Он убит теми пулями, которые
убили тысячи ваших товарищей, жен,
детей… да!
— Почему?
Убивают и
дети. Быки
убивают.
Ребенок кончит тем, что
убьет и жертву и мучителя.
— И
дети тоже не боятся, и на угрозы няньки «волком» храбро лепечут: «А я его
убью!» И ты, как
дитя, храбра, и, как
дитя же, будешь беспомощна, когда придет твой час…
К тому же сознание, что у меня, во мне, как бы я ни казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех когда-нибудь изменить обо мне мнение, это сознание — уже с самых почти детских униженных лет моих — составляло тогда единственный источник жизни моей, мой свет и мое достоинство, мое оружие и мое утешение, иначе я бы, может быть,
убил себя еще
ребенком.
— Да, очень больно, и он очень был раздражен. Он мне, как Карамазову, за вас отомстил, мне это ясно теперь. Но если бы вы видели, как он с товарищами-школьниками камнями перекидывался? Это очень опасно, они могут его
убить, они
дети, глупы, камень летит и может голову проломить.
Будь другой случай, и Митя, может быть,
убил бы этого дурака со злости, но теперь он весь сам ослабел как
ребенок.
Заговорит, заговорит — ничего понимать не могу, думаю, это он об чем умном, ну я глупая, не понять мне, думаю; только стал он мне вдруг говорить про
дитё, то есть про
дитятю какого-то, «зачем, дескать, бедно
дитё?» «За дитё-то это я теперь и в Сибирь пойду, я не
убил, по мне надо в Сибирь пойти!» Что это такое, какое такое
дитё — ничегошеньки не поняла.
Ах, не потому лучше, что сын отца
убил, я не хвалю,
дети, напротив, должны почитать родителей, а только все-таки лучше, если это он, потому что вам тогда и плакать нечего, так как он
убил, себя не помня или, лучше сказать, все помня, но не зная, как это с ним сделалось.
— Всех
убьет, только стоит навести, — и Красоткин растолковал, куда положить порох, куда вкатить дробинку, показал на дырочку в виде затравки и рассказал, что бывает откат.
Дети слушали со страшным любопытством. Особенно поразило их воображение, что бывает откат.
Вот чему учил нас Бог наш, а не тому, что запрещать
детям убивать отцов есть предрассудок.
Что же до всех этих трактирных криков во весь этот месяц, то мало ли раз кричат
дети али пьяные гуляки, выходя из кабаков и ссорясь друг с другом: „Я
убью тебя“, но ведь не
убивают же.
— На охоту, — отвечал он. — Моя хочу один козуля
убей — надо староверу помогай, у него
детей много. Моя считал — шесть есть.
Поговорив немного с туземцами, мы пошли дальше, а Дерсу остался. На другой день он догнал нас и сообщил много интересного. Оказалось, что местные китайцы решили отобрать у горбатого тазы жену с
детьми и увезти их на Иман. Таз решил бежать. Если бы он пошел сухопутьем, китайцы догнали бы его и
убили. Чан Лин посоветовал ему сделать лодку и уйти морем.
Что законы могут быть плохи, это опять лежит на ответственности царя перед богом, — он, судья, так же не ответственен за это, как и за то, что иной раз гром с высокого неба
убивает неповинного
ребенка…
— Бей… ну, бей!.. Будет лучше, если
убьешь… и вместе с
детьми…
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она
убила своего
ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что
ребенка она не
убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
Про силу лебедя рассказывают чудеса: говорят, что он ударом крыла
убивает до смерти собаку, если она приблизится к нему, легко раненному, или бросится на его
детей.
[Один охотник, впрочем, сказывал мне, что
убил очень молодого, едва летающего гаршнепа около Петербурга, под Стрельною, в самом топком болоте] Это обстоятельство наводит на мысль, что гаршнепы далеко отлетают для вывода
детей, в такие непроходимые лесные болота, куда в это время года не заходит нога человеческая, потому что такие болота, как я слыхал, в буквальном смысле недоступны до тех пор, пока не замерзнут.
Охотники не уважают кречеток единственно потому, что встречают их только в то время, когда они бывают очень худы телом, как и всякая птица во время вывода
детей; но я никогда не пренебрегал кречетками из уважения к их малочисленности, ибо в иной год и десятка их не
убьешь, даже не увидишь.
Три раза в моей жизни случилось мне
убить в разных обыкновенных болотах трех самок курахтанов меньшего вида, которые, видимо вились от яиц или
детей, но гнезд их я нигде никогда не нахаживал.
Мне случалось
убивать при выводке двух старых бекасов, из чего я заключаю, что и самцы держатся при
детях.
Мне случалось находить и
убивать таких холостых кроншнепов; они всегда жирнее тех, у которых есть
дети; у иных я даже находил слегка опаленные перья.
Одно слово «крепостной»
убивало все: значит, и их жены тоже крепостные, и
дети, и все вместе отданы на полный произвол крепостному заводскому начальству.
— За что это нас
убивать? за что
убивать нас? — относилась Женни к
ребенку.
— Мы не будем стрелять в
ребенка: эта женщина — француженка. Мы не будем
убивать французское
дитя! — вполголоса произнесли плохо державшие дисциплину солдаты консульской республики.
— Он меня мучит; я вся исхудала… мое
дитя… он развратник, он меня…
убьет меня.
— Послушайте, старик, подойдите сюда, — силилась перекричать его барыня. — Ах, Трилли, ты
убьешь маму своим криком. И зачем только пустили этих музыкантов! Да подойдите же ближе, еще ближе… еще, вам говорят!.. Вот так… Ах, не огорчайся же, Трилли, мама сделает все, что хочешь. Умоляю тебя. Мисс, да успокойте же наконец
ребенка… Доктор, прошу вас… Сколько же ты хочешь, старик?
Дети стали кричать, он
убил и их и ушел, не ночуя, из города.
Их всех призвали разбежавшиеся
дети, поторопившиеся известить, что «старый, сердитый барин
убил Ваську».
— Гм. А правда ли, что вы, — злобно ухмыльнулся он, — правда ли, что вы принадлежали в Петербурге к скотскому сладострастному секретному обществу? Правда ли, что маркиз де Сад мог бы у вас поучиться? Правда ли, что вы заманивали и развращали
детей? Говорите, не смейте лгать, — вскричал он, совсем выходя из себя, — Николай Ставрогин не может лгать пред Шатовым, бившим его по лицу! Говорите всё, и если правда, я вас тотчас же, сейчас же
убью, тут же на месте!
Детей они весьма часто
убивали, сопровождая это разными, придуманными для того, обрядами:
ребенка, например, рожденного от учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и отец этого
ребенка сам закалывал его, тело же младенца сжигали, а кровь и сердце из него высушивали в порошок, который клали потом в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая этот хлеб на радениях согласникам, говорил, что в хлебе сем есть частица закланного агнца непорочного.
— Попа? Да как их, собачьих
детей, громом не
убило!
Один
убил по бродяжничеству, осаждаемый целым полком сыщиков, защищая свою свободу, жизнь, нередко умирая от голодной смерти; а другой режет маленьких
детей из удовольствия резать, чувствовать на своих руках их теплую кровь, насладиться их страхом, их последним голубиным трепетом под самым ножом.
Живет какой-нибудь судья, прокурор, правитель и знает, что по его приговору или решению сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных в одиночных тюрьмах, на каторгах, сходя с ума и
убивая себя стеклом, голодом, знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей, жен,
детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел в своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
Как же учить
детей, юношей, вообще просвещать людей, не говоря уже о просвещении в духе христианском, но как учить
детей, юношей, вообще людей какой бы то ни было нравственности рядом с учением о том, что убийство необходимо для поддержания общего, следовательно, нашего благосостояния и потому законно, и что есть люди, которыми может быть и каждый из нас, обязанные истязать и
убивать своих ближних и совершать всякого рода преступления по воле тех, в руках кого находится власть.
Все эти люди находятся в положении подобном тому, в котором находился бы загипнотизированный человек, которому бы было внушено и приказано совершить дело, противное всему тому, что он считает разумным и добрым:
убить свою мать или
ребенка.
Сохранилось поэтическое предание: казаки, страстные к холостой жизни, положили между собой
убивать приживаемых
детей, а жен бросать при выступлении в новый поход.
Старик Кокин увязался за своей снохой и, не добившись от нее ничего, зверски
убил ее
ребенка, девочку лет четырех: старик завел маленькую жертву в подполье и там отрезывал ей один палец за другим, а мать в это время оставалась наверху и должна была слушать отчаянные вопли четвертуемой дочери.
— Сволочи!
Ребёнка убивают, а вам — комедия! Разобью хари всем!
Уланбекова. Не жалеешь ты матери; ну с твоим ли здоровьем, мой друг, на охоту ходить! Захвораешь еще, сохрани господи, тогда ты меня просто
убьешь! Ах, боже мой, сколько я страдала с этим
ребенком! (Задумывается).
— Нет, мало что недостало бы!.. Тогда хуже бы вышло: стали бы скрывать это и
убивать своих
детей! — проговорила г-жа Петицкая.
Понимая, вероятно, что в лицее меня ничему порядочному не научат, он в то же время знал, что мне оттуда дадут хороший чин и хорошее место, а в России чиновничество до такой степени все заело, в такой мере покойнее, прочнее всего, что родители обыкновенно лучше предпочитают
убить, недоразвить в
детях своих человека, но только чтобы сделать из них чиновника.