Неточные совпадения
Стол,
кресла, стулья — все было самого
тяжелого и беспокойного свойства, — словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич!» или: «И я тоже очень похож на Собакевича!»
— Да,
тяжелое время, — согласился Самгин. В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после горячей ванны. Марину он видел пред собой так четко, как будто она сидела в
кресле у стола.
Странно и обидно было видеть, как чужой человек в мундире удобно сел на
кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает бумаги и читает их, поднося близко к
тяжелому носу, тоже удобно сидевшему в густой и, должно быть, очень теплой бороде.
Видел он и то, что его уединенные беседы с Лидией не нравятся матери. Варавка тоже хмурился, жевал бороду красными губами и говорил, что птицы вьют гнезда после того, как выучатся летать. От него веяло пыльной скукой, усталостью, ожесточением. Он являлся домой измятый, точно после драки. Втиснув
тяжелое тело свое в кожаное
кресло, он пил зельтерскую воду с коньяком, размачивал бороду и жаловался на городскую управу, на земство, на губернатора. Он говорил...
По углам гнездились
тяжелые, но красивые старинные диваны и
кресла; посредине комнаты группировались крытые штофом козетки; не было уже шкапов и посуды.
Наступила короткая пауза; старик тяжело повернулся в своем
кресле: его точно кольнуло какое-то
тяжелое предчувствие.
Пока он подводил князя к
креслам и усаживал его к столу, тот случайно обернулся к нему и остановился под впечатлением чрезвычайно странного и
тяжелого его взгляда.
Из залы нужно было пройти небольшую приемную, где обыкновенно дожидались просители, и потом уже следовал кабинет. Отворив
тяжелую дубовую дверь, Петр Елисеич был неприятно удивлен: Лука Назарыч сидел в
кресле у своего письменного стола, а напротив него Палач. Поздоровавшись кивком головы и не подавая руки, старик взглядом указал на стул. Такой прием расхолодил Петра Елисеича сразу, и он почуял что-то недоброе.
Далее, в углублении комнаты, стояли мягкий полукруглый диван и несколько таких же мягких
кресел, обитых зеленым трипом. Перед диваном стоял небольшой ореховый столик с двумя свечами. К стене, выходившей к спальне Рациборского, примыкала длинная оттоманка, на которой свободно могли улечься два человека, ноги к ногам. У четвертой стены, прямо против дивана и орехового столика, были два шкафа с книгами и между ними опять
тяжелая занавеска из зеленого сукна, ходившая на кольцах по медной проволоке.
Скоро из брагинских горниц народ начал отливать, унося с собою купленные вещи. Женщины тащили узлы с платьем, посуду, разный хлам из домашности, а мужчины более
тяжелые вещи. Подрядчик мигнул знакомым мастеровым, а те весело подхватили ореховую мебель, как перышко, — двое несли диван, остальные —
кресла и стулья. Гордей Евстратыч провожал их до дверей и даже поздравил подрядчика с покупочкой.
Длинный стол, крытый зелёным сукном,
кресла с высокими спинками, золото рам, огромный, в рост человека, портрет царя, малиновые стулья для присяжных, большая деревянная скамья за решёткой, — всё было
тяжёлое и внушало уважение.
Около этого стола стояли
тяжелые дубовые скамейки и в одном конце высокое резное
кресло с твердым, ничем не покрытым сиденьем, а возле него в ногах маленькая деревянная скамеечка.
Князь это видел, страшно мучился этим и нарочно даже сел на очень отдаленное
кресло от жены. Прошло между ними несколько времени какого-то
тяжелого и мрачного молчания. Вдруг тот же лакей, который приходил звать княгиню к князю, вошел и объявил, что приехал Миклаков. Княгиня при этом вздрогнула. Князя, тоже вначале, по-видимому, покоробило несколько. Княгиня, поспешно утирая слезы, обратилась к лакею...
Среди неё стоял
тяжёлый и неуклюжий письменный стол, перед ним дубовое
кресло, у одной из стен, почти во всю длину её, развалился широкий турецкий диван, у другой — фисгармония и два шкапа с книгами.
— Нет, не убил, — с вздохом облегчения, как будто весь рассказ лежал на нем
тяжелым бременем, произнес Кругликов. — По великой ко мне милости господней выстрелы-то оказались слабые, и притом в мягкие части-с… Упал он, конечно, закричал, забарахтался, завизжал… Раиса к нему кинулась, потом видит, что он живой, только ранен, и отошла. Хотела ко мне подойти… «Васенька, говорит, бедный… Что ты наделал?..» — потом от меня… кинулась в
кресло и заплакала.
На огромном нижнем балконе уже был накрыт стол. Дожидались Завалишина, который только что приехал из города и переодевался у себя в комнате. Анна Георгиевна лежала на кресле-качалке, томная, изнемогающая от жары, в легком халате из молдаванского полотна, шитого золотом, с широкими, разрезными до подмышек рукавами. Она была еще очень красива
тяжелой, самоуверенной, пышной красотой — красотой полной, хорошо сохранившейся брюнетки южного типа.
— Я сегодня еду в Петербург, — равнодушно и устало говорил патрон, медленно опускаясь в
кресло.
Тяжелые веки едва приподнимались над глазами, и все лицо его, желтое, стянутое глубокими морщинами к седой щетинистой бородке, похоже было на старый пергамент, на котором не всем понятную, но печальную повесть начертала жестокая жизнь.
Затем, дернув щекой, оборвал со спинки другого, с выдвижным пультом для чтения, табличку с надписью «В
кресла не садиться» и сел напротив Ионы. Лампа на круглом столе жалобно звякнула, когда
тяжелое тело вдавилось в сафьян.
Муж и жена долго сидели в
тяжелом раздумье, не произнося ни слова. Но вдруг Верочка энергичным движением вскочила с
кресла. — Слушай, Коля, нам надо сию минуту ехать! Одевайся скорее.
Княгиня побагровела и, шурша своим
тяжелым платьем, поднялась с
кресла.
Обозы были полны мебели и разной домашней утвари. Лиза видела, как на даче отворились решетчатые ворота и большие стеклянные двери, как с бесконечной перебранкой закопошились около мебели возницы. В стеклянные двери внесли большие
кресла и диван, обитые темно-малиновым бархатом, столы для зала, гостиной и столовой, большую двуспальную кровать, детскую кровать… Внесли также что-то большое, увязанное в рогожи,
тяжелое…
Грохольский глубоко вздохнул, покачал головой и, изнеможенный
тяжелой думой, опустился в
кресло. Подперев голову кулаками, он принялся думать. Судя по его лицу, дума была мучительная…
Они шевелились и все ближе и ближе выдвигались из глубины покоя к ее
креслу, и тут вдруг все затряслось, спуталось, упало на пол
тяжелою длинною куклою и застонало.
Целую ночь она и спит и не спит: то кто-то стучит, то кто-то царапается и вдруг тяжелый-претяжелый человек вошел и прямо повалился в
кресло у ее кровати и захрапел.
Но я еще не кончил мою околесицу — что за черт случился с моей головою! Я еще долго плел ее и — теперь мне смешно вспомнить это! — раза два горячо пожал неподвижную и
тяжелую руку Фомы Магнуса: вероятно, он казался мне отцом в ту минуту. Наконец я замолчал, стал кое-что соображать, но все еще покорно по приказу Магнуса сел в
кресло и приготовился внимательно слушать его.
Он быстро поцеловал руки жене и теще и, с видом человека, который рад, что покончил с
тяжелой работой, повалился в
кресло.
Екатерина Петровна при виде этой
тяжелой сцены вдруг почти упала в
кресло и горько заплакала.
Петрович снова скрылся в спальню. Оленин, бросив книгу, откинулся на спину
кресла и весь отдался
тяжелым воспоминаниям и радужным мечтам.
Между тем в описываемый нами день на ее лице лежала печать
тяжелой серьезной думы. Она полулежала в
кресле, то открывая, то снова закрывая свои прекрасные глаза. Картины прошлого неслись перед ней, годы ее детства и юности восстали перед ее духовным взором. Смутные дни, только что пережитые ею в Петербурге, напоминали ей вещий сон ее матери — императрицы Екатерины Алексеевны. Это и дало толчок воспоминаниям.
Затворив плотно за собою
тяжелые двери кабинета, Николай Леопольдович усадил Стешу в
кресло.
— Здравствуй, милая, — отвечала княжна и, встав с
кресла, подошла к двери будуара и, плотно затворив ее, опустила
тяжелую портьеру.
Кабинет представлял из себя довольно обширную, но вместе с тем и чрезвычайно уютную комнату; большой письменный стол стоял в простенке между двумя окнами, закрытыми теперь
тяжелыми зелеными репсовыми драпировками, с правой стороны от входа почти всю стену занимал книжный шкаф, с левой же — большой турецкий диван, крытый тоже зеленым репсом, остальная мебель состояла из двух маленьких круглых столиков, мягких стульев и
кресел и
кресла перед письменным столом в русском стиле, с дугой вместо спинки.
Тяжелый вздох вырвался из груди матери. Она схватилась за сердце и откинулась на спинку
кресла.
Последний полулежал в вольтеровских
креслах своего кабинета и думал
тяжелые думы.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда-нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на
кресле. Катя, сонная и с спутанною косой, в третий раз перебивала и переворачивала
тяжелую перину, что-то приговаривая.