Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и
тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Неточные совпадения
— Нельзя, как мне кажется… На четыре
тысячи квадратных верст нашего уезда, с нашими зажорами, метелями,
рабочею порой, я не вижу возможности давать повсеместно врачебную помощь. Да и вообще не верю в медицину.
«Маракуев, наверное, подружится с курчавым
рабочим. Как это глупо — мечтать о революции в стране, люди которой
тысячами давят друг друга в борьбе за обладание узелком дешевеньких конфект и пряников. Самоубийцы».
Тысячами шли
рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
— Угнетающее впечатление оставил у меня крестьянский бунт. Это уж большевизм эсеров. Подняли несколько десятков
тысяч мужиков, чтоб поставить их на колени. А наши демагоги, боюсь,
рабочих на колени поставят. Мы вот спорим, а тут какой-то тюремный поп действует. Плохо, брат…
Память показывала десятка два уездных городов, в которых он бывал. Таких городов — сотни. Людей, подобных Денисову и Фроленкову, наверное, сотни
тысяч. Они же — большинство населения городов губернских. Люди невежественные, но умные,
рабочие люди… В их руках — ремесла, мелкая торговля. Да и деревня в их руках, они снабжают ее товарами.
— Толпа идет…
тысяч двадцать… может, больше, ей-богу! Честное слово.
Рабочие. Солдаты, с музыкой. Моряки. Девятый вал… черт его… Кое-где постреливают — факт! С крыш…
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот
тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а
рабочих, кажется, менее ста
тысяч, вооружено из них, говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
— Это личный вопрос
тысяч, — добавил он, дергая правым плечом, а затем вскочил и, опираясь обеими руками на стол, наклонясь к Самгину, стал говорить вполголоса, как бы сообщая тайну: —
Тысячи интеллигентов схвачены за горло необходимостью быстро решить именно это: с хозяевами или с
рабочими?
Весной, в распутицу и стужу, он заставил
тысячи работников делать дорогу; их сгоняли по раскладке из ближних и дальних поселений; открылись болезни, половина
рабочих перемерла, но «усердие все превозмогает» — дорога была сделана.
Отец был похож на
тысячу других деревенских помещиков Юго-западного края: он был добродушен, даже, пожалуй, добр, хорошо смотрел за
рабочими и очень любил строить и перестраивать мельницы.
Ведь я разносил по книгам-то все расходы: где десять
рабочих — писал сто, где сто кубических сажен земли вынуто — писал
тысячу…
Но главная сила промыслов заключалась в том, что в них было заперто
рабочее промысловое население с лишком в десять
тысяч человек, именно сам Балчуговский завод и Фотьянка.
— Вы, конечно, понимаете, что по-русски оно значит каменщик, и масоны этим именем назвались в воспоминание Соломона [Соломон — царь израильский в 1020-980 годах до нашей эры.], который, как вы тоже, вероятно, учили в священной истории, задумал построить храм иерусалимский; главным строителем и архитектором этого храма он выбрал Адонирама;
рабочих для постройки этого храма было собрано полтораста
тысяч, которых Адонирам разделил на учеников, товарищей и мастеров, и каждой из этих степеней он дал символическое слово: ученикам Иоакин, товарищам Вооз, а мастерам Иегова, но так, что мастера знали свое наименование и наименование низших степеней, товарищи свое слово и слово учеников, а ученики знали только свое слово.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на мой вопрос отвечал, что это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода
рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх того, в продолжение лета, высылает через почту домашним этих крестьян десятки
тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
И действительно добрался. Ломова судили, и хоть рана оказалась самым легким поколом, но намерение было очевидное. Преступнику набавили
рабочего сроку и провели сквозь
тысячу. Майор был совершенно доволен…
Одна, степенно ведомая в пределах приличия роскошная жизнь благопристойной, так называемой добродетельной семьи, проедающей, однако, на себя столько
рабочих дней, сколько достало бы на прокормление
тысяч людей, в нищете живущих рядом с этой семьей, — более развращает людей, чем
тысячи неистовых оргий грубых купцов, офицеров,
рабочих, предающихся пьянству и разврату, разбивающих для потехи зеркала, посуду и т. п.
Одна казнь, совершенная не находящимися под действием страсти, достаточными, образованными людьми, с одобрения и с участием христианских пастырей и выставляемая как нечто необходимое и даже справедливое, развращает и озверяет людей больше, чем сотни и
тысячи убийств, совершенных людьми
рабочими, необразованными, да еще в увлечениях страсти.
Рабочие — их было до трех
тысяч человек так же дружно, как кланялись Квашнину, перекрестились широкими крестами, склонили головы и потом, подняв их, встряхнули волосами…
Боркин. Я вас спрашиваю:
рабочим нужно платить или нет? Э, да что с вами говорить!.. (Машет рукой.) Помещики тоже, черт подери, землевладельцы… Рациональное хозяйство…
Тысяча десятин земли — и ни гроша в кармане… Винный погреб есть, а штопора нет… Возьму вот и продам завтра тройку! Да-с!.. Овес на корню продал, а завтра возьму и рожь продам. (Шагает по сцене.) Вы думаете, я стану церемониться? Да? Ну, нет-с, не на такого напали…
Весь берег был залит народом, который толпился главным образом около караванной конторы и магазинов, где торопливо шла нагрузка барок;
тысячи четыре бурлаков, как живой муравейник, облепили все кругом, и в воздухе висел глухой гул человеческих голосов, резкий лязг нагружаемого железа, удары топора, рубившего дерево, визг пил я глухое постукивание
рабочих, конопативших уже готовые барки, точно
тысячи дятлов долбили сырое, крепкое дерево.
Вклады благочестивых людей в монастырскую казну усилили это богатство, а несколько
тысяч крестьян, осевших на монастырской земле, представляли собой даровую
рабочую силу.
Да и что значат эти полторы
тысячи, если на заводе всех
рабочих тысяча восемьсот с лишком, не считая их жен и детей?
А в
рабочих бараках она не была ни разу. Там, говорят, сырость, клопы, разврат, безначалие. Удивительное дело: на благоустройство бараков уходят ежегодно
тысячи рублей, а положение
рабочих, если верить анонимным письмам, с каждым годом становится все хуже и хуже…
В одном какой-то простой
рабочий ужасным, едва разборчивым почерком жаловался на то, что в фабричной лавке продают
рабочим горькое постное масло, от которого пахнет керосином; в другом — кто-то доносил почтительно, что Назарыч на последних торгах, покупая железо, взял от кого-то взятку в
тысячу рублей; в третьем ее бранили за бесчеловечность.
Сам по себе факт был очень прост, хотя и печален:
рабочие с пригородного завода, уже три недели бастовавшие, всею своею массою в несколько
тысяч человек, с женами, стариками и детьми, пришли к нему с требованиями, которых он, как губернатор, осуществить не мог, и повели себя крайне вызывающе и дерзко: кричали, оскорбляли должностных лиц, а одна женщина, имевшая вид сумасшедшей, дернула его самого за рукав с такой силой, что лопнул шов у плеча.
Сотни
тысяч народа в каких-нибудь пять-шесть месяцев, без всяких предварительных возбуждений и прокламаций, в разных концах обширного царства, отказались от водки, столь необходимой для
рабочего человека в нашем климате!
Никто еще не составил расчета тех тяжелых, напряженных миллионов
рабочих дней и сотен, может быть и
тысяч жизней, которые тратятся в нашем мире на приготовление увеселений. Оттого и невеселы увеселения в нашем мире.
Человек, владея по наследству миллионами или десятками
тысяч десятин, вследствие того, что у него большой дом, лошади, автомобили, прислуга, считает себя особенным человеком. Вся окружающая его роскошь так опьяняет его, что он не можетперенестись в жизнь того
рабочего, который устраивает стачку на его заводе, или нищего мужика, который срубает дерево в его лесу, и без укоров совести казнит, если может, и
рабочего и крестьянина.
Более двадцати
тысяч человек сидельцев, приказчиков, мальчиков,
рабочих, хозяев ларей остались положительно без куска хлеба.
Ашанин из книг знал, что более ста
тысяч человек в Лондоне не имеют крова, и знал также, что английский
рабочий живет и ест так, как в других государствах не живут и не едят даже чиновники.
К чему, спрашивается, нам ломать головы, изобретать, возвышаться над шаблоном, жалеть
рабочих, красть или не красть, если мы знаем, что эта дорога через две
тысячи лет обратится в пыль?
— В народных массах совершился несомненный перелом, большевизм изживается. В Купянске жители встретили нас на коленях, с колокольным звоном. Когда полки наши выступали из Кубани, состав их был двести — триста человек, а в Украйну они вступают в составе по пять, по шесть
тысяч. Крестьяне массами записываются в добровольцы. В Харькове
рабочие настроены резко антибольшевистски, не позволили большевикам эвакуировать заводы. Вот увидишь, через два месяца мы будем в Москве.
— Где хотите, доставайте! Нам хорошо известно, как он зарабатывал!
Тысячи загребал. Юрисконсультом был у самых крупных фабрикантов;
рабочих засаживал в тюрьмы. Пусть теперь сам посидит. Я вас заставлю распотрошить ваши подушки! Сегодня же переведу его в карцер, — будет сидеть, пока все не внесете.
Первой остановкою работ была невыдача денег
рабочим. Вместо 120
тысяч отпускали в год 70
тысяч или даже 40
тысяч рублей.
Весной, летом и осенью на заимках обыкновенно господствует оживление, идет лихорадочная деятельность: хозяева, не будучи в силах управиться одни с обширным и разнообразным хозяйством, нанимают несколько
рабочих из ссыльно-поселенцев, которые ежегодно
тысячами прибывают в Сибирь и за ничтожную плату готовы по первому призыву предложить свои руки, чтобы хоть что-нибудь заработать на долгую сибирскую зиму.
которая столько раз и так немилосердо гоняла их на барщину и напоминала о податях. Таков грубый сын природы! Сытное угощение, шумный праздник заставляют его забыть все бремя его состояния и то, что веселости эти делаются на его счет. Надо прибавить: таковы иногда бывали и помещики, что решались скорее истратить
тысячи на сельский праздник, нежели простить несколько десятков рублей оброчной недоимки или
рабочих дней немощным крестьянам!
С изумлением и восторгом следила Лелька за искусной, тонкой работой, которая началась. Это была чудеснейшая, ничем не заменимая организация, — партийная рядом с государственной. Государство могло только предписывать и приказывать снаружи. Оно наметило пятилетку, дало определенные задания. Партия же
тысячами щупалец вбуравливалась отовсюду в самую толщу
рабочей массы, будила ее, шевелила, раззадоривала и поднимала на исполнение задач, которые ставило перед классом государство.
Рабочие тысячами вызывались из России. Корабельный лес привозился из Польши, Белорусии и Воронежа; железо заготовлялось на сибирских заводах и препровождалось через Таганрог в Севастополь и Херсон.
Но вот уже более 30 лет ловят, заключают, казнят, ссылают этих людей
тысячами, а количество их все увеличивается, и недовольство существующим строем жизни не только растет, но все расширяется и захватило теперь уже миллионы людей
рабочего народа, огромное большинство всего народа.