Неточные совпадения
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои,
грудь, живот и
тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Он вдруг отчаянно
потряс головой, тоскливо выпятил
грудь и опустился опять.
Взял ее руку в свои, крепко стиснул,
потряс и быстро отвернулся в сторону. Утомленная волнением, мать, не торопясь, мыла чашки и молчала, в
груди у нее тихо теплилось бодрое, греющее сердце чувство.
Это были скучнейшие, но всегда многолюдные вечера с ужинами, на которых, кроме трех-четырех ораторов, гости, большею частию московские педагоги, сидели, уставя в молчании «брады свои» в тарелки, и терпеливо слушали, как по часу, стоя с бокалами в руках, разливались В.А. Гольцев на всевозможные модные тогда либеральные темы, Н.Н. Златовратский о «золотых сердцах народа», а сам Д.И. Тихомиров, бия себя кулаками в
грудь и
потрясая огромной седой бородищей, вопиял...
Стиснул и стал
трясти её, а старик упёрся руками в
грудь ему и хрипел.
Он говорил, чмокал, фыркал, вздыхал… Я смотрел ему в лицо, разинув рот от изумления. Он, очевидно, выливал предо мной все возмущения, обиды и недовольства мною, накопленные за всё время нашего путешествия. Для вящей убедительности он тыкал мне пальцем в
грудь и
тряс меня за плечо, а в особенно сильных местах налезал на меня всей своей тушей. Нас поливал дождь, над нами непрерывно грохотал гром, и Шакро, чтоб быть услышанным мною, кричал во всё горло.
Испуганная, она уже молчала, а он все еще сдержанно
тряс перед
грудью сжатыми кулаками и твердил...
Старый нищий что-то кричал, широко разевая беззубый рот, с бесстыдными гримасами ужаса и подобострастия, отвратительными на его старом, изъеденном морщинами лице,
потрясал своими поднятыми кверху обрубками, показывал ими на образ, торопливо крестился и с размаху бил себя ими в
грудь.
И словно некая невидимая рука, схватив людей за
груди, объединила всех и
потрясла — застонало крестьянство, начался древлий его плач о земле.
Таня взяла корешок. Знахарка продолжала сбор трав и рытье кореньев… Тихо и плавно нагибала она стройный стан свой, наклоняясь к земле… Сорвет ли травку, возьмет ли цветочек, выроет ли корень — тихо и величаво поднимает его кверху и очами, горящими огнем восторга, ясно глядит на алую зарю, разливавшуюся по небосклону. Горят ее щеки, высоко подымается
грудь, и вся она дрожит в священном трепете… Высоко подняв руку и
потрясая сорванною травой в воздухе, восторженно восклицает...
Глухие рыдания вырвались из его
груди и
потрясли богатырские плечи… Когда он отнял от лица руки, то компания увидела на его щеках и на лбу кровь, перешедшую с рук на лицо…
Убийца, хватая за
грудь и
потрясая, натянул золотую цепочку, бывшую на шее…
Всей своей могучей
грудью вдыхает лев свежеющий воздух и вдруг оглушительным, царственным ревом
потрясает воздух пустыни.
Немало утешал их дохленький Анцыфров, который все время старался корчить умильные гримасы, так, чтобы это выходило посмешнее, и представлялся усердно молящимся человеком: он то охал и вздыхал, то
потрясал головою, то бил себя кулаками в
грудь, то простирался ниц и вообще желал щегольнуть перед соседними гимназистами и барышнями своим независимым отношением к делу религии и церковной службы.
Два вопля
потрясли воздух. Один вырвался из моей
груди, другой из
груди молодой баронессы.
Совсем стало темно. Серафима натыкалась на пни, в лицо ей хлестали сухие ветви высоких кустов, кололи ее иглы хвои, она даже не отмахивалась. В средине
груди ныло, в сердце нестерпимо жгло, ноги стали подкашиваться, Где-то на маленькой лужайке она упала как сноп на толстый пласт хвои, ничком, схватила голову в руки отчаянным жестом и зарыдала, почти завыла. Ее всю
трясло в конвульсиях.
В
груди у него трепетали «бабочки», так он называл знакомое ему с детства ощущение, когда что-нибудь нравственно
потрясло его.
— Ну, говори же все начистоту, русский баран, а то сразу душу вышибем, — продолжал он, схватив незнакомца за
грудь и
тряся изо всей силы.
При этих словах раскалились очи у Ивана Васильевича. Он воспрянул с своей скамьи, вцепился могучею рукой в
грудь Русалки и,
тряся его, задыхаясь, вскричал...
Лицо его подергивалось облаком уныния; тяжелый вздох
потрясал его
грудь, и губы лепетали молитву покаяния.
— Ну, говори же все начистоту, русский барон, а то сразу душу вышибем, — продолжал он, схватив незнакомца за
грудь и
тряся изо всей силы.