Неточные совпадения
Когда чтец кончил, председатель поблагодарил его и прочел присланные ему стихи
поэта Мента на этот юбилей и несколько слов в благодарность стихотворцу. Потом Катавасов своим громким, крикливым голосом прочел свою записку об ученых
трудах юбиляра.
Зато и пламенная младость
Не может ничего скрывать.
Вражду, любовь, печаль и радость
Она готова разболтать.
В любви считаясь инвалидом,
Онегин слушал с важным видом,
Как, сердца исповедь любя,
Поэт высказывал себя;
Свою доверчивую совесть
Он простодушно обнажал.
Евгений без
труда узнал
Его любви младую повесть,
Обильный чувствами рассказ,
Давно не новыми для нас.
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на нее взирал.
Приехав, он прямым
поэтомПошел бродить с своим лорнетом
Один над морем — и потом
Очаровательным пером
Сады одесские прославил.
Всё хорошо, но дело в том,
Что степь нагая там кругом;
Кой-где недавный
труд заставил
Младые ветви в знойный день
Давать насильственную тень.
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои
поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с
трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?
Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый
труд. Я с вами знал
Всё, что завидно для
поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Беседу сладкую друзей.
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне —
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
Друзья мои, вам жаль
поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и
труда,
И страх порока и стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы, сны поэзии святой!
Рассказ мой о былом, может, скучен, слаб — но вы, друзья, примите его радушно; этот
труд помог мне пережить страшную эпоху, он меня вывел из праздного отчаяния, в котором я погибал, он меня воротил к вам. С ним я вхожу не весело, но спокойно (как сказал
поэт, которого я безмерно люблю) в мою зиму.
Все это обследовано почтенным издателем его сочинений П. В. Анненковым, который запечатлел свой
труд необыкновенною изыскательностию, полным знанием дела и горячею любовью к Пушкину —
поэту и человеку.
Это была очень давнишняя мечта Александрова — сделаться
поэтом или романистом. Еще в пансионе Разумовской школы он не без
труда написал одно замечательное стихотворение...
Очень быстро приходит в голову Александрову (немножко
поэту) мысль о системе акростиха. Но удается ему написать такое сложное письмо только после многих часов упорного
труда, изорвав сначала в мелкие клочки чуть ли не десть почтовой бумаги. Вот это письмо, в котором начальные буквы каждой строки Александров выделял чуть заметным нажимом пера.
— За ваш прекрасный и любовный
труд я при первом случае поставлю вам двенадцать! Должен вам признаться, что хотя я владею одинаково безукоризненно обоими языками, но так перевести «Лорелею», как вы, я бы все-таки не сумел бы. Тут надо иметь в сердце кровь
поэта. У вас в переводе есть несколько слабых и неверно понятых мест, я все их осторожненько подчеркнул карандашиком, пометки мои легко можно снять резинкой. Ну, желаю вам счастья и удачи, молодой
поэт. Стихи ваши очень хороши.
— Но разве мало прекрасных стихов без объяснений в любви? А гражданские мотивы? Томас Гуд, Некрасов. О, сколько
поэтов! Песни о
труде, о поруганной личности, наконец, бурные призывы, как у Лопе де Вега и у нашего московского
поэта Пальмина, ни разу не упомянувшего слово «любовь» и давшего бессмертный «Реквием».
Итак, трудись теперь, профессор мой почтенный,
Копти над книгами, и день и ночь согбенный!
Пролей на знания людские новый свет,
Пиши творения высокие,
поэт, —
И жди, чтоб мелочей какой-нибудь издатель,
Любимцев публики бессовестный ласкатель.
Который разуметь язык недавно стал,
Пером завистливым тебя везде марал…
Конечно, для него довольно и презренья!..
Холодность публики — вот камень преткновенья,
Вот бич учености, талантов и
трудов!
и проч.
Все горести и
труды бедняков нашли себе живой и полный отголосок в песнях национального французского
поэта, которого недавно парижское правительство похоронило с такой официальной торжественностью.
— Так! Это тоже похвально! — произнес отец Исаия, а когда
поэт подошел под благословение — сунул ему в руку три больших пятака и объяснил: — Это тебе на нужды твоя и за
труды по чтению сочинении, кои — повторю — весьма и весьма заслуживают всяческих похвал.
И это было уже очень важно для молодого
поэта, лишившегося после отъезда Серебрянского всякой подпоры и руководства в своих поэтических
трудах.
В одном углу комнаты спорило несколько пожилых людей о преимуществе военной службы перед статскою; в другом люди в превосходных фраках бросали легкие замечания о многотомных
трудах поэта-труженика.
— Удивительно, — отвечал
поэт. — Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха, и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно. Итак для вас не существует ни
труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!..
Анненкова кончено, и всякий любитель литературы, кроме разве людей, сочувствующих издателям «Северной пчелы», почтит, конечно, искренней благодарностью его
труды по изданию нашего великого
поэта как истинную заслугу пред русской литературой и обществом.
Стр. 431. Песнь о рубашке — стихотворение английского
поэта Томаса Гуда (1799–1845) «Песня о рубашке» (1843, рус. перев. — 1860), рисующее тяжелый
труд швеи и приобретшее благодаря своему обличительному пафосу широкую известность в России.