Неточные совпадения
Понятно, как должен был огорчиться бригадир, сведавши об таких похвальных словах. Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться
своею единоличною властию старик поопасился. Собравши излюбленных глуповцев, он вкратце изложил перед ними дело и
потребовал немедленного наказания ослушников.
На третий день сделали привал в слободе Навозной; но тут, наученные опытом, уже
потребовали заложников. Затем, переловив обывательских кур, устроили поминки по убиенным. Странно показалось слобожанам это последнее обстоятельство, что вот человек игру играет, а в то же время и кур ловит; но так как Бородавкин секрета
своего не разглашал, то подумали, что так следует"по игре", и успокоились.
Он совсем бросил городническое правление и ограничил
свою административную деятельность тем, что удвоил установленные предместниками его оклады и
требовал, чтобы они бездоимочно поступали в назначенные сроки.
— О моралист! Но ты пойми, есть две женщины: одна настаивает только на
своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем и ничего не
требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика
требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в
своем воображении то, что он отвечал ему.
Он на всех сердился и всем говорил неприятности, всех упрекал в
своих страданиях и
требовал, чтоб ему привезли знаменитого доктора из Москвы.
И, так просто и легко разрешив, благодаря городским условиям, затруднение, которое в деревне
потребовало бы столько личного труда и внимания, Левин вышел на крыльцо и, кликнув извозчика, сел и поехал на Никитскую. Дорогой он уже не думал о деньгах, а размышлял о том, как он познакомится с петербургским ученым, занимающимся социологией, и будет говорить с ним о
своей книге.
Она не исполнила его требования, и он должен наказать ее и привести в исполнение
свою угрозу ―
требовать развода и отнять сына.
Левин прочел написанное странным, родным ему почерком: «Прошу покорно оставить меня в покое. Это одно, чего я
требую от
своих любезных братцев. Николай Левин».
Повернувшись опять к аналою, священник с трудом поймал маленькое кольцо Кити и,
потребовав руку Левина, надел на первый сустав его пальца. «Обручается раб Божий Константин рабе Божией Екатерине». И, надев большое кольцо на розовый, маленький, жалкий
своею слабостью палец Кити, священник проговорил то же.
Никогда еще невозможность в глазах света его положения и ненависть к нему его жены и вообще могущество той грубой таинственной силы, которая, в разрез с его душевным настроением, руководила его жизнью и
требовала исполнения
своей воли и изменения его отношений к жене, не представлялись ему с такою очевидностью, как нынче.
Отношения к мужу были яснее всего. С той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал одно
свое право на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что было делать? Одно, на что имел право муж, это было на то, чтобы
потребовать удовлетворения с оружием в руках, и на это Вронский был готов с первой минуты.
Как убившийся ребенок, прыгая, приводит в движенье
свои мускулы, чтобы заглушить боль, так для Алексея Александровича было необходимо умственное движение, чтобы заглушить те мысли о жене, которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при постоянном повторении его имени
требовали к себе внимания.
Так как смолоду у него была способность к живописи и так как он, нe зная, куда тратить
свои деньги, начал собирать гравюры, он остановился на живописи, стал заниматься ею и в нее положил тот незанятый запас желаний, который
требовал удовлетворения.
И на охоте, в то время когда он, казалось, ни о чем не думал, нет-нет, и опять ему вспоминался старик со
своею семьей, и впечатление это как будто
требовало к себе не только внимания, но и разрешения чего-то с ним связанного.
Что значит, однако же, что и в паденье
своем гибнущий грязный человек
требует любви к себе?
Чужие и
свои победы,
Надежды, шалости, мечты.
Текут невинные беседы
С прикрасой легкой клеветы.
Потом, в отплату лепетанья,
Ее сердечного признанья
Умильно
требуют оне.
Но Таня, точно как во сне,
Их речи слышит без участья,
Не понимает ничего,
И тайну сердца
своего,
Заветный клад и слез и счастья,
Хранит безмолвно между тем
И им не делится ни с кем.
Карл Иваныч рассердился, поставил меня на колени, твердил, что это упрямство, кукольная комедия (это было любимое его слово), угрожал линейкой и
требовал, чтобы я просил прощенья, тогда как я от слез не мог слова вымолвить; наконец, должно быть, чувствуя
свою несправедливость, он ушел в комнату Николая и хлопнул дверью.
Петр Петрович не спеша вынул батистовый платок, от которого понесло духами, и высморкался с видом хоть и добродетельного, но все же несколько оскорбленного в
своем достоинстве человека, и притом твердо решившегося
потребовать объяснений.
Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить
своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того
потребует.
— Это деньги с вас по заемному письму
требуют, взыскание. Вы должны или уплатить со всеми издержками, пенными [Пенные — от пеня — штраф за невыполнение принятых обязательств.] и прочими, или дать письменно отзыв, когда можете уплатить, а вместе с тем и обязательство не выезжать до уплаты из столицы и не продавать и не скрывать
своего имущества. А заимодавец волен продать ваше имущество, а с вами поступить по законам.
Евфросинья Потаповна. Да не об ученье peчь, а много очень добра изводят. Кабы
свой материал, домашний, деревенский, так я бы слова не сказала, а то купленный, дорогой, так его и жалко. Помилуйте,
требует сахару, ванилю, рыбьего клею; а ваниль этот дорогой, а рыбий клей еще дороже. Ну и положил бы чуточку для духу, а он валит зря: сердце-то и мрет, на него глядя.
— Как я могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам
требуешь повиновения от
своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
Батюшка не любил ни переменять
свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и
потребовал пера и бумаги.
Не хватало рук для жатвы: соседний однодворец, с самым благообразным лицом, порядился доставить жнецов по два рубля с десятины и надул самым бессовестным образом;
свои бабы заламывали цены неслыханные, а хлеб между тем осыпался, а тут с косьбой не совладели, а тут Опекунский совет [Опекунский совет — учреждение, возглавлявшее Московский воспитательный дом, при котором была ссудная касса, производившая разного рода кредитные операции: выдачу ссуд под залог имений, прием денежных сумм на хранение и т.д.] грозится и
требует немедленной и безнедоимочной уплаты процентов…
Они не уступают йоты от прав
своих, и потому они уважают права других; они
требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют
свои обязанности.
Одни
требовали расчета или прибавки, другие уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя горела как на огне; работы исполнялись небрежно; выписанная из Москвы молотильная машина оказалась негодною по
своей тяжести; другую с первого разу испортили; половина скотного двора сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых в ветреную погоду пошла с головешкой окуривать
свою корову… правда, по уверению той же старухи, вся беда произошла оттого, что барину вздумалось заводить какие-то небывалые сыры и молочные скопы.
«У него тоже были
свои мысли, — подумал Самгин, вздохнув. — Да, “познание — третий инстинкт”. Оказалось, что эта мысль приводит к богу… Убого. Убожество. “Утверждение земного реального опыта как истины
требует служения этой истине или противодействия ей, а она, чрез некоторое время, объявляет себя ложью. И так, бесплодно, трудится, кружится разум, доколе не восчувствует, что в центре круга — тайна, именуемая бог”».
На улицах Москвы, Петербурга они просят, а здесь как будто уверены в
своем праве на внимание и
требуют быстрых решений.
Бездействующий разум не
требовал и не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в
свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
Говорил он гибким, внушительным баском, и было ясно, что он в совершенстве постиг секрет: сколько слов
требует та или иная фраза для того, чтоб прозвучать уничтожающе в сторону обвинителя, человека с лицом блудного сына, только что прощенного отцом
своим.
Она, играя бровями, с улыбочкой в глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы — вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не смеют
требовать амнистии для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил
свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
Он чувствовал, что в нем вспухают значительнейшие мысли. Но для выражения их память злокозненно подсказывала чужие слова, вероятно, уже знакомые Лидии. В поисках
своих слов и желая остановить шепот Лидии, Самгин положил руку на плечо ее, но она так быстро опустила плечо, что его рука соскользнула к локтю, а когда он сжал локоть, Лидия
потребовала...
Был один из тех сказочных вечеров, когда русская зима с покоряющей, вельможной щедростью развертывает все
свои холодные красоты. Иней на деревьях сверкал розоватым хрусталем, снег искрился радужной пылью самоцветов, за лиловыми лысинами речки, оголенной ветром, на лугах лежал пышный парчовый покров, а над ним — синяя тишина, которую, казалось, ничто и никогда не поколеблет. Эта чуткая тишина обнимала все видимое, как бы ожидая, даже
требуя, чтоб сказано было нечто особенно значительное.
После пяти, шести свиданий он чувствовал себя у Маргариты более дома, чем в
своей комнате. У нее не нужно было следить за собою, она не
требовала от него ни ума, ни сдержанности, вообще — ничего не
требовала и незаметно обогащала его многим, что он воспринимал как ценное для него.
Ему казалось, что Лидия сама боится
своих усмешек и злого огонька в
своих глазах. Когда он зажигал огонь, она
требовала...
«Осенние листья», — мысленно повторял Клим, наблюдая непонятных ему людей и находя, что они сдвинуты чем-то со
своих естественных позиций. Каждый из них, для того чтоб быть более ясным,
требовал каких-то добавлений, исправлений. И таких людей мелькало пред ним все больше. Становилось совершенно нестерпимо топтаться в хороводе излишне и утомительно умных.
Его особенно смущал взгляд глаз ее скрытого лица, именно он превращал ее в чужую. Взгляд этот, острый и зоркий, чего-то ожидал, искал, даже
требовал и вдруг, становясь пренебрежительным, холодно отталкивал. Было странно, что она разогнала всех
своих кошек и что вообще в ее отношении к животным явилась какая-то болезненная брезгливость. Слыша ржанье лошади, она вздрагивала и морщилась, туго кутая грудь шалью; собаки вызывали у нее отвращение; даже петухи, голуби были явно неприятны ей.
— В стране быстро развивается промышленность. Крупная буржуазия организует
свою прессу: «Слово» — здесь, «Утро России» — в Москве. Москвичи, во главе с министром финансов,
требуют изменения торговых договоров с иностранными государствами, прежде всего — с Германией, — жаловался испуганный человек и покашливал все сильнее.
Но усмешка не изгнала из памяти эту формулу, и с нею он приехал в
свой город, куда его
потребовали Варавкины дела и где — у доктора Любомудрова — он должен был рассказать о Девятом января.
Анфиса. А что ж такое! Жалко, что ль, мне кого здесь? Взяла да и ушла. Конечно, пока мы здесь живем, так братья над нами власть имеют; а как из ворот, так и кончено. И деньги
свои потребую, какие мне следовают.
Илье Ильичу не нужно было пугаться так
своего начальника, доброго и приятного в обхождении человека: он никогда никому дурного не сделал, подчиненные были как нельзя более довольны и не желали лучшего. Никто никогда не слыхал от него неприятного слова, ни крика, ни шуму; он никогда ничего не
требует, а все просит. Дело сделать — просит, в гости к себе — просит и под арест сесть — просит. Он никогда никому не сказал ты; всем вы: и одному чиновнику и всем вместе.
Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и
требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чем дело. Она даже забывала часто
свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом.
— Ты сомневаешься в моей любви? — горячо заговорил он. — Думаешь, что я медлю от боязни за себя, а не за тебя? Не оберегаю, как стеной, твоего имени, не бодрствую, как мать, чтоб не смел коснуться слух тебя… Ах, Ольга!
Требуй доказательств! Повторю тебе, что если б ты с другим могла быть счастливее, я бы без ропота уступил права
свои; если б надо было умереть за тебя, я бы с радостью умер! — со слезами досказал он.
Так долго быв его друзьями!..»
И с кровожадными слезами,
В холодной дерзости
своей,
Их казни
требует злодей…
О свадьбе ни слуху ни духу. Отчего Тушин не делает предложения, или, если сделал, отчего оно не принято? Падало подозрение на Райского, что он увлек Веру: тогда — отчего он не женится на ней? Общественное мнение неумолимо
требовало на суд — кто прав, кто виноват, — чтобы произнести
свой приговор.
Наконец упрямо привязался к воспоминанию о Беловодовой, вынул ее акварельный портрет, стараясь привести на память последний разговор с нею, и кончил тем, что написал к Аянову целый ряд писем — литературных произведений в
своем роде,
требуя от него подробнейших сведений обо всем, что касалось Софьи: где, что она, на даче или в деревне?
У ней и в сердце, и в мысли не было упреков и слез, не срывались укоризны с языка. Она не подозревала, что можно сердиться, плакать, ревновать, желать, даже
требовать чего-нибудь именем
своих прав.
А он
требовал не только честности, правды, добра, но и веры в
свое учение, как
требует ее другое учение, которое за нее обещает — бессмертие в будущем и, в залог этого обещания, дает и в настоящем просимое всякому, кто просит, кто стучится, кто ищет.
Новое учение не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы
своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и
требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную жизнь, «новая сила» не создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала жизни.