Неточные совпадения
О, кто б немых ее страданий
В сей быстрый миг не прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь в княгине б не узнал!
В
тоске безумных сожалений
К ее ногам
упал Евгений;
Она вздрогнула и молчит
И на Онегина глядит
Без удивления, без гнева…
Его больной, угасший взор,
Молящий вид, немой укор,
Ей внятно всё. Простая дева,
С мечтами, сердцем прежних дней,
Теперь опять воскресла в ней.
Тоска любви Татьяну гонит,
И в сад идет она грустить,
И вдруг недвижны очи клонит,
И лень ей далее ступить.
Приподнялася грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
Дыханье замерло в устах,
И в слухе шум, и блеск в очах…
Настанет ночь; луна обходит
Дозором дальный свод небес,
И соловей во мгле древес
Напевы звучные заводит.
Татьяна в темноте не
спитИ тихо с няней говорит...
Тоска взяла меня; я отошел от окошка и лег
спать без ужина, несмотря на увещания Савельича, который повторял с сокрушением: «Господи владыко! ничего кушать не изволит!
Красавина. Как не любить! Только чтобы не торопясь, с прохладой. Ну, таким-то родом, сударыня ты моя, от этакой-то жизни стала она толстеть и
тоску чувствовать. И даже так, я тебе скажу, тяжесть такая на нее
напала, вроде как болезнь. Ну сейчас с докторами советоваться. Я была при одном докторе. Вот доктор ей и говорит: «Вам, говорит, лекарства никакого не нужно; только чтоб, говорит, развлечение и беспременно чтоб замуж шли».
И целый день, и все дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготней: то пыткой, то живой радостью за ребенка, то страхом, что он
упадет и расшибет нос, то умилением от его непритворной детской ласки или смутной
тоской за отдаленную его будущность: этим только и билось сердце ее, этими волнениями подогревалась кровь старухи, и поддерживалась кое-как ими сонная жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы давным-давно.
А бедный Илюша ездит да ездит учиться к Штольцу. Как только он проснется в понедельник, на него уж
нападает тоска. Он слышит резкий голос Васьки, который кричит с крыльца...
Редела тень. Восток алел.
Огонь казачий пламенел.
Пшеницу казаки варили;
Драбанты у брегу Днепра
Коней расседланных поили.
Проснулся Карл. «Ого! пора!
Вставай, Мазепа. Рассветает».
Но гетман уж не
спит давно.
Тоска,
тоска его снедает;
В груди дыханье стеснено.
И молча он коня седлает,
И скачет с беглым королем,
И страшно взор его сверкает,
С родным прощаясь рубежом.
Козлов по-вчерашнему ходил, пошатываясь, как пьяный, из угла в угол, угрюмо молчал с неблизкими и обнаруживал
тоску только при Райском, слабел и
падал духом, жалуясь тихим ропотом, и все вслушивался в каждый проезжавший экипаж по улице, подходил к дверям в волнении и возвращался в отчаянии.
Голова ее приподнялась, и по лицу на минуту сверкнул луч гордости, почти счастья, но в ту же минуту она опять поникла головой. Сердце билось
тоской перед неизбежной разлукой, и нервы
упали опять. Его слова были прелюдией прощания.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы,
тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен
падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Особенно
напала на меня
тоска, когда я завидел рейд и наш фрегат, вооруженный, с выстреленными брамстеньгами, вытянутым такелажем, совсем готовый выйти в море.
Кичибе извивался, как змей, допрашиваясь, когда идем, воротимся ли, упрашивая сказать день, когда выйдем, и т. п. Но ничего не добился. «Спудиг (скоро), зер спудиг», — отвечал ему Посьет. Они просили сказать об этом по крайней мере за день до отхода — и того нет. На них, очевидно,
напала тоска. Наступила их очередь быть игрушкой. Мы мистифировали их, ловко избегая отвечать на вопросы. Так они и уехали в тревоге, не добившись ничего, а мы сели обедать.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго
спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что
тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
«Если ты действительно любишь ее, — шептал ему внутренний голос, — то полюбишь и его, потому что она счастлива с ним, потому что она любит его…» Гнетущее чувство смертной
тоски сжимало его сердце, и он подолгу не
спал по ночам, тысячу раз передумывая одно и то же.
Но странное дело, на него
напала вдруг
тоска нестерпимая и, главное, с каждым шагом, по мере приближения к дому, все более и более нараставшая.
Всю ночь я не
спал. Смертельная
тоска щемила мне сердце.
— А этого самого бродяги. В
тоску меня вогнал своими словами. Я всю ночь, почитай, не
спал. И все загадки загадывает. «А картошку, грит, любишь?» Уж я думал, думал, к чему это он молвил, едва догадался. Он это про бунт словечко закинул.
Уже все позаснули, дети переплакали и тоже угомонились давно, а баба всё не
спит, думает и слушает, как ревет море; теперь уж ее мучает
тоска: жалко мужа, обидно на себя, что не удержалась и попрекнула его.
…Новая семья, [Семья Н. В. Басаргина.] с которой я теперь под одной крышей, состоит из добрых людей, но женская половина, как вы можете себе представить, —
тоска больше или меньше и служит к убеждению холостяка старого, что в Сибири лучше не жениться. Басаргин доволен своим состоянием. Ночью и после обеда
спит. Следовательно, остается меньше времени для размышления.
В первый день
напала на меня
тоска, увеличившая мое лихорадочное состояние, но потом я стал спокойнее и целые дни играл, а иногда читал книжку с сестрицей, беспрестанно подбегая, хоть на минуту, к окнам, из которых виден был весь разлив полой воды, затопившей огород и половину сада.
Вот однова и привиделось во сне молодой купецкой дочери, красавице писаной, что батюшка ее нездоров лежит; и
напала на нее
тоска неусыпная, и увидал ее в той
тоске и слезах зверь лесной, чудо морское и вельми закручинился и стал спрашивать: отчего она во
тоске, во слезах?
— Кончено дело! — вскричал он, — все недоумения разрешены. От вас я прямо пошел к Наташе: я был расстроен, я не мог быть без нее. Войдя, я
упал перед ней на колени и целовал ее ноги: мне это нужно было, мне хотелось этого; без этого я бы умер с
тоски. Она молча обняла меня и заплакала. Тут я прямо ей сказал, что Катю люблю больше ее…
И вот мало-помалу я стал воображать себе, что пришел будто я к тебе на могилу,
упал на нее без памяти, обнял ее и замер в
тоске.
Матери показалось, что в голосе девушки звучат знакомые чувства —
тоска и страх. И слова Саши стали
падать на сердце ей, точно крупные капли ледяной воды.
Потом случилось что-то странное. Ромашову показалось, что он вовсе не
спал, даже не задремал ни на секунду, а просто в течение одного только момента лежал без мыслей, закрыв глаза. И вдруг он неожиданно застал себя бодрствующим, с прежней
тоской на душе. Но в комнате уже было темно. Оказалось, что в этом непонятном состоянии умственного оцепенения прошло более пяти часов.
«Я
падаю, я
падаю, — думал он с отвращением и со скукой. — Что за жизнь! Что-то тесное, серое и грязное… эта развратная и ненужная связь, пьянство,
тоска, убийственное однообразие службы, и хоть бы одно живое слово, хоть бы один момент чистой радости. Книги, музыка, наука — где все это?»
Мне стало отчего-то страшно, какой-то ужас
напал на меня; воображение мое взволновано было ужасным сном;
тоска сдавила мое сердце…
Он ночи не
спал, всё думал, есть не хотелось, и от
тоски на него такая вошь [
напала], что он не мог отгрестись от нее.
Был, сударь, он до того времени и татем и разбойником, не мало невинных душ изгубил и крови невинной пролиял, однако, когда посетила его благость господня, такая ли вдруг
напала на него
тоска, что даже помышлял он руки на себя наложить.
Ах, судари, как это все с детства памятное житье пойдет вспоминаться, и понапрет на душу, и станет вдруг нагнетать на печенях, что где ты пропадаешь, ото всего этого счастия отлучен и столько лет на духу не был, и живешь невенчаный и умрешь неотпетый, и охватит тебя
тоска, и… дождешься ночи, выползешь потихоньку за ставку, чтобы ни жены, ни дети, и никто бы тебя из поганых не видал, и начнешь молиться… и молишься…. так молишься, что даже снег инда под коленами протает и где слезы
падали — утром травку увидишь.
«Пти-ком-пё», — говорю, и сказать больше нечего, а она в эту минуту вдруг как вскрикнет: «А меня с красоты продадут, продадут», да как швырнет гитару далеко с колен, а с головы сорвала косынку и
пала ничком на диван, лицо в ладони уткнула и плачет, и я, глядя на нее, плачу, и князь… тоже и он заплакал, но взял гитару и точно не пел, а, как будто службу служа, застонал: «Если б знала ты весь огонь любви, всю
тоску души моей пламенной», — да и ну рыдать.
Так я и лег
спать, вынеси из двухдневной
тоски одну истину: что, при известных условиях жизни, запой должен быть рассматриваем не столько с точки зрения порочности воли, сколько в смысле неудержимой потребности огорченной души…
— Что это еще за
напасть такая? Господи! болезнь, что ли? — спросила Анна Павловна с
тоской.
Тоска овладела нами, та тупая, щемящая
тоска, которая
нападает на человека в предчувствии загадочной и ничем не мотивированной угрозы.
И вот, когда, после тщетных попыток забыть и убить, делалось, наконец, ясным, что он пойман, — на него
нападала тоска. Он принимался ходить по комнате, ни об чем не думая, а только ощущая, что внутри у него сосет и дрожит.
И уж этак перед сумерками такая
тоска на меня
напала; вышел я; беспременно Луизу повидать захотелось.
Я иду на чердак, взяв с собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из нее кружевные рисунки и украшаю ими стропила… Все-таки пища моей
тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше
спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают бога жалобами, не так часто обижают людей сердитым судом.
Несколько дней мне жилось отчаянно плохо; мною овладела рассеянность, тревожная
тоска, я не мог
спать в страхе за судьбу Монтепэна, и вот однажды кухарка закройщицы, остановив меня на дворе, сказала...
Это был тот, что подходил к кустам, заглядывая на лежавшего лозищанина. Человек без языка увидел его первый, поднявшись с земли от холода, от сырости, от
тоски, которая гнала его с места. Он остановился перед Ним, как вкопанный, невольно перекрестился и быстро побежал по дорожке, с лицом, бледным, как полотно, с испуганными сумасшедшими глазами… Может быть, ему было жалко, а может быть, также он боялся
попасть в свидетели… Что он скажет, он, человек без языка, без паспорта, судьям этой проклятой стороны?..
Варвара подумала с
тоскою, что опять ей не
спать долго. Хоть бы поскорее заставить его повенчаться! Вот-то можно будет
спать и ночью, и днем, — вот-то будет блаженство!
При этом растягивались особенно неприятно те звуки, на которых ударение не
падает. Впечатление достигалось в превосходной степени:
тоску смертную нагнало бы это пение на свежего слушателя.
Был пасмурный, холодный день. Передонов возвращался от Володина.
Тоска томила его. Вершина заманила Передонова к себе в сад. Он покорился опять ее ворожащему зову. Вдвоем прошли в беседку, по мокрым дорожкам, покрытым
палыми, истлевающими, темными листьями. Унылою пахло сыростью в беседке. Из-за голых деревьев виден был дом с закрытыми окнами.
Спать он лёг в моей комнате, я сказал, что боюсь покойницы, а сам за него боялся верёвок в доме достаточно, а
тоска — чёрту подруга.
Алакаева поехала немедленно; Алексей Степаныч остался у ней в доме, ожидая ее возвращения; старуха проездила довольно долго; на влюбленного
напал такой страх, такая
тоска, что он принялся плакать и, наконец, утомленный слезами, заснул, прислонясь головой к окошку.
Старуха замолчала, но все с той же страшной гримасой на лице продолжала качаться взад и вперед, между тем как крупные слезы
падали на стол… Так прошло минут с десять. Я сидел рядом с Мануйлихой и с
тоской слушал, как, однообразно и прерывисто жужжа, бьется об оконное стекло муха…
— Не стоит жить, — закончила она свою исповедь. — А сегодня у меня какая-то особенная
тоска… К сестре я
попала совершенно случайно — и вдруг
попадаю на эту глупую историю. Я серьезно против ее увлечения…
Прочь от меня, гиена.
И думал я, глупец, что, тронута, с
тоской,
С раскаяньем во всем передо мной
Она откроется…
упавши на колена?
Да, я б смягчился, если б увидал
Одну слезу… одну… нет! смех был мне ответом.
Я бросилась на колени, сложила руки и, полная ужаса, отчаяния, которое уже совсем овладело мною,
упала на пол и пролежала несколько минут как бездыханная. Я напрягала все свои мысли, все свои чувства в молитве, но страх преодолевал меня. Я приподнялась, измученная
тоскою. Я уже не хотела идти с ним, боялась его; мне хотелось остаться. Наконец то, что томило и мучило меня, вырвалось из груди моей.
— Где моя мама? где моя мама? — закричала я, громко рыдая, не в силах более скрывать
тоску свою и в бессилии
упав перед ним на колени, — где моя мама? голубчик мой, скажи, где моя мама?
«Но вот вопрос, — продолжал я. — Отчего мы утомились? Отчего мы, вначале такие страстные, смелые, благородные, верующие, к тридцати — тридцати пяти годам становимся уже полными банкротами? Отчего один гаснет в чахотке, другой пускает пулю в лоб, третий ищет забвения в водке, картах, четвертый, чтобы заглушить страх и
тоску, цинически топчет ногами портрет своей чистой, прекрасной молодости? Отчего мы,
упавши раз, уже не стараемся подняться и, потерявши одно, не ищем другого? Отчего?