Неточные совпадения
«Вот, посмотри, — говорил он обыкновенно, поглаживая его рукою, — какой у меня подбородок: совсем круглый!» Но теперь он не взглянул ни на подбородок, ни на лицо, а прямо, так, как был, надел сафьяновые сапоги с резными выкладками всяких цветов, какими бойко
торгует город Торжок благодаря халатным побужденьям русской натуры, и, по-шотландски,
в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги.
— Чего буяните? — говорил он. — Зря все! Видите: красных лентов нету, стало быть, не забастовщик, ну? И женщина провожает… подходящая, из купчих, видно. Господин — тоже купец, я его знаю, пером
торгует в Китай-городе, фамилие забыл. Ну? Служащего, видать, хоронют…
Мне показалось, что я вдруг очутился на каком-нибудь нашем московском толкучем рынке или на ярмарке губернского
города, вдалеке от Петербурга, где еще не завелись ни широкие улицы, ни магазины; где
в одном месте и
торгуют, и готовят кушанье, где продают шелковый товар
в лавочке, между кипящим огромным самоваром и кучей кренделей, где рядом помещаются лавка с фруктами и лавка с лаптями или хомутами.
Ров и стена, где
торгуют разносчики, обращены к
городу; и если б одно ядро попало
в европейский квартал, тогда и осажденные и осаждающие не разделались бы с консулами.
— Родитель мой первоначально
торговал, потом торговлю прикончил и вскоре помер… Я таким образом стал один, без всякой семьи, и вздумал ехать
в Петербург, но, проезжая здешний
город, вижу, что он многолюдный, — решил, что дай пока здесь попробую счастия.
— «Как во старом было
городе, — начал он, —
в Новегороде, как во том ли во Новегороде, со посадской стороны, жил Акундин-молодец, а и тот ли Акундин, молодой молодец, ни пива не варил, ни вина не курил, ни
в торгу не
торговал; а ходил он, Акундин, со повольницей, и гулял он, Акундин, по Волхву по реке на суденышках.
— Нет, не вздор! — догматически замечает Куликов, до сих пор величаво молчавший. Это парень с весом, лет под пятьдесят, чрезвычайно благообразного лица и с какой-то презрительно-величавой манерой. Он сознает это и этим гордится. Он отчасти цыган, ветеринар, добывает по
городу деньги за лечение лошадей, а у нас
в остроге
торгует вином. Малый он умный и много видывал. Слова роняет, как будто рублем дарит.
—
В каждом
городе есть тайный жандармский унтер-офицер. Он
в штатском, иногда служит, или
торгует, или там еще что делает, а ночью, когда все спят, наденет голубой мундир да и шасть к жандармскому офицеру.
Горецкий. Все
в люди вышли: один брат — ученый,
в фершела вышел, да далеко угнали, на Аландские острова; один был
в аптеке
в мальчиках, да выучился по-немецки, так теперь
в кондукторах до немецкой границы ездит; один
в Москве у живописца краски трет; которые
в писарях у становых да у квартальных; двое
в суфлерах ходят по
городам; один на телеграфе где-то за Саратовом; а то один
в Ростове-на-Дону под греческой фамилией табаком
торгует; я вот
в землемеры вышел. Да много нас, всякого звания есть.
И странно было то, что среди всей этой сумятицы, от которой кругом шла голова, крови и огня, спокойно шла обычная жизнь, брались недоимки,
торговал лавочник, и мужики, вчера только гревшиеся у лесного костра, сегодня ехали
в город на базар и привозили домой бублики.
А у нас
в городе жил старичок, к купечеству он был приписан, но ничем не
торговал, а занимался леченьем; звали его Сила Иванович Крылушкин.
Дочь бывала за границей и вечерами лениво, жирненьким голоском рассказывала матери чепуху:
в каком-то
городе бабы моют наружные стены домов щётками с мылом,
в другом
городе зиму и лето такой туман, что целый день горят фонари, а всё-таки ничего не видно;
в Париже все
торгуют готовым платьем и есть башня настолько высокая, что с неё видно
города, которые за морем.
Дом Измайловых
в нашем
городе был не последний:
торговали они крупчаткою, держали
в уезде большую мельницу
в аренде, имели доходный сад под
городом и
в городе дом хороший.
Одета была Фатевна
в ситцевый темный сарафан с глазками и ситцевую розовую рубашку, на голове был надет коричневый платок с зелеными разводами; лицо Фатевны, морщинистое и желтое, сильно попорченное оспой, с ястребиным носом и серыми ястребиными глазами, принадлежало к тому типу, который можно встретить
в каждом
городе, где-нибудь
в «обжорных рядах», где разбитные мещанки
торгуют хлебом и квасом с таким азартом, точно они делят наследство или продают золото.
Родился ребёнок, переменилась жена моя: и голос у неё крепче стал, и тело всё будто бы выпрямилось, а ко мне она, вижу — как-то боком стоит. Не то, чтобы жадна стала, а начала куски усчитывать; уж и милостыню реже подаёт, вспоминает, кто из мужиков сколько должен нам. Долги — пятаки, а ей интересно. Сначала я думал — пройдёт это; я тогда уже бойко птицей
торговал, раза два
в месяц ездил
в город с клетками; бывало, рублей пять и больше за поездку возьмёшь. Корова была у нас, с десяток кур — чего бы ещё надо?
О чем жалеть? Когда б ты знала.
Когда бы ты воображала
Неволю душных
городов!
Там люди
в кучах, за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов;
Любви стыдятся, мысли гонят,
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей.
Что бросил я? Измен волненье,
Предрассуждений приговор,
Толпы безумное гоненье
Или блистательный позор.
Пал Вавилон, пал Вавилон и не воскреснет более; пал великий
город, облеченный
в виссон, и порфиру, и багряницу, украшенный златом и камнями, и плачут о нем купцы, издали всматриваясь
в развалины
города, где они
торговали и миррой, и фимиамом, и конями, и телами, и душами человеческими.
У Макарья Залетов
торговал, там у него были две лавки;
в понизовых
городах дела вел,
в степи да за Урал за сырьем езжал.
Ширялов. Так вот, сударь ты мои, дома не живет,
в городе не бывает. Что ему
город! Он, сударь, и знать не хочет, каково отцу деньги-то достаются. Пора бы на старости мне и покой знать; а расположиться, сударь ты мой, не на кого. Вот недавно сам
в лавку сел, а уж лет пятнадцать не сидел. Дай-ка, думаю, покажу разиням-то своим, как торговать-то следует. Что ж, сударь ты мой… (Подвигается).
— Вещи — что! Их и купить можно. А за землю мы Бреверну не так уж много платили. И
в городе хорошо
торговали. А теперь торговлю прекратили… Только и ждем, что авось прогонют их.
С самого рождения я живу
в Москве, но ей-богу не знаю, откуда пошла Москва, зачем она, к чему, почему, что ей нужно.
В думе, на заседаниях, я вместе с другими толкую о городском хозяйстве, но я не знаю, сколько верст
в Москве, сколько
в ней народу, сколько родится и умирает, сколько мы получаем и тратим, на сколько и с кем
торгуем… Какой
город богаче: Москва или Лондон? Если Лондон богаче, то почему? А шут его знает! И когда
в думе поднимают какой-нибудь вопрос, я вздрагиваю и первый начинаю кричать...
В селе Райбуже, как раз против церкви, стоит двухэтажный дом на каменном фундаменте и с железной крышей.
В нижнем этаже живет со своей семьей сам хозяин, Филипп Иванов Катин, по прозванию Дюдя, а
в верхнем, где летом бывает очень жарко, а зимою очень холодно, останавливаются проезжие чиновники, купцы и помещики. Дюдя арендует участки, держит на большой дороге кабак,
торгует и дегтем, и мёдом, и скотом, и сороками, и у него уж набралось тысяч восемь, которые лежат
в городе в банке.
В настоящее время это один из самых видных торговцев у нас
в городе. Он
торгует посудой, табаком, дегтем, мылом, бубликами, красным, галантерейным и москательным товаром, ружьями, кожами и окороками. Он снял на базаре ренсковый погреб и, говорят, собирается открыть семейные бани с номерами. Книги же, которые когда-то лежали у него на полках,
в том числе и третий том Писарева, давно уже проданы по 1 р. 5 к. за пуд.
Ванин дедушка, Илья Максимович, широко
торговал хлебом, производил значительные поставки
в казну, которые едва ли не с начала XVIII столетия удерживались
в роде Пшеницыных, имел серный завод
в N губернии, фабрики парчовые и штофные
в Холодне, несколько лавок для отдачи внаймы
в этом
городе и дома
в нем и
в Москве.
Сидит солдат над кручею, грудь во все мехи дышит… Стало быть, казенному сапогу так и пропадать? Покажет ему теперь фельдфебель, где русалки зимуют. Натянул он второй сапог, что для легкости разгона снял, — слышит, под портянкой хрустит чтой-то. Сунул он руку, — ах, бес. Да это ж губная гармония, — за голенищем она у солдата завсегда болталась… У конопатого венгерца, что мышеловки вразнос
торгует,
в городе купил.