Неточные совпадения
Даже начальство изъяснилось, что это был
черт, а не человек: он отыскивал в колесах, дышлах, [Дышло —
толстая оглобля, прикрепляемая к середине передней оси повозки при парной упряжке.] лошадиных ушах и невесть в каких местах, куда бы никакому автору не пришло в мысль забраться и куда позволяется забираться только одним таможенным чиновникам.
Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки
чертей,
Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной
Иль Баратынского пером,
Пускай сожжет вас божий гром!
Когда блистательная дама
Мне свой in-quarto подает,
И дрожь и злость меня берет,
И шевелится эпиграмма
Во глубине моей души,
А мадригалы им пиши!
Городовой мигом все понял и сообразил.
Толстый господин был, конечно, понятен, оставалась девочка. Служивый нагнулся над нею разглядеть поближе, и искреннее сострадание изобразилось в его
чертах.
— Толстой-то, а? — заговорил он. — Студенты зашевелились, и будто бы на заводах сходки. Вот — штука!
Черт возьми…
Она даже не радела слишком о своем туалете, особенно когда разжаловали ее в чернорабочие: платье на ней
толстое, рукава засучены, шея и руки по локоть грубы от загара и от работы; но сейчас же, за
чертой загара, начиналась белая мягкая кожа.
У этих племен лицо большею частью круглое, с правильными
чертами, с выпуклым лбом и щеками, с
толстыми губами; волосы, сравнительно с другими, длинны, хотя и курчавы.
Он, видимо, старался придать своим грубоватым
чертам выражение презрительное и скучающее; беспрестанно щурил свои и без того крошечные молочно-серые глазки, морщился, опускал углы губ, принужденно зевал и с небрежной, хотя не совсем ловкой развязностью то поправлял рукою рыжеватые, ухарски закрученные виски, то щипал желтые волосики, торчавшие на
толстой верхней губе, — словом, ломался нестерпимо.
Отец выписывал «Сын отечества» и теперь сообщил в кратких
чертах историю реформы: большинством голосов в Государственном совете проект
Толстого был отвергнут, но «царь согласился с меньшинством».
Газета тогда в глухой провинции была редкость, гласность заменялась слухами, толками, догадками, вообще — «превратными толкованиями». Где-то в верхах готовилась реформа, грядущее кидало свою тень, проникавшую глубоко в
толщу общества и народа; в этой тени вставали и двигались призраки, фоном жизни становилась неуверенность. Крупные
черты будущего были неведомы, мелочи вырастали в крупные события.
— Э, вздор! — успокаивал Штофф. —
Черт дернул Илюшку связаться с попом. Вот теперь и расхлебывай… Слышал, Шахма-то как отличился у следователя? Все начистоту ляпнул. Ведь все равно не получит своих пять тысяч,
толстый дурак… Ну, и молчал бы, а то только самого себя осрамил.
Капитан был человек крупный, телесный, нрава на вид мягкого, веселого и тоже на вид откровенного. Голос имел громкий, бакенбарды густейшие, нос
толстый, глазки слащавые и что в его местности называется «очи пивные». Усы, закрывавшие его длинную верхнюю губу, не позволяли видеть самую характерную
черту его весьма незлого, но до крайности ненадежного лица. Лет ему было под сорок.
Это была рыхлая и вальяжная молодая особа с очень круглыми
чертами лица, с чувственным выражением в больших серых глазах навыкате, с узеньким придавленным лбом, как у негритянки, с
толстым носом, пухлыми губами, высокою грудью и роскошною косой.
Я сажусь и действую
толстой иглой, — мне жалко хозяина и всегда, во всем хочется посильно помочь ему. Мне все кажется, что однажды он бросит
чертить, вышивать, играть в карты и начнет делать что-то другое, интересное, о чем он часто думает, вдруг бросая работу и глядя на нее неподвижно удивленными глазами, как на что-то незнакомое ему; волосы его спустились на лоб и щеки, он похож на послушника в монастыре.
Не спорили только два лица: это голова и отец Захария, но и то они не спорили потому, что были заняты особыми расследованиями: голова, низенький
толстый купец, все потихоньку подкрадывался к
черту то с той, то с другой стороны и из изнавести крестил и затем сам тотчас же быстро отскакивал в сторону, чтобы с ним вместе не провалиться, а Захария тормошил его за рожки и шептал под бурку...
Он говорил тихо и как бы на распев церковный.
Толстые пальцы протянутой вперёд руки легонько шевелились, точно он псалом царя Давида на гуслях играл. Потом, опустив руку, он стал
чертить пальцем на доске стола круги и кресты, задумчиво продолжая...
Серая в яблоках громадная лошадь, с невероятно выгнутой шеей и с хвостом трубкой, торжественно подкатила Шабалина, который сидел на дрожках настоящим
чертом: в мохнатом дипломате, в какой-то шапочке, сдвинутой на затылок, и с семидесятирублевым зонтиком в руках. Скуластое, красное лицо Вукола Логиныча, с узкими хитрыми глазами и с мясистым носом, все лоснилось от жира, а когда он улыбнулся, из-за
толстых губ показались два ряда гнилых зубов.
— Строители жизни! Гущин — подаешь ли милостыню племяшам-то? Подавай хоть по копейке в день… немало украл ты у них… Бобров! Зачем на любовницу наврал, что обокрала она тебя, и в тюрьму ее засадил? Коли надоела — сыну бы отдал… все равно, он теперь с другой твоей шашни завел… А ты не знал? Эх, свинья
толстая.! А ты, Луп, — открой опять веселый дом да и лупи там гостей, как липки… Потом тебя
черти облупят, ха-ха!.. С такой благочестивой рожей хорошо мошенником быть!.. Кого ты убил тогда, Луп?
Я пошел. Отец уже сидел за столом и
чертил план дачи с готическими окнами и с
толстою башней, похожею на пожарную каланчу, — нечто необыкновенно упрямое и бездарное. Я, войдя в кабинет, остановился так, что мне был виден этот чертеж. Я не знал, зачем я пришел к отцу, но помню, когда я увидел его тощее лицо, красную шею, его тень на стене, то мне захотелось броситься к нему на шею и, как учила Аксинья, поклониться ему в ноги; но вид дачи с готическими окнами и с
толстою башней удержал меня.
— Я начала ему говорить, что это нехорошо, что я сделала платье; ну, опять ничего — согласился: видит, что я говорю правду. Совсем уж собрались. Вдруг
черт приносит этого урода
толстого, Перепетую, и кинулась на меня… Ах! Папа, вы, я думаю, девку горничную никогда так не браните — я даже не в состоянии передать вам. С моим-то самолюбием каково мне все это слышать!
— Передержал тесто! — кричал он, оттопыривая свои рыжие длинные усы, шлепая губами,
толстыми и всегда почему-то мокрыми. — Корка сгорела! Хлеб сырой! Ах ты,
черт тебя возьми, косоглазая кикимора! Да разве я для этой работы родился на свет? Будь ты анафема с твоей работой, я — музыкант! Понял? Я — бывало, альт запьет — на альте играю; гобой под арестом — в гобой дую; корнет-а-пистон хворает — кто его может заменить? Я! Тим-тар-рам-да-дди! А ты — м-мужик, кацап! Давай расчет.
Черты изломов на реке становились все выше; льдины, выбрасываемые течением на края заберегов, — все
толще.
— О,
черт,
толстая какая! — сказал он и ударил девку по плечу.
Висевшая над дверьми во внутренние комнаты
толстая ковровая портьера, наконец, заколыхалась, и из-за нее показался хозяин, высокий мужчина, с задумчивыми, но приятными
чертами лица, несколько уже плешивый и с проседью; одет он был в черное, наглухо застегнутое пальто и, по начинавшей уже тогда вкрадываться между помещиками моде, носил бороду.
— Верно, — одобрил судья. — Точно у них нет других тем. Писали же раньше… Пушкин писал,
Толстой, Аксаков, Лермонтов. Красота! Какой язык! «Тиха украинская ночь, прозрачно небо, светят звезды…» Эх,
черт, какой язык был, какой слог!..
Рядом с графом за тем же столом сидел какой-то неизвестный мне
толстый человек с большой стриженой головой и очень черными бровями. Лицо этого было жирно и лоснилось, как спелая дыня. Усы длиннее, чем у графа, лоб маленький, губы сжаты, и глаза лениво глядят на небо…
Черты лица расплылись, но, тем не менее, они жестки, как высохшая кожа. Тип не русский…
Толстый человек был без сюртука и без жилета, в одной сорочке, на которой темнели мокрые от пота места. Он пил не чай, а зельтерскую воду.
Ни носа, ни глаз, ни рта совсем не видно; две жирные,
толстые щеки, похожие
черт знает на что, поглощают всё…
Развитие благополучно дошло до точки, желанной Малгоржану:
толстый Стекльштром по-прежнему ел, спал и толковал об овсах со старостой, как вдруг этот самый злодей-староста, «жалеючи пана», подшепнул ему однажды, что у самой пани «с тым голоцуцым гармяшкой щос-то такé скоромне — бодай стонáдсять
чертóв ёго батькови!»
Есть у Льва
Толстого один образ человека, «переступившего
черту».
Название «черный барин» очень ясно выражало внешность Водопьянова: он был велик ростом, неуклюж, массивен, темен лицом, с весьма крупными
чертами лица;
толстыми, черными с проседью волосами, поросшими мхом ушами и яркими, сверкающими, карими глазами.
По некоторым
чертам своим он напоминает тот же русский тип, который нашел себе гениальное выражение в Л.
Толстом, хотя он не обладал сложностью внутренней жизни
Толстого.
— Мм… Ну, к
Толстому, знаете… молодежь к нему теперь уже совсем охладевает. Я говорила всегда, что это так и будет, и нечего бояться: «не так страшен
черт, как его малютки».
В Россию
Толстой возвращается в апреле 1861 года, в самый разгар радостного возбуждения и надежд, охвативших русское общество после манифеста 19 февраля об освобождении крестьян
Толстой рассказывает: «что касается до моего отношения тогда к возбужденному состоянию общества, то должен сказать (и это моя хорошая или дурная
черта, но всегда мне бывшая свойственной), что я всегда противился невольно влияниям извне, эпидемическим, и что, если я тогда был возбужден и радостен, то своими особенными, личными, внутренними мотивами — теми, которые привели меня к школе и общению с народом».
У него были крупные
черты,
толстый нос, негустая русая борода; волосы он зачесывал набок, по-купечески, чтобы казаться простым, чисто русским.
Чистое лицо, что называется кровь с молоком, с правильными, хотя и резкими
чертами, с
толстой русой косой ниже пояса, высокой грудью и тонким станом, все это, конечно, не ускользало от внимания сыновей соседей, в частности, и молодых франтов Сивцева Вражка вообще, но большинство сторонилось от молодой девушки, злобный нрав которой был известен всему околотку, а некоторые смельчаки, решившиеся было начать с ней любовное заигрывание, получали такой, в буквальном смысле, чувствительный отпор, что другу и недругу заказывали помышлять о такой тяжелой руке красавицы.
Старший из них был капитан гвардии Андрей Павлович Кудрин, выразительный брюнет с неправильными, но симпатичными
чертами изрытого оспой лица — ему было лет за тридцать; на его
толстых, чувственных губах играла постоянно такая добродушная улыбка, что заставляла забывать уродливость искаженного оспинами носа, и как бы освещала все его некрасивое, но энергичное лицо.
Дальше она не станет ничего записывать в
толстую тетрадь с замочком, лежавшую за перегородкой, на письменном столике, под лампой. Надо было провести
черту и проститься со всем, чем жила она двадцать лет, с того дня, как познакомилась с опальным соседом — Александром Ильичом Гаяриным.
Он был мужчина
толстый, с солидным брюшком; голова седая и плешивая,
черты лица правильные, крупные и с выражением кислоты, принимаемой за глубокую ученость. На лице его сияла приветливая и вкрадчивая улыбка, которую он всегда принимал, когда привозили к нему отдавать детей. Походка его была торопливая, движения озабоченные.
Одна из них была вдовствующая княгиня Елена Станиславовна Велепольская, урожденная графиня Потоцкая, полная, почти
толстая, высокого роста женщина, лет шестидесяти, с резкими, правильными
чертами когда-то чрезвычайно красивого лица, величественной осанкой и надменным лицом.
Лицо
Толстых, когда он читал эти строки, было страшно. Исказившиеся
черты и посиневшие губы выражали необузданную ярость.
С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую с смелыми
чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и казался погруженным в свои мысли.