Неточные совпадения
— Отчего же? Я не вижу этого. Позволь мне думать, что, помимо наших родственных отношений, ты имеешь ко мне, хотя отчасти, те дружеские чувства, которые я всегда имел к тебе… И истинное уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. — Если б даже худшие предположения
твои были справедливы, я не
беру и никогда не
возьму на себя судить ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношения должны измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
— Почему же ты думаешь, что мне неприятна
твоя поездка? Да если бы мне и было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты не
берешь моих лошадей, — говорил он. — Ты мне ни разу не сказала, что ты решительно едешь. А нанимать на деревне, во-первых, неприятно для меня, а главное, они возьмутся, но не довезут. У меня лошади есть. И если ты не хочешь огорчить меня, то ты
возьми моих.
Коли хочешь, так
бери сейчас текст, перьев
бери, бумаги — все это казенное — и
бери три рубля: так как я за весь перевод вперед
взял, за первый и за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на
твой пай и придутся.
— Небось! Я хоть и
взял твой крест, а за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг все лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял князя и, задыхаясь, проговорил: — Так
бери же ее, коли судьба!
Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!
Смотри, князь,
твоя невеста деньги
взяла, потому что она распутная, а ты ее
брать хотел!
Да неужто ты меня
взять мог, зная, что вот он мне такой жемчуг дарит, чуть не накануне
твоей свадьбы, а я
беру?
Да, Хрисашка еще слишком добр, что он только поглядывает на
твою кубышку, а не отнимает ее. Если б он захотел, он
взял бы у тебя всё: и кубышку, и Маремьяну Маревну на придачу. Хрисашка! воспрянь — чего ты робеешь! Воспрянь — и плюнь в самую лохань этому идеологу кубышки! Воспрянь — и
бери у него все: и жену его, и вола его, и осла его — и пусть хоть однажды в жизни он будет приведен в необходимость представить себе,что у него своегоили ничего, или очень мало!
— Нет, любезный Дмитрий Яковлевич, честные люди так не поступают, — говорил Иван Афанасьевич, держа одной рукой Круциферского за рукав, а другою стакан пуншу, — нет, дружище, припрятался к сторонке, да и думаешь, что прав. У меня такой закон:
бери не
бери,
твоя воля, а
взял, так пей.
— То-то и есть, нету. Тогда бы и разговору не было:
бери, да и все тут; что мое, то
твое: это все единственно… Воля
твоя, Гриша, надо добыть: придут ребята — как же? Не годится, брат, осмеют, осрамишься… Да что тебе! Не искать стать!
Взял, да и баста! Свое
берешь, не чужое! Сам говоришь, тебе все предоставил: таким манером это все единственно.
Отрадина. Не верю, не верю;
твоя матушка не очень расщедрится. (Достает из стола бумажник.) Вот
возьми рублей сто,
бери и больше, пожалуй. Мне не нужно, я получу за уроки, да у меня будет работа. Что ж мне делать без тебя? Буду работать от скуки.
Негина. «Серьезно», об таком-то деле серьезно! Да за кого ж вы меня принимаете! Разве это «дело»? Ведь это позор! Ты помнишь, что он-то говорил, он, мой милый, мой Петя! Как тут думать, об чем думать, об чем разговаривать! А коли есть в тебе сомнение, так
возьми что-нибудь, да и погадай! Ведь я
твоя. Чет или нечет, вот и конец. (
Берет записку Мелузова.)
«Ежели, говорит, ты добром не хочешь
брать четвертной, так я у тебя даром
возьму прииск, потому я раньше
твоего заявил»…
Что делать?
Сама ты рассуди. Князья не вольны,
Как девицы — не по сердцу они
Себе подруг
берут, а по расчетам
Иных людей, для выгоды чужой.
Твою печаль утешит бог и время.
Не забывай меня;
возьми на память
Повязку — дай, тебе я сам надену.
Еще с собой привез я ожерелье —
Возьми его. Да вот еще: отцу
Я это посулил. Отдай ему.
— Подлец и вор!
Возьми деньги! Гнусная тварь —
бери, говорю… а то я в зенки
твои вобью эти пятаки,
бери!
Но между тем у нас
Он города
берет? Отец, пошли,
Пошли меня и брата Христиана
К
твоим войскам! Вели, чтоб под начало
Он
взял меня!
— Ах, отче, отче, — покачивая головой, сказал отцу Михаилу паломник. — Люди говорят — человек ты умный, на свете живешь довольно, а того не разумеешь, что на
твоем товаре торговаться тебе не приходится. Ну, не
возьму я
твоих картинок, кому сбудешь?.. Не на базар везти!..
Бери да не хнычь… По рублику пристегну беззубому на орехи… Неси скорее.
—
Возьми кого знаешь, хоть всех
бери — дело
твое, — сказала Манефа. — Да началь их хорошенько, чтоб не очень ротозейничали. Не то, до меня не доведя, в погреб на лед озорниц сажай… Ну, прощай, Виринеюшка, не держу тебя, ступай к своим делам, управляйся с Богом, помогай тебе Господи!
— А ты молчи, дело говорю, — сказала она, отстраняя от себя Самоквасова. — Укажу, кого повенчать, погляжу на
твою удаль… И если
возьмешь удальством, повенчаешь их,
бери меня тогда, хоть на другой же день
бери…
— Я тоже нанимал их, потому плачу половину. Не
берешь? Не понимаю этого одолжения! Неужели ты думаешь, что если ты богат, как дьявол, то имеешь право делать мне такие одолжения? Чёрт
возьми, я нанимал Карпова, я ему и заплачу! Не нужно
твоей половины! Я писал телеграмму!
— Так что же не покупаешь? — молвил Марко Данилыч. —
Бери дочиста; я
твой покупатель. Как до дому доберемся, весь
твой запас перегляжу и все, что полюбится,
возьму на себя. Нет, Герасим Силыч, не упускай, послушайся меня,
бери все сполна.
— Господи
твоя воля! — удивился Авдеев. — Нешто я один должен? Ведь весь город должен! Я плачу проценты и отдам долг. Господь с тобой! А кроме того, ежели, скажем, рассуждать по совести, нешто я сам
взял эти деньги? Мне Петр Семеныч всучил.
Возьми, говорит, и
возьми. Ежели, говорит, не
берешь, то, значит, нам не доверяешь и сторонишься. Ты, говорит,
возьми и отцу мельницу построй. Я и
взял.
— Деда! — неожиданно прозвучал среди наступившей тишины мой детский звонкий голос, — ты злой, деда, я не буду любить тебя, если ты не простишь маму и будешь обижать папу!
Возьми назад
твой кишмиш и
твои лепешки; я не хочу их
брать от тебя, если ты не будешь таким же добрым, как папа!
— Не глупости, Серафима, не глупости! — голос его звучал строже. — Это дело нашей совести попросить у нее прощения; мать
твоя, наверно, так и поступила; но тут я замешан. Я сознательно воспользовался деньгами,
взял их у тебя, выдал документ не ей, не Калерии Порфирьевне, а тебе, точно ты их собственница по праву.
Беру всю вину на себя… и деньги эти отдам ей, а не тебе, — не прогневайся!
— А народ пользуется, — помолчав, заговорил он. — В летошний год связать
взяли по двадцать пять копеек с копны: он, говорят, отдаст! Ему вязать некому. Раньше по двадцать пять копеек
брали сжать копну, а теперь, видишь ты, — связать!.. хреста нету. А не связал, — так и едут по
твоему хлебу, нет, чтоб на межу своротить… «А он зачем, говорят, не убирает?» Всю рожь в землю втопчут.
— Здорово, приятель! — сказал он, застав адвоката дома. — Я к тебе… Пришел благодарить, братец, за
твои труды… Денег не хочешь
брать, так
возьми хоть эту вот вещицу… вот, братец ты мой… Вещица — роскошь!
— А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, — продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. — Ну этого ты зачем
взял к себе? — сказал он покачивая головой. — Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти
твои росписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут 30. Помрут с голоду или побьют. Так не всё ли равно их и не
брать?
— Ну и ничего, ну и не надо работы. Мне обещали жалованье, и я не хотела
брать его, а теперь
возьму, и мы проживем, и дети проживут, а ты будешь со мною, будем делать вместе, что можем. А теперь ты как тяжело раненный, и я отведу тебя домой, посмотри на детей, как они спят, поцелуй маму. Пусть успокоится, пусть отдохнет
твоя душа. Бедный мой, бедный мой, Иленька-голубчик!..