Неточные совпадения
Гласит
Та грамота: «
ТатаринуОболту Оболдуеву
Дано суконце доброе,
Ценою в два рубля:
Волками и лисицами
Он тешил государыню,
В день царских именин
Спускал медведя дикого
С своим, и Оболдуева
Медведь тот ободрал…»
Ну,
поняли, любезные?»
— Как не
понять!
Население нашей страны включает 57 народностей, совершенно и ничем не связанных: поляки не
понимают грузин, украинцы — башкир, киргиз,
татары — мордву и так далее, и так далее.
— Немцы считаются самым ученым народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они объявили нам войну. За что? Никто этого не знает. Мы, русские, воюем только для защиты людей. У нас только Петр Первый воевал с христианами для расширения земли, но этот царь был врагом бога, и народ
понимал его как антихриста. Наши цари всегда воевали с язычниками, с магометанами —
татарами, турками…
— Это —
татарин, господин полковник. Он ничего не
понимает по-русски, и кроме того…
— Oui je comprends [Да, я
понимаю (франц.).], — отвечал
татарин, осклабляясь.
Татарин сделал знак, что не
понимает.
Татарин опять показал знаками, что не
понимает.
— Это крышка мне! Теперь — держись
татарина, он всё
понимает, Шакирка! Я те говорю: во зверях — собаки, в людях — татаре — самое надёжное! Береги его, прибавь ему… Ох, молод ты больно! Я было думал — ещё годов с пяток побегаю, — ан — нет, — вот она!
Пока они спорили,
татарин, прищуривая то один, то другой глаз, играл сам с собою, а Матвей, слушая крик старого солдата и всматриваясь в непоколебимое лицо Ключарева, старался
понять, кто из них прав.
Ошеломлённый, замирая в страхе, Кожемякин долго не мог
понять тихий шёпот
татарина, нагнувшегося к нему, размахивая руками, и, наконец,
понял: Галатская с Цветаевым поехали по уезду кормить голодных мужиков, а полиция схватила их, арестовала и увезла в город; потом, ночью, приехали жандармы, обыскали весь дом, спрашивали его, Шакира, и Фоку — где хозяин?
Кербалай хорошо говорил по-русски, но дьякон думал, что
татарин скорее
поймет его, если он будет говорить с ним на ломаном русском языке.
Он даже говорил что-то на неизвестном мне языке
татарам, которые ехали с ним; но по недоумевающим, насмешливым взглядам, которые бросали эти последние друг на друга, мне показалось, что они не
понимают его.
— Я
понимаю, — сказал он, томно щуря глаза и кладя под голову руки, — ты деликатен и щепетилен. Ты не ездишь ко мне из боязни нарушить наш дуэт… помешать… Гость не вовремя хуже
татарина, гость же в медовый месяц хуже чёрта рогатого. Я тебя
понимаю. Но, друг мой, ты забываешь, что ты друг, а не гость, что тебя любят, уважают… Да своим присутствием ты только дополнил бы гармонию… А уж и гармония, братец ты мой! Такая гармония, что и описать тебе не могу!
Заболел раз
татарин, пришли к Жилину: «Поди, полечи». Жилин ничего не знает, как лечить. Пошел, посмотрел, думает: «Авось поздоровеет сам». Ушел в сарай, взял воды, песку, помешал. При
татарах нашептал на воду, дал выпить. Выздоровел на его счастье
татарин. Стал Жилин немножко
понимать по-ихнему. И которые
татары привыкли к нему, — когда нужно, кличут: «Иван, Иван!» — а которые все, как на зверя, косятся.
Но замечательнее всего, что все те, которые имели честь быть представлены графу, в глубине души своей очень хорошо
понимали и чувствовали, относительно себя, то же самое, что чувствовал к ним и граф Маржецкий, — словно бы, действительно, все они были варвары и
татары пред этим представителем европейской цивилизации и аристократизма; и в то же время каждый из них как бы стремился изобразить чем-то, что он-то, собственно, сам по себе, да и все-то мы вообще вовсе не варвары и не
татары, а очень либеральные и цивилизованные люди, но… но… сила, поставленная свыше, и т. д.
— Постой… Я тебя не совсем
понимаю… — пробормотал муж, почесывая лоб. — Раньше ты говорила, что видела этих
татар только издалека, а теперь про какого-то Сулеймана рассказываешь.
Речь шла о лошади:
татары упрашивали Абрека доставить им лошадь князя. Абрек просил за нее много туманов, и они, забыв о спящих в коляске, уговаривали его не скупиться. Тогда, насколько я
поняла, Абрек сбавил цену. И они поладили.
— Ах! Лорды и джентльмены, ничего она не
понимает, я вижу, эта миледи! Я говорю, конечно, не о татарском иге и нашествии Батыя, а о тех мирных халатниках-татарах, которые ходят к нам на дворы для покупки разного хлама.
— Ага! — начинаю я
понимать. — Отлично, милый Боб, отлично! Зовите
татарина: у меня, к счастью, есть, что продать.
До него князья московские, начиная с Ивана Даниловича Калиты, и московский народ, словно молча, не
понимая друг друга, трудились над освобождением от
татар, и в этой молчаливой работе, в этой тайне, которую знали все, но и друг другу не высказывали, — чувствовали свою силу и свое превосходство над жителями прочих русских областей, которые жили сами по себе, а об общем деле не помышляли и тяготы его не несли, каковы были, например, новгородцы.
Татарин замолчал и уставился заплаканными глазами на огонь; лицо у него выражало недоумение и испуг, как будто он всё еще не
понимал, зачем он здесь в темноте и в сырости, около чужих людей, а не в Симбирской губернии. Толковый лег около огня, чему-то усмехнулся и затянул вполголоса песню.