Неточные совпадения
Я выслушал его молча и был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли, что самолюбие его страдало при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли, что
в сердце его
таилась искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать, — как бы то ни было, имя дочери белогорского коменданта не было произнесено
в присутствии комиссии.
— И себя тоже, Вера. Бог простит нас, но он требует очищения! Я думала, грех мой забыт, прощен. Я молчала и казалась праведной людям: неправда! Я была — как «окрашенный гроб» среди вас, а внутри
таился неомытый грех! Вон он где вышел наружу —
в твоем грехе! Бог покарал меня
в нем… Прости же меня от
сердца…
В эту речь он вложил все свое
сердце и все сколько было у него ума и неожиданно доказал, что
в нем
таились и гражданское чувство, и «проклятые» вопросы, по крайней мере поскольку наш бедный Ипполит Кириллович мог их вместить
в себе.
Это было существо доброе, умное, молчаливое, с теплым
сердцем; но, бог знает отчего, от долгого ли житья
в деревне, от других ли каких причин, у ней на дне души (если только есть дно у души)
таилась рана, или, лучше сказать, сочилась ранка, которую ничем не можно было излечить, да и назвать ее ни она не умела, ни я не мог.
Девица, не тужи!
Печаль темнит лица живые краски,
Забывчиво девичье горе,
сердцеОтходчиво: как
в угольке, под пеплом
Таится в нем огонь для новой страсти.
Обидчика забудь! А за обиду
Отмститель суд да царь.
— Thеodore! помните, что нигде вы не найдете той преданности, той беззаветной любви, какую нашли здесь,
в этом
сердце! И потому, когда вам наскучат дурные наслаждения, когда вы убедитесь, что за ними
таятся коварство и обман — возвратитесь ко мне и отдохните на этой груди!
Чувство ревности, еще без имени, без предмета, уже
таилось в ее горячем
сердце, и темно, смутно предчувствовала она что-то недоброе
в будущем.
Она протянула руку, весело и резко пожав мою, причем
в ее взгляде
таилась эта смущающая меня забота с примесью явного недовольства — мной или собой? — я не знал. На
сердце у меня было круто и тяжело.
Как наши юноши, он молод,
И хладен блеск его очей.
Поверхность темную морей
Так покрывает ранний холод
Корой ледяною своей
До первой бури. — Чувства, страсти,
В очах навеки догорев,
Таятся, как
в пещере лев,
Глубоко
в сердце; но их власти
Оно никак не избежит.
Пусть будет это
сердце камень —
Их пробужденный адский пламень
И камень углем раскалит!
Но
в сердце хана чувств иных
Таится пламень безотрадный.
Целые сокровища симпатии, утешения, надежды хранятся
в этих чистых
сердцах, так часто тоже уязвленных, потому что
сердце, которое много любит, много грустит, но где рана бережливо закрыта от любопытного взгляда, затем что глубокое горе всего чаще молчит и
таится.
В заботе новой,
в думах строгих
Мы совещались до утра,
Стараясь вразумить немногих,
Не внявших вестнику добра:
Душой погибнув незвозвратно,
Они за нами не пошли
И обновиться благодатно
Уж не хотели, не могли.
В них
сердце превратилось
в камень,
Навек оледенела кровь…
Но
в ком, как под золою пламень,
Таились совесть и любовь,
Тот жадно ждал беседы новой,
С душой, уверовать готовой…
Условленный час уже прошел, но
в сердце Кузьмы все еще
таилась надежда, что его «ненаглядная краля» сегодня придет.
Несмотря на то, что перед ним
в радужных красках развертывалась перспектива обладания «неземным созданием», этой девушкой-ребенком, далекой от греха страсти, — последняя, впрочем, он был убежден,
таилась в глубине ее нетронутого
сердца, — разлука с Мадлен и ее последние слова: «Adieu, Nicolas», — как-то странно, казалось ему, прозвучавшие, оставили невольную горечь
в его
сердце.
Теперь только, по прочтении письма молодой женщины, он с ужасом почувствовал, что
в его
сердце, действительно,
таилась надежда снова вернуть ее себе.
Чувство, которое он, еще будучи мальчиком, питал к своей маленькой подруге,
таилось в его
сердце подобно искре, из которого, под горячими лучами красоты расцветшей и развившейся княжны Людмилы, быстро разгорелся огонь страсти.
Ах! может быть, под сей могилою
таитсяПрах
сердца нежного, умевшего любить,
И гробожитель-червь
в сухой главе гнездится,
Рожденной быть
в венце иль мыслями парить!
Я записал с его слов это место: „
В самых позорных периодах жизни человеческой, — гласит речь Грановского, — есть искупительные, видимые нам на расстоянии столетий стороны, и на дне самого грешного перед судом современников
сердца таится какое-нибудь одно лучшее и чистое чувство“.