Неточные совпадения
Большой дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных, не переменившие хозяина; толстая, добродушная жена
в чепчике
с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист
шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь
с отцом, поцеловавший его большую
руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина — всё это вчера возбудило
в Левине невольное уважение и сочувствие.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места
в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый,
с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье
с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым;
шестой уже одарен такою
рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как
рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил
с себя шинель, сапоги и кинулся
в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой
в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою
рукою, левою успел схватиться за
шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье
руками. Она ничего не говорила.
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой,
с длинным
шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился
шестом в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу
с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек
с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
— Довольно! — закричали несколько человек сразу, и особенно резко выделились голоса женщин, и снова выскочил рыжеватый, худощавый человечек,
в каком-то странного покроя и глиняного цвета сюртучке
с хлястиком на спине. Вертясь на ногах, как флюгер на
шесте, обнаруживая акробатическую гибкость тела, размахивая
руками, он возмущенно заговорил...
— Ну вот-с, это, что называется, след-с! — потирая
руки, неслышно смеялся Лебедев, — так я и думал-с! Это значит, что его превосходительство нарочно прерывали свой сон невинности,
в шестом часу, чтоб идти разбудить любимого сына и сообщить о чрезвычайной опасности соседства
с господином Фердыщенком! Каков же после того опасный человек господин Фердыщенко, и каково родительское беспокойство его превосходительства, хе-хе-хе!..
— Pardon, на одну минуту, — проговорил князь, вставая, и тотчас же ушел
с Полиной
в задние комнаты. Назад он возвратился через залу. Калинович танцевал
с княжной
в шестой фигуре галоп и, кончив, отпустил ее довольно медленно, пожав ей слегка
руку. Она взглянула на него и покраснела.
Возьмешь два
шеста, просунешь по пути следования по болоту один
шест, а потом параллельно ему, на аршин расстояния — другой, станешь на четвереньки — ногами на одном
шесте, а
руками на другом — и ползешь боком вперед, передвигаешь ноги по одному
шесту и
руки, иногда по локоть
в воде, по другому. Дойдешь до конца
шестов — на одном стоишь, а другой вперед двигаешь. И это был единственный путь
в раскольничьи скиты, где уж очень хорошими пряниками горячими
с сотовым медом угощала меня мать Манефа.
Часу
в шестом утра,
в просторной и светлой комнате, у самого изголовья постели, накоторой лежал не пришедший еще
в чувство Рославлев, сидела молодая девушка; глубокая, неизъяснимая горесть изображалась на бледном лице ее. Подле нее стоял знакомый уже нам домашний лекарь Ижорского; он держал больного за
руку и смотрел
с большим вниманием на безжизненное лицо его. У дверей комнаты стоял Егор и поглядывал
с беспокойным и вопрошающим видом на лекаря.
На заре шестеро молодцов, рыбаков по промыслу, выросших на Каме и привыкших обходиться
с нею во всяких ее видах, каждый
с шестом или багром, привязав за спины нетяжелую поклажу, перекрестясь на церковный крест, взяли под
руки обеих женщин, обутых
в мужские сапоги, дали
шест Федору, поручив ему тащить чуман, то есть широкий лубок, загнутый спереди кверху и привязанный на веревке, взятый на тот случай, что неравно барыня устанет, — и отправились
в путь, пустив вперед самого расторопного из своих товарищей для ощупывания дороги.
Затем я закусывал удила и начинал доказывать. Доказывал горячо,
с огоньком и
в то же время основательно. Во-первых, нас не спросили; во-вторых, нас не вознаградили за самое главное… за наше право! в-третьих, нас поставили на одну доску…
с кем!!! в-четвертых, нам любезно предоставили ликвидировать наши обязательства; в-пятых, нас живьем отдали
в руки Колупаевым и Разуваевым; в-шестых…
Владимир Сергеич побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда; фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую голову старика. Он ломал
руки и шатался как пьяный; возле него женщина, лежа на траве, билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел по колена
в воду и щупал дно
шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт по улице деревни… Ветер несся
с визгом, как бы силясь задуть фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
— Где
шестой? Где
шестой? — слабо крикнул он кому-то. Прохожие шарахнулись. Маленькая боковая дверь открылась, и из нее вышел люстриновый старичок
в синих очках
с огромным списком
в руках. Глянув на Короткова поверх очков, он улыбнулся, пожевал губами.
Напившись чаю на скорую
руку, Коротков потушил примус и побежал на службу, стараясь не опоздать, и опоздал на пятьдесят минут из-за того, что трамвай вместо
шестого маршрута пошел окружным путем по седьмому, заехал
в отдаленные улицы
с маленькими домиками и там сломался.
Телегу сопровождали два вершника
с длинными
шестами в руках.
В шестом часу вечера Кузьма Васильевич выбрился тщательно и, послав за знакомым цирюльником, велел хорошенько напомадить и завить себе хохол, что тот и исполнил
с особенным рвением, не жалея казенной бумаги на папильотки; потом Кузьма Васильевич надел новый,
с иголочки, мундир, взял
в правую
руку пару новых замшевых перчаток и, побрызгав на себя лоделаваном, вышел из дому.
Пусть читатель представит себе узкий коридор
с совершенно отвесными стенками, по которому вода идет
с головокружительной быстротой,
шесты не достают дна, и упираться надо
в выступы скал или подтягиваться на
руках, хватаясь за расщелины камней.
Полуобнаженные женщины
в длинных рубахах,
с расстегнутыми воротниками и лицами, размазанными мелом, кирпичом и сажей; густой желто-сизый дым пылающих головней и красных угольев, светящих из чугунков и корчажек,
с которыми огромная толпа мужиков ворвалась
в дом, и среди этого дыма коровий череп на
шесте, неизвестно для чего сюда попавший, и тощая вдова
в саване и
с глазами без век; а на земле труп
с распростертыми окоченевшими
руками, и тут же суетящиеся и не знающие, что делать, гости.
Но внимание мое от этого
шестого пальца вскоре было отвлечено появлением
в комнате молодого, очень стройного и приятного молодого человека, которому все подавали
руки с каким-то худо скрываемым страхом.
— Пять
с половино-ой! — уныло раздалось
с носа, и
шест замахал
в руках широкоплечего парня.
Налив бочонок водки, отважный ходок повесил его себе на шею и, имея
в руках шест, который служил ему балансом, благополучно возвратился на киевский берег
с своею корчемною ношею, которая и была здесь распита во славу св. Пасхи.
А слух расползался и креп. Смутная тревога росла. Однажды вечером сидели за чаем
в земском отряде. Тут же был и поручик
Шестов,
с правою
рукою на черной перевязи.
Подали двенадцать повозок. Лошади фыркали и ржали, мелькали фонари. Офицеры
в своей палате играли
в преферанс; поручик
Шестов,
с рукою на черной перевязи, лежал
в постели и читал при свечке переводный роман Онэ. Главный врач сказал офицерам, чтоб они не беспокоились и спали ночь спокойно, — их он успеет отправить завтра утром.
Князь Александр Павлович
Шестов мелкими шажками приближается к нему
с сердитым взглядом своих маленьких глаз,
с приподнятым как бы для удара, арапником
в правой
руке.
— Так точно, ваше благородие,
шестой дом, вправо, как сказывал бутарь… Карповичев… — отвечал ямщик, слезая
с козел и обеими
руками в кожаных рукавицах, ударяя себя по полушубку… — Ну и морозец… злыдня… — добавил он, как бы про себя.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали
с речами обеды севастопольским героям и им же,
с оторванными
руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах;
в то время, когда ораторские таланты так быстро развились
в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда
в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но
с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако
с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия;
в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников;
в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли
в пятьдесят
шестом году все те стечения обстоятельств,
в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились
в неописанном восторге.