Неточные совпадения
Начиная
с головы, человек этот удивлял своей лохматостью, из дырявой кацавейки торчали клочья ваты,
на животе — бахрома
шали, — как будто его пытались обтесать, обстрогать, сделать не таким широким и угловатым, но обтесать не удалось, он так и остался весь в затесах, в стружках.
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать
с мужем. В этот вечер она казалась старше лет
на пять. Окутанная
шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить
голову на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
Чрез пять минут из боковой комнаты высунулась к Обломову
голая рука, едва прикрытая виденною уже им
шалью,
с тарелкой,
на которой дымился, испуская горячий пар, огромный кусок пирога.
Утром рано Райский, не ложившийся спать, да Яков
с Василисой видели, как Татьяна Марковна, в чем была накануне и
с открытой
головой,
с наброшенной
на плечи турецкой
шалью, пошла из дому, ногой отворяя двери, прошла все комнаты, коридор, спустилась в сад и шла, как будто бронзовый монумент встал
с пьедестала и двинулся, ни
на кого и ни
на что не глядя.
Она будто не сама ходит, а носит ее посторонняя сила. Как широко шагает она, как прямо и высоко несет
голову и плечи и
на них — эту свою «беду»! Она, не чуя ног, идет по лесу в крутую гору;
шаль повисла
с плеч и метет концом сор и пыль. Она смотрит куда-то вдаль немигающими глазами, из которых широко глядит один окаменелый, покорный ужас.
Нехлюдов прошел вперед. В середине стояла аристократия: помещик
с женою и сыном в матросской куртке, становой, телеграфист, купец в сапогах
с бураками, старшина
с медалью и справа от амвона, позади помещицы, Матрена Павловна в переливчатом лиловом платье и белой
с каймою
шали и Катюша в белом платье
с складочками
на лифе,
с голубым поясом и красным бантиком
на черной
голове.
Я забыл все, я потянул ее к себе — покорно повиновалась ее рука, все ее тело повлеклось вслед за рукою,
шаль покатилась
с плеч, и
голова ее тихо легла
на мою грудь, легла под мои загоревшиеся губы…
Девушки между тем, дружно взявшись за руки, полетели, как вихорь,
с санками по скрипучему снегу. Множество,
шаля, садилось
на санки; другие взбирались
на самого
голову.
Голова решился сносить все. Наконец приехали, отворили настежь двери в сенях и хате и
с хохотом втащили мешок.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал
головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто
на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека
с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами,
шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева;
с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите;
с тем и явился».
Когда-то давно Ганна была и красива и «товста», а теперь остались у ней кожа да кости. Даже сквозь жупан выступали
на спине худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая шея и сморщенное лицо делали Ганну старше ее лет, а обмотанная бумажною
шалью голова точно была чужая. Стоптанные старые сапоги так и болтались у ней
на ногах.
С моста нужно было подняться опять в горку, и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного дух: у ней давно болела грудь.
Чем бы я доказал? Ермохин
с криком вытащил меня
на двор, Сидоров шел за нами и тоже что-то кричал, из окон высунулись
головы разных людей; спокойно покуривая, смотрела мать Королевы Марго. Я понял, что пропал в глазах моей дамы, и —
ошалел.
Осторожно открыв дверь,
на пороге встала Люба,
с головой окутанная в старую, рваную
шаль, и тревожно крикнула...
Через несколько дней, в тихие сумерки зимнего вечера, она пришла к нему, весёлая, в красной кофте
с косым воротом, похожей
на мужскую рубаху, в чёрной юбке и дымчатой, как осеннее облако,
шали. Косу свою она сложила
на голове короной и стала ещё выше.
Ариша набросила свой ситцевый сарафан, накинула
шаль на голову и со страхом переступила порог горницы Гордея Евстратыча. В своем смущении,
с тревожно смотревшими большими глазами, она особенно была хороша сегодня. Высокий рост и красивое здоровое сложение делали ее настоящей красавицей. Гордей Евстратыч ждал ее, ходя по комнате
с заложенными за спину руками.
Переплывите этот грязный океан, окунитесь в него
с головою, ныряйте,
шалите сколько угодно — и вы все-таки выйдете
на берег, словно из душистой ванны! Ни одного брызга! ни одного пятнышка! Мало того, ваши одежды получают даже какой-то особенный, не лишенный пикантности блеск!
Пошло это у нее так, что не проникнуть куда бы то ни было Домне Платоновне было даже невозможно: всегда у нее
на рученьке вышитый саквояж
с кружевами, сама она в новеньком шелковом капоте;
на шее кружевной воротничок
с большими городками,
на плечах голубая французская
шаль с белою каймою; в свободной руке белый, как кипень, голландский платочек, а
на голове либо фиолетовая, либо серизовая гроденаплевая повязочка, ну, одним словом, прелесть дама.
Никитину вышла судьба исповедовать всех. Он сел
на стул среди залы. Принесли
шаль и накрыли его
с головой. Первой пришла к нему исповедоваться Варя.
— Так ты срамить ее? — вскочив
с места, вскликнула Фленушка. — Думаешь,
на простую девку напал?.. Побаловал, да и бросил?! Нет, гусь лапчатый, —
шалишь!.. Жива быть не хочу, коль не увижу тебя под красной шапкой. Над Настей насмеешься, над своей
головой наплачешься.
— В на-ас? — недоумело ухмыльнулся мужик и снова оглядел
с головы до ног Анцыфрова. — Что ты,
шалый, что ли!.. Пойдем, Митряй; что толковать-то! — кивнул он своему спутнику. — Пусти, барин, недосуг нам.
От меня требовалось: одеться поскорее, закутаться
с головой в «собственную» пуховую
шаль, привезенную из Гори, спуститься до нижнего этажа по черной лестнице, попасть в подвал, где было спальное помещение женской прислуги, оттуда — в дальний угол сада, где имелась крошечная калитка, которую никогда не закрывали
на ключ и… я была бы спасена.
В первый же день, как Володя съехал
на берег и после прогулки по городу зашел в так называемый «устричный салон», то есть маленький ресторан, где специально ели устрицы и пили пиво, разносимое молодой чешкой, — почти вся прислуга и в отелях и частных домах была в то время из представителей славянского племени (чехов) и чернокожих — и среди ряда стульев у столиков сел вместе
с доктором за один столик, Володя просто-таки
ошалел в первое мгновение, когда, опершись
на спинку своего стула, увидал по бокам своей
головы две широкие грязные подошвы сапог.
— Вина миру пропоено
на двести
на десять целковых… здешнему старосте две синеньких — десять рублев… писарю сотня…
голове пятьдесят… в правлении тридцать… окружному пятьсот… помощнику окружного да приказным пятьдесят… управляющему тысяча… палатским приказным триста… да по мелочам,
на угощенья да
на извозчиков приказным, секретаря в баню возил, соборному попу
на ряску купил — отец секретарю-то, — секретарше
шаль, всего двести пятьдесят; итого, значит, две
с половиной тысячи.
Работают одни старшеотделенки, шьют себе приданое для выхода из приюта. Каждой из воспитанниц дается при окончательном отъезде сундук
с полдюжиною носильного белья, теплым пальто, двумя платьями, двумя парами сапог,
шалью и шерстяной косынкой
на голову.
Любопытно, как эта одурманивающая атмосфера подействовала
на слабую
голову одного товарища-врача, призванного из запаса. Это был д-р Васильев, тот самый старший ординатор, которому предоставил устраивать свой госпиталь уехавший в Москву д-р Султанов. Психически неуравновешенный,
с болезненно-вздутым самолюбием, Васильев прямо
ошалел от власти и почета, которыми вдруг оказался окруженным.
Она являлась для прислуги приезжих гостей босиком, но в черевиках,
с ситцевым платком
на голове и такой же материи
шалью, которой крест-накрест покрывала грудь и опоясывала себя так, что назад торчал горбом огромный узел
с длинными концами.
Григорий Александрович, одетый в дорожный, но роскошный костюм: в бархатных широких сапогах, в венгерке, крытой малиновым бархатом,
с собольей опушкой, в большой шубе, крытой шелком,
с белой
шалью вокруг шеи и дорогой собольей шапкой
на голове, проходил мимо этой раззолоченной раболепной толпы, как Голиаф между пигмеями, часто даже кивком
головы не отвечая чуть не
на земные поклоны.