Неточные совпадения
А бедный Илюша ездит да ездит учиться к Штольцу. Как только он проснется
в понедельник, на него уж нападает
тоска. Он слышит резкий
голос Васьки, который кричит
с крыльца...
И вот я, двадцатилетний малый, очутился
с тринадцатилетней девочкой на руках!
В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего
голоса, ее била лихорадка, ласки мои повергали ее
в тоску, и только понемногу, исподволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
«Куда могла она пойти, что она
с собою сделала?» — восклицал я
в тоске бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший
в землю каменный крест
с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая фигура исчезла. Я крикнул: «Ася!» Дикий
голос мой испугал меня самого — но никто не отозвался…
К
голосу моему попривыкла ты; мы живем
с тобой
в дружбе, согласии, друг со другом, почитай, не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную, а увидя меня страшного и противного, возненавидишь ты меня несчастного, прогонишь ты меня
с глаз долой, а
в разлуке
с тобой я умру
с тоски».
А бедняга-«профессор» только озирался
с глубокою
тоской, и невыразимая мука слышалась
в его
голосе, когда, обращая к мучителю свои тусклые глаза, он говорил, судорожно царапая пальцами по груди...
Настенька тоже была сконфужена: едва владея собой, начала она говорить довольно тихо и просто, но, помимо слов,
в звуках ее
голоса,
в задумчивой позе,
в этой тонкой игре лица чувствовалась какая-то глубокая затаенная
тоска, сдержанные страдания, так что все смолкло и притаило дыхание, и только
в конце монолога, когда она,
с грустной улыбкой и взглянув на Калиновича, произнесла: «Хотя на свете одни только глаза, которых я должна страшиться», публика не вытерпела и разразилась аплодисментом.
В груди у Матвея что-то дрогнуло. Он понял, что этот человек говорит о нем, о том, кто ходил этой ночью по парку, несчастный и бесприютный, как и он, Лозинский, как и все эти люди
с истомленными лицами. О том, кого, как и их всех, выкинул сюда этот безжалостный город, о том, кто недавно спрашивал у него о чем-то глухим
голосом… О том, кто бродил здесь со своей глубокой
тоской и кого теперь уже нет на этом свете.
Уйдя, он надолго пропал, потом несколько раз заходил выпивший, кружился, свистел, кричал, а глаза у него смотрели потерянно, и сквозь радость явно скалила зубы горькая, непобедимая
тоска. Наконец однажды
в воскресенье он явился хмельной и шумный, приведя
с собою статного парня, лет за двадцать, щеголевато одетого
в чёрный сюртук и брюки навыпуск. Парень смешно шаркнул ногой по полу и, протянув руку, красивым, густым
голосом сказал...
Затем, хотя
в продолжение дальнейших перемен он и успевал придать своему лицу спокойное выражение, но
с первым же тостом эта напускная твердость исчезала, глаза вновь наполнялись слезами, а
голос, отвечавший на напутственные пожелания, звучал бесконечной
тоскою, почти напоминавшею предсмертную агонию.
— Что ты? Что!.. — испуганно шептал дядя, хватая его руками. Илья отталкивал его и со слезами
в голосе,
с тоской и ужасом говорил...
„А тех, которые любят друг друга“, — запела молочная красавица
голосом,
в котором
с первого звука зазвенели слезы — „тех Ты соедини и не разлучай никогда
в жизни. Избави их от несносной
тоски друг о друге; верни их друг к другу все
с той же любовью. О, пошли им, пошли им любовь Ты до века! О, сохрани их от страстей и соблазнов, и не попусти одному сердцу разбить навеки другое!“
Три недели тому назад я назвал ее моей невестою, и когда через несколько дней после этого, отправляясь для окончания необходимых дел
в Петербург, я стал прощаться
с нею, когда
в первый раз она позволила мне прижать ее к моему сердцу и кротким, очаровательным своим
голосом шепнула мне: «Приезжай скорей назад, мой друг!» — тогда, о! тогда все мои трехмесячные страдания, все ночи, проведенные без сна,
в тоске,
в мучительной неизвестности, — все изгладилось
в одно мгновение из моей памяти!..
— Но какою же, собственно, суммою, не стесняя себя, ты можешь ссудить меня? — продолжал граф
с какою-то уже
тоскою в голосе.
— Зайдите, моя дорогая! — сказала она умоляющим
голосом и
в то же время поглядела на Надежду Федоровну
с тоской и
с надеждой: авось откажется и не зайдет!
Сотни мужчин, от древних старцев, клавших на ночь свои зубы
в стакан
с водой, до мальчишек, у которых
в голосе бас мешается
с дискантом, штатские, военные, люди плешивые и обросшие, как обезьяны,
с ног до головы шерстью, взволнованные и бессильные, морфинисты, не скрывавшие перед ней своего порока, красавцы, калеки, развратники, от которых ее иногда тошнило, юноши, плакавшие от
тоски первого падения, — все они обнимали ее
с бесстыдными словами,
с долгими поцелуями, дышали ей
в лицо, стонали от пароксизма собачьей страсти, которая — она уже заранее знала — сию минуту сменится у них нескрываемым, непреодолимым отвращением.
— Эх, нет, не то! —
с тоской заговорил вдруг маленький писарь, и эта
тоска глубоко щемящею нотой прорвалась
в его
голосе, промелькнула
в лице, изменила всю несколько комичную его фигуру. — Не то-с… Сердце закипает во мне, размышление одолевает…
Но когда мы дошли почти до того места, где я поднял письмо и где кончалась дорожка, m-me M* вдруг остановилась и слабым, замиравшим от
тоски голосом сказала, что ей хуже, что она пойдет домой. Но, дойдя до решетки сада, она остановилась опять, подумала
с минуту; улыбка отчаяния показалась на губах ее, и, вся обессиленная, измученная, решившись на все, покорившись всему, она молча воротилась на первый путь,
в этот раз позабыв даже предупредить меня…
— Не я, Петя, пью, — заговорила она
с отчаяньем
в голосе. — Горе мое пьет!..
Тоска тоскучая напала на меня, нашла со всего света вольного… Эх ты, Петя мой, Петенька!.. Беды меня поро́дили, горе горенское выкормило, злая кручинушка вырастила… Ничего-то ты не знаешь, мил сердечный друг!
— Горя, — прошептала она
с тупой
тоской в голосе, — если бы вы знали, как я несчастна!..
«Ее нет, а ты, ты одинока теперь, — твердило мне что-то изнутри, — умерла, уснула навсегда твоя маленькая подруга, и не
с кем будет делить тебе здесь горе и радость…» «Прости, родная», — звучал между тем
в моих ушах глухой, болезненно-хриплый
голос, полный невыразимой
тоски и муки…
— Не зна-аю! —
с вызовом возразила Нинка, а
в глазах были
тоска и страдание. — А одно я хорошо знаю: партиец ты, комсомолец, — а должен шевелить собственными мозгами и справляться
с собственным душевным
голосом. Только тогда окажешься и хорошим партийцем. Иначе ты — разменная монета, собственной цены никакой
в тебе нет. Только всего и свету, что
в окошке? Так всегда черногряжский райком и должен быть правым? Бороться нужно, Юрка, отстаивать свое, не сдаваться по первому окрику.