Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их
с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.)
С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что
мать родная. (Отходит
с Митрофаном.)
— Вот еще что выдумал! — говорила
мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет же в голову этакое, чтобы дитя
родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати
с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
Лонгрен, матрос «Ориона», крепкого трехсоттонного брига [Бриг — двухмачтовое парусное судно
с прямым парусным вооружением на обеих мачтах.], на котором он прослужил десять лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к
родной матери, должен был наконец покинуть эту службу.
— Дурачок ты, а не скептик! Она — от тоски по тебе, а ты… какой жестокосердный Ловелас! И — чего ты зазнаешься, не понимаю? А знаешь, Лида отправилась — тоже
с компанией — в Заволжье, на Керженец. Писала, что познакомилась
с каким-то Берендеевым, он исследует сектантство. Она тоже — от скуки все это. Антисоциальная натура, вот что… Анфимьевна,
мать родная, дайте чего-нибудь холодного!
Бабушка, отдав приказания
с раннего утра, в восемь часов сделала свой туалет и вышла в залу к гостье и будущей
родне своей, в полном блеске старческой красоты,
с сдержанным достоинством барыни и
с кроткой улыбкой счастливой
матери и радушной хозяйки.
— Ах, Господи, какое
с его стороны великодушие! — крикнула Татьяна Павловна. — Голубчик Соня, да неужели ты все продолжаешь говорить ему вы? Да кто он такой, чтоб ему такие почести, да еще от
родной своей
матери! Посмотри, ведь ты вся законфузилась перед ним, срам!
— Да ведь он же мне двоюродный брат. Моя
мать с его
матерью родные сестры. Он только все молил меня никому про то здесь не сказывать, стыдился меня уж очень.
В нем, кажется мне, как бы бессознательно, и так рано, выразилось то робкое отчаяние,
с которым столь многие теперь в нашем бедном обществе, убоясь цинизма и разврата его и ошибочно приписывая все зло европейскому просвещению, бросаются, как говорят они, к «
родной почве», так сказать, в материнские объятия
родной земли, как дети, напуганные призраками, и у иссохшей груди расслабленной
матери жаждут хотя бы только спокойно заснуть и даже всю жизнь проспать, лишь бы не видеть их пугающих ужасов.
«Благороднейший Кузьма Кузьмич, вероятно, слыхал уже не раз о моих контрах
с отцом моим, Федором Павловичем Карамазовым, ограбившим меня по наследству после
родной моей
матери… так как весь город уже трещит об этом… потому что здесь все трещат об том, чего не надо…
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли
родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их,
с ними было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая
мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
Отец
с матерью,
родные и вся среда говорили другое,
с чем ни ум, ни сердце не согласны — но
с чем согласны предержащие власти и денежные выгоды.
Галактион любил тещу, как
родную мать, и рассказал ей все. Анфуса Гавриловна расплакалась, а потом обрадовалась, что зять будет жить вместе
с ними. Главное — внучата будут тут же.
По сказкам бабушки я знал, что такое мачеха, и мне была понятна эта задумчивость. Они сидели плотно друг
с другом, одинаковые, точно цыплята; а я вспомнил ведьму-мачеху, которая обманом заняла место
родной матери, и пообещал им...
Вскоре
мать начала энергично учить меня «гражданской» грамоте: купила книжки, и по одной из них — «
Родному слову» — я одолел в несколько дней премудрость чтения гражданской печати, но
мать тотчас же предложила мне заучивать стихи на память, и
с этого начались наши взаимные огорчения.
— Значит, хоронится от тебя… Тоже совестно. А есть у них такой духовный брат, трехлеточек-мальчик. Глебом звать… Авгарь-то
матерью ему
родной приходится, а зовет духовным братом. В скитах его еще прижила, а здесь-то ей как будто совестно
с ребенком объявиться, потому как название ей девица, да еще духовная сестра. Ну, Таисья-то к себе и укрыла мальчонка… Прячет, говорю, от тебя-то!
— Будь же ты от меня проклят, змееныш! — заголосила Рачителиха,
с ужасом отступая от своей взбунтовавшейся плоти и крови. — Не тебе, змеенышу,
родную мать судить…
С этой почтой было письмо от
родных покойного Вильгельма, по которому можно надеяться, что они будут просить о детях. Я уверен, что им не откажут взять к себе сирот, а может быть, и
мать пустят в Россию. Покамест Миша учится в приходском училище. Тиночка милая и забавная девочка. Я их навещаю часто и к себе иногда зазываю, когда чувствую себя способным слушать шум и
с ними возиться.
Мне не было десяти лет, когда меня продала
родная мать, и
с тех пор я пошла гулять по рукам…
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает
с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и
с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа
с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы
родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Отец
с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей
родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
В первый раз была дождливая осень и тяжелая жизнь в разлуке
с матерью и отцом при явном недоброжелательстве родных-хозяев, или хозяек, лучше сказать.
Мать с горячностью возразила: «И вы думаете, что я захочу воспользоваться какими-нибудь вещами или платьями после покойницы свекрови, когда у ней осталась незамужняя
родная дочь?..
Покойница матушка верила им во всем, на все смотрела их глазами и по слабости своей даже не смела им противиться; вы — также; но вам простительно: если
родная мать была на стороне старших сестер, то где же вам, меньшой дочери, пойти против них? вы
с малых лет привыкли верить и повиноваться им.
По просухе перебывали у нас в гостях все соседи, большею частью
родные нам. Приезжали также и Чичаговы, только без старушки Мертваго; разумеется,
мать была им очень рада и большую часть времени проводила в откровенных, задушевных разговорах наедине
с Катериной Борисовной, даже меня высылала. Я мельком вслушался раза два в ее слова и догадался, что она жаловалась на свое положение, что она была недовольна своей жизнью в Багрове: эта мысль постоянно смущала и огорчала меня.
— Прощай, мой ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай я тебя перекрещу, как перекрестила бы тебя
родная мать; не меньше ее желаю тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со временем будет большой, обратится к тебе (по службе ли,
с денежной ли нуждой), не смей ни минуты ему отказывать и сделай все, что будет в твоей возможности, — это приказывает тебе твоя
мать.
— Не тронь ты меня! — тоскливо крикнула она, прижимая его голову к своей груди. — Не говори ничего! Господь
с тобой, — твоя жизнь — твое дело! Но — не задевай сердца! Разве может
мать не жалеть? Не может… Всех жалко мне! Все вы —
родные, все — достойные! И кто пожалеет вас, кроме меня?.. Ты идешь, за тобой — другие, все бросили, пошли… Паша!
Гибким движением всего тела она поднялась
с дивана, подошла к постели, наклонилась к лицу
матери, и в ее матовых глазах
мать увидала что-то
родное, близкое и понятное.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как
родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба
с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее
с князем, чем
мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
— А у меня есть на примете девушка — точно куколка: розовенькая, нежненькая; так, кажется, из косточки в косточку мозжечок и переливается. Талия такая тоненькая, стройная; училась в городе, в пансионе. За ней семьдесят пять душ да двадцать пять тысяч деньгами, и приданое славное: в Москве делали; и
родня хорошая… А? Сашенька? Я уж
с матерью раз за кофеем разговорилась, да шутя и забросила словечко: у ней, кажется, и ушки на макушке от радости…
— Да, вот как мы
родня, — продолжала она, — князь Иван Иваныч мне дядя
родной и вашей
матери был дядя. Стало быть, двоюродные мы были
с вашей maman, нет, троюродные, да, так. Ну, а скажите: вы были, мой друг, у кнезь Ивана?
— Какое, батюшка Семен Яковлевич, исполнила, исполнишь
с ними! — завопила вдова, — людоеды, просьбу на меня в окружной подают, в Сенат грозят; это на родную-то
мать!..
Ченцов же, по большей части сердя дядю без всякой надобности разными циническими выходками, вдруг иногда обращался к нему как бы к
родной матери своей,
с полной откровенностью и даже любовью.
Исполняя обещание, данное Максиму, Серебряный прямо
с царского двора отправился к
матери своего названого брата и отдал ей крест Максимов. Малюты не было дома. Старушка уже знала о смерти сына и приняла Серебряного как
родного; но, когда он, окончив свое поручение, простился
с нею, она не посмела его удерживать, боясь возвращения мужа, и только проводила до крыльца
с благословениями.
Лена очень обрадовалась, узнав, что теперь подошла новая реформа и ее отца зовут опять туда, где родилась, где жила, где любила ее
мать, где она лежит в могиле… Лена думала, что она тоже будет жить там и после долгих лет, в которых, как в синей мреющей дали, мелькало что-то таинственное, как облако, яркое, как зарница, — ляжет рядом
с матерью. Она дала слово умиравшей на Песках няне, что непременно привезет горсточку
родной земли на ее могилу на Волковом кладбище.
А тут
с первого дня, как я завел кости, моя собственная
родная мать пошла ко мне приставать: «Дай, дитя мое, Варнаша, я его лучше схороню».
— А Пушкарь-то, Мотя, а? Ах, милый! Верно — какая я тебе
мать? На пять лет и старше-то! А насчёт свадьбы — какая это свадьба? Только что в церковь ходили, а обряда никакого и не было: песен надо мной не пето, сама я не повыла, не поплакала, и ничем-ничего не было, как в быту ведётся! Поп за деньги венчал, а не подружки
с родными, по-старинному, по-отеческому…
Почему и отправил я при станичном рапорте в Черкасск Прусака
с женою и
родною ее
матерью, по причине их побега.
— И, матушка, господь
с тобой. Кто же не отдавал дочерей, да и товар это не таков, чтоб на руках держать: залежится, пожалуй. Нет, по-моему, коли
Мать Пресвятая Богородица благословит, так хорошо бы составить авантажную партию. Вот Софьи-то Алексеевны сынок приехал; он ведь нам доводится в дальнем свойстве; ну, да ведь нынче родных-то плохо знают, а уж особенно бедных; а должно быть, состояньице хорошее, тысячи две душ в одном месте, имение устроенное.
Мне отец
роднойИ
родная матьПод венец идти
Не
с тобой велят.
— Петруша, касатик… выслушай меня! — воскликнула она, между тем как старик стоял подле дочери
с поникшею головою и старался прийти в себя. — Я уж сказывала тебе — слышь, я сказывала,
мать родная, — не кто другой. Неужто злодейка я вам досталась! — подхватила Анна. — Поклепали тебе на него,
родной, злые люди поклепали: он, батюшка, ни в чем не причастен, и дочка его.
Прилучилось это, вишь, впервые
с каким-то мужичком, — начал он
с такою живостью, как будто вступался за
мать родную, — ехал этот мужичок
с мельницы, ко двору подбирался.
— Ахти, батюшки!
Мать ты моя
родная! Что ты, касатушка? Христос
с тобою! — воскликнула старушка, суетливо ковыляя к снохе.
— Полно печалиться, — продолжал Глеб, — немолода ты: скоро свидимся!.. Смотри же, поминай меня… не красна была твоя жизнь… Ну, что делать!.. А ты все добром помяни меня!.. Смотри же, Гриша, береги ее: недолго ей пожить
с вами… не красна ее была жизнь! Береги ее. И ты, сноха, не оставляй старуху, почитай ее, как
мать родную… И тебя под старость не оставят дети твои… Дядя!..
Мать родная, прощаясь
с любимыми детьми, не обнимает их так страстно, не целует их так горячо, как целовали мужички землю, кормившую их столько лет.
Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города и долго смотрели со стены, как она шла по
родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно,
с великим трудом отрывая ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города, брезгливо отталкивая ногою поломанное оружие, —
матери ненавидят оружие нападения, признавая только то, которым защищается жизнь.
Прошло полчаса, час, а она все плакала. Я вспомнил, что у нее нет ни отца, ни
матери, ни
родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и Полей, которая ее обкрадывает, — и какою безотрадной представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел к ней в гостиную. Она, слабая, беспомощная,
с прекрасными волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как больная; она лежала на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем телом.
— Говорит, что все они — эти несчастные декабристы, которые были вместе, иначе ее и не звали, как
матерью: идем, говорит, бывало, на работу из казармы — зимою, в поле темно еще, а она сидит на снежку
с корзиной и лепешки нам раздает — всякому по лепешке. А мы, бывало: мама, мама, мама, наша
родная, кричим и лезем хоть на лету ручку ее поцеловать.
Львов. Меня возмущает человеческая жестокость… Умирает женщина. У нее есть отец и
мать, которых она любит и хотела бы видеть перед смертью; те знают отлично, что она скоро умрет и что все еще любит их, но, проклятая жестокость, они точно хотят удивить Иегову своим религиозным закалом: всё еще проклинают ее! Вы, человек, которому она пожертвовала всем — и верой, и
родным гнездом, и покоем совести, вы откровеннейшим образом и
с самыми откровенными целями каждый день катаетесь к этим Лебедевым!
Как он это решил, так и сделал, и в нашей местной гимназии и теперь на этот капитал содержатся три ученика, а к самой старушке Яков Львович пребыл
с истинно сыновним почтением до самой ее смерти: он ездил ее поздравлять
с праздниками, навещал больную и схоронил ее, как будто она и в самом деле была его
родная мать, а он ее настоящий сын.
Не тот сирота, батюшка, у кого нет только отца и
матери; а тот, кто пережил и
родных и приятелей, кому словечка не
с кем о старине перемолвить, кто, горемычный, и на своей родине, как на чужой стороне.